Новый Мир ( № 5 2008) - Новый Мир Новый Мир

Где? С кем? Когда? Исполненный кросбианской многозначительности текст песни заставляет вспомнить о метемпсихозе: идея перевоплощения душ была весьма популярна в ту эпоху бурного увлечения восточными религиями. Память о прежней жизни нынешних исполнителей, верных музыке предков из американской глухомани? Сепия снимка с обрезанными уголками на темном фоне плотной альбомной бумаги. Фото стилизовано под те, что делались в позапрошлом веке для украшения гостиных. Сполоснув руки после воскресного обеда, потомки разглядывают их, припоминают семейную генеалогию.

Как сообщается в официальной биографии группы, “посетив лавку исторических костюмов, они собрались на заднем дворе дома Кросби. Каждый участник группы преобразился: сам Кросби — в Буффало Билла (по полной выкладке, с ружьем)11, Стиллс — в солдата Конфедерации, Нэш — в батрака, Янг — в угрюмого бандита, Тейлор — в отчаянного головореза, а Ривз — в слугу”.

Фотография сделана Томом Гэнделфингером в имении Кросби (Нова-то, Калифорния). Люди на снимке образуют две тройки: слева — избегающие объектива, справа — смотрящие в него.

Янг демонстративно глядит в сторону — с упрямством одиночки, подчеркивающего свою независимость от происходящего.

Сидящий на стуле Стиллс тоже отвел глаза; в нем, напротив, чувствуется полное вхождение в роль.

Ривз добросовестно позирует, изображая на лице неотмирную задумчивость. Шляпа и роскошная психоделическая жилетка а 1а Хендрикс или Грэм Парсонс говорят о безупречном чувстве эпохи, но не двухсотлетней давности, а той, что за воротами имения.

11 Буффало Билл — Уильям Фредерик “Буффало Билл” Коди (1846 — 1917), солдат, охотник на бизонов, шоумен и организатор шоу на ковбойские темы. Легендарная фигура так называемого американского “Дикого” (или “Старого”) Запада. Все остальные члены группы одеты как персонажи тех самых шоу, которыми прославился Буффало Билл. Это обстоятельство, возможно, содержит намек на то, что именно Кросби был автором исторического маскарада.

У стоящего рядом Нэша самый пронзительный взгляд: англичанин, он, кажется, наиболее драматично воспринимает игру в американскую старину под прицелом фотоаппарата.

Кросби, положивший на колено ружье, придерживает его так, как если бы это была гитара. Дэвида явно развлекает происходящее.

Десперадо Тейлор замер с видом интеллигента, впервые попавшего на охоту и мало понимающего, что делать с врученным ему огнестрельным оружием.

И наконец собака. Довольная довольством хозяина, она артистична и благодушна. Случаются ли у четвероногих дежавю?

Выражение вполне подходящее, чтобы определить эффект, производимый фотографией. “Мы уже виделись где-то, не так ли?” — говоришь ты себе тогдашнему, смотря на снимок. Образы накладываются друг на друга, способствуя новому самоопознанию. То же с мемуарным письмом. Воспо-минатель, рассматривающий мысленные снимки, чтобы, пережив мгновенное раздвоение, усмехнуться и вернуть их на прежнее место в ментальном фотоальбоме. И уже не снимок сверяется с памятью, а память со снимком, выдыхая формулу: “Deja vu”. “Беспомощный” — об этом. О сверке воспоминаний с действительностью.

На двери — цепи, на цепях — замки

“Беспомощный” — попытка подбора ключей к этим цепям. И не главная ли задача собаки на обложке — охранять гитару, лежащую в ногах Янга? В позах же и выражении лиц, смотрящих с фотографии, мерещится ожидание, просьба о воспоминании. Рука входит в кадр, тянется за инструментом.

Мы все были здесь раньше.

Мы. Все. Раньше. Здесь. И смысл этой книги в том, чтобы вспомнить свои пребывания в Омими пятидесятых, Сан-Франциско шестидесятых. Даже если, бывший житель советского Н-ска, а затем обитатель западноевропейской столицы, ты попал в Новый Свет гораздо позже. Странное призвание, непонятное занятие: снятие теней с глаз. Теней, отброшенных перелетными птицами.

Винография: “Morel Thibaut. Trousseau”. Cotes du Jura, 2004.

