Наследники Асклепия - Ион Деген

Я вернулся в купе. Феликс ушел в уборную. Мужик, стоя у столика с водкой, спросил меня:

— Вы хто будытэ по национальности?

Ах ты сволочь! Тварь такая спившаяся! Национальность моя тебя интересует? Никогда раньше я не отвечал так гордо:

— Я еврей!

— Ну, що я тоби сказав? — обратился мужик к цыгану. И, как подброшенный катапультой, он взлетел на свою полку, покопался в вещах, спустился вниз и протянул мне …

Я чуть не свалился на пол. Израильская виза с фотографией мужика, Хаима Фаркаша.

— Мы з братом идэмо у Москву, в голландське посольство.

Вернулся Феликс. Визу продемонстрировали и ему. Эффект не надо описывать. Наверно, и мое лицо выражало такое же обалдение. У нас была бутылка шампанского, не пропущенная таможней. Я почему-то забыл о характеристике народа, хлещущего водку, не успев продрать глаза. Обе бутылки были осушены в мгновенье ока.

Не прошло и часа, как мы знали биографии обоих братьев из Закарпатья. Только тогда мне стало известно, что среди лесорубов, которых с Мордехаем Тверским мы лечили во время летней практики после четвертого курса, были и евреи. Только тогда я узнал, что Фаркаши, Гебеши, Немеши и прочие не обязательно мадьяры. Как раз наоборот.

Мы уже подъезжали к Киеву, когда красавец-цыган, рассматривая мою визитную карточку, попросил:

— Доктор, в Киеве у меня есть друг Володя. Он тоже врач. Окончил медицинский факультет Ужгородского университета. У него родился сын. Так вот… Так вы не могли бы сделать мальчику обрезание?

Я вспомнил сделанную мною циркумцизию и рассмеялся:

— Смогу!

Через два дня ко мне пришел Володя, славный парень. Он предложил привезти меня к нему на Чоколовку. Но я уверил его в том, что завтра после работы приеду сам.

Двухкомнатная «хрущоба», в которой разместились молодые и родители жены. Пять человек. Все в сборе.

Вторая в моей врачебной практике циркумцизия была легче и проще первой.

Володя долго топтался, прежде чем выдавить из себя:

— Сколько я должен вам уплатить?

Я преподал ему начала деонтологии:

— Вам не стыдно задать такой вопрос? Врач. Вы тоже будете брать у врачей гонорар? У вас есть представление о клятве Гиппократа? Но ко всему еще обрезание — это богоугодное дело, Мицва.

— Простите. Я просто думал… У нас есть хорошее береговское вино. Вы не откажетесь выпить?

— Конечно, не откажусь. Более того, положено выпить.

Вино было чудесным. Отличный гонорар.

Месяца через два после циркумцизии, сделанной сыну доктора Володи, у меня раздался телефонный звонок. Из Новосибирска звонил друг и однокурсник Володи. Звонил он по такому же поводу. Вещи не назывались своими именем. Я поздравил его с рождением сына, но сказал, что, к сожалению, сейчас не могу быть полезным, так как, подав документы на выезд в Израиль, прекратил врачебную деятельность.

Спустя несколько месяцев, уже в Израиле я закончил операцию и снял маску. Здесь же в операционной ко мне подошел молодой врач.

— Здравствуйте, Ион Лазаревич, я тот самый друг Володи, который звонил вам из Новосибирска.

— Здравствуйте. Поздравляю с приездом. А как брит-мила?

— Все в порядке. В Израиле с этим нет проблем.

Наркотизатор

Кстати, говоря о гонорарах и упомянув удивительную курительную трубку, я пообещал рассказать при случае, за что получил ее. Да и воспоминание о брит-мила, об обрезании, вызвало соответствующие ассоциации.

Операция по поводу повреждения крестовидных связок коленного сустава технически не сложнее других больших ортопедических вмешательств. Но у нее есть специфика, делающая исходы операции проблематичными. Она требует буквально ювелирной точности. Если вновь образованная связка чуть длиннее, не будет достигнут необходимый эффект, не будет устранен симптом «выдвижного ящика». Если связка окажется чуть короче, коленный сустав будет тугоподвижным, болезненным и так же подвергнется деформации, как и не оперированный сустав с порванной крестовидной связкой.

Коллеги объясняли хорошие исходы после моих операций по поводу разрыва крестовидной связки везением. Иногда, правда, говорили, что интуитивно я точно определяю длину созданной мною связки. Почему-то не хотели верить, что удачи связаны с хорошей зрительной памятью. Я прочно запомнил взаимоотношения всех компонентов коленного сустава не только во время операций, но и при вскрытиях.