С любопытством нынешних ученых может тягаться лишь их же собственный цинизм,

а возможности нынешней техники достигают тех же высот, что и ее цена. Настырные сотрудники исследовательского центра фотографии, расположенного в ирландском Голуэе, обнаружили на знаменитом снимке, который украшает обложку альбома “Дежавю”, еще одного, ранее не замеченного участника записи. Компьютерный анализ снимка с полной очевидностью продемонстрировал, что за деревом, на фоне которого сфотографирован Даллас Тейлор, спрятался еще один человек. Если внимательно присмотреться, можно увидеть носок белого ботинка, буквально на дюйм выступающий из-за древесного ствола — как раз там, где проходит граница лужайки. Это белое пятнышко можно принять за обрывок бумаги или какой-нибудь другой мусор, оставленный музыкантами перед тем, как под прицелом фотообъектива живописно расположиться у раскидистого дерева. Скажем, Стиллс торопливо дожевал гамбургер и, швырнув обертку на землю, побежал догонять товарищей. А они ему: “Давай, мать твою, давай! Хватит жрать!” На ходу он вытер руки бумажной салфеткой, которую все-таки не стал бросать, а спрятал в карман, затем плюхнулся на стул, по-хозяйски развалился, смахнул крошки с двубортного сюртука и замер. В таком вот виде он и вошел в историю.

До сегодняшнего дня казалось, что все было именно так. Но досужие ирландцы из университетского городка на побережье Атлантики докопались до правды. На сессию с Янгом, Стиллсом, Ривзом, Кросби, Нэшем и Тейлором приехал еще один музыкант. Его вклад в “Дежавю” невелик, но величие альбома требует, чтобы все, принявшие участие в его создании, были поименованы. Что и было сделано. Вот результат архивных изысканий, совершенных голуэйскими историками фотографии, которые по такому случаю переквалифицировались в историков рок-н-ролла. Истинный гуманитарий — всегда универсал.

Джон Джонсон родился в 1949 году в валлийском городке Абериствит. О детских годах его не известно почти ничего, кроме того, что они не были омрачены ни бедностью, ни семейными неурядицами. Отец Джона — почтенный Йэн Джонсон, профессор истории в местном колледже — мечтал, чтобы мальчик пошел по его стопам и продолжил дело всей его жизни — сбор и научное издание писем и судебньж распоряжений местных средневековьж правителей. Профессор Джонсон едва дошел до конца XII века, когда инсульт молниеносно прекратил столь полезные исследования. Джону было уже шестнадцать лет, и он вдруг оказался свободен от грядущей медиевисти-ческой каторги. Юноша собрал пожитки и был таков — к безутешному горю матери, которая многие годы считала, что ее вихрастый мальчуган взобрался на вершину Кадер-Идрис и просто растворился в кудлатом валлийском тумане — как за пятьсот сорок лет до него сделал незабвенный Овайн Глендур. Искать парня в Лондоне ей даже не пришло в голову.

Между тем Джон Джонсон уже арендовал койко-место в северной части столицы и уже работал уборщиком на одной из лондонских студий звукозаписи. Музыкальный, как все кельты, он с самого раннего детства неплохо подражал руладам народньж певцов и приджазованному попсу из лампового приемника, настроенного на армейское радио. Джон наизусть знал репертуар Синатры и Нэта Кинга Коула, а уже в Лондоне вызубрил все песенки Чака Берри, которые ему удавалось послушать. На студию он попал случайно — шатаясь по улицам, увидел, что у какого-то дома остановилось такси и оттуда вышли двое: губастый парень лет двадцати с удивительно нахальными глазами и его приятель с гитарным футляром, смуглый, диковатый. Они позвонили в дверь, им открыли, и тут Джон вспомнил, что видел этих парней на афише. Как же их называют? “Облава”? “Лавина”? “Оползень”? “Камнепад”? Черт, вылетело из головы... Он машинально двинулся вслед за ними, но тут его остановил пузатый мужичок в клетчатой рубахе и в забавной шляпе с очень маленькими полями. Тебе чего? Джон замялся, и его было выставили прочь, хотя нет, эй, дружок, постой, а ты справишься со щеткой и тряпкой? Иди сюда, поговорим. Уже через неделю, вооружившись для маскировки полным ассортиментом современного уборщика, он из угла студии с замиранием сердца наблюдал за тем, как губастый голосил что-то в микрофон под нестройные гитарные риффы своего дикого дружка и еще одного, совсем уже очумелого, в то время как сверхспокойный басист цапал толстые струны, а барабанщик молотил по своим барабанам, отвернув от них лицо. Лицо не выражало ровным счетом ничего, кроме вялой заинтересованности задачей поддержания ритма. С этим барабанщик справлялся ни шатко ни валко, чуть припаздывая за кошачьими завываниями и речитативами вокалиста. С исполнительским мастерством у парней было не особенно, это Джон знал