Имея рентгеновскую установку с электронно-лучевыми преобразователями, можно обойтись без везения, без интуиции и даже без памяти. Во время операции надо просто под контролем телевизионного экрана придать суставной щели оперируемого сустава точно такую же величину, как на другом, здоровом суставе, и после этого зафиксировать свободный конец вновь образованной связки. Эту идею я высказываю впервые по простой причине: в Киеве у меня не было рентгеновского аппарата с электронно-лучевым преобразователем, в Израиле у меня не было пациентов с разрывом крестовидной связки. Если какой-нибудь грамотный ортопед случайно прочтет эти строки, я разрешаю ему присвоить себе идею и, набрав статистически достоверное количество наблюдений, опубликовать оригинальную статью.

Итак, закончено вступление, необходимое для представления, за что я получил курительную трубку, а главное — для продолжения этой истории.

Однажды пришел ко мне главный хирург киевского горздравотдела. Если я не ошибаюсь, это произошло в 1965-ом или в 1966-м году. С доктором Варфоломеевым, отличным человеком и хорошим врачом, мы были в приятельских отношениях.

— У меня к тебе большая просьба, — сказал он. — Я прошу тебя прооперировать восемнадцатилетнего парня с разрывом крестовидных связок.

— Если я правильно понимаю, парень не живет в районе обслуживания нашей больницы.

— Ты понимаешь правильно. Парень даже не живет в Киеве. Он живет в Москве. Именно в Москве его отцу, очень большому военачальнику, порекомендовали обратиться к тебе. Так что это не я сделал тебе подлость.

— Исключено. Я обслуживаю только пациентов, живущих в районе нашей больницы.

— Только? А спортсмены из Еревана?

— Они были госпитализированы во врачебно-физкультурном диспансере. Я только оперировал.

— А твои друзья из Гагры? Может быть, продолжить перечень?

— Так это же с твоего разрешения или даже по твоему приказу.

— Ладно. Сделай одолжение лично мне.

— При одном условии. Ты дашь мне отличного наркотизатора.

— Нет проблем. Я тебе дам не отличного наркотизатора, а лучшего в Киеве.

Пациент оказался воспитанным скромным юношей, исключением в среде, в которой он рос. Вечером накануне операции позвонил доктор Варфоломеев:

— Завтра в восемь утра у тебя будет лучший киевский анестезиолог, доктор Марк Тверской.

Не родственник ли Моти Тверского, — подумал я. Впрочем, если он даже просто похож на своего однофамильца, это меня вполне устраивает.

Действительно, в восемь часов утра пришел… Но кто? Мальчишка! Красивый юный сефардский еврей. И это лучший киевский анестезиолог? Ну, погоди, Варфоломеев! Дорого тебе обойдется этот розыгрыш! Деваться уже было некуда. Анестезиолог попросил меня рассказать ему вкратце основные этапы операции. Я кипел, стараясь не выдать своих чувств, стараясь не обострить обстановку. Лучший анестезиолог! Не мог прочитать в ортопедическом руководстве ход операции! Я был так зол, что даже не подумал о несправедливости своего требования. Анестезиолог, если ему это необходимо, о ходе операции справляется у хирурга. Достаточно у него своих учебников и руководств.

Марк Тверской внимательно выслушал меня и сказал:

— Спасибо. Можете мыться.

Я мыл руки, и, казалось, вода кипит на них, до такой степени гнева я был доведен розыгрышем этого подлеца Варфоломеева. Этого я ему не прощу!

Ассистентка тоже мылась молча, понимая мое настроение.

Через десять минут мы вошли в операционную. Тишина. Не может быть! Пациент спит. Трубка, к которой присоединен шланг наркотизационного аппарата, введена в трахею. Марк Тверской сидит на своем месте так, словно ничего не совершил. Нет, не сделал, а именно совершил!

Никогда до этого мне не приходилось оперировать в таких идеальных условиях. Незадолго до конца операции доктор Тверской спросил, сколько минут мне еще осталось работать. Я ответил, что примерно восемь минут.

Операция окончена. Черепичкой накладываю салфетки на зашитую рану. В этот момент за простыней, отгораживающей голову пациента, раздался его голос:

— Ион Лазаревич, когда будет операция?

Я обалдел. Такого наркоза я еще не видел. Даже не представлял себе. Такого наркоза просто не может быть! Это же не анестезиолог, а фокусник. Расцелую Варфоломеева!

Доктора Тверского я пригласил к нам домой пообедать. За обедом, естественно, мы слегка выпили. Я рассыпался в комплиментах. Марк грустно посмотрел на меня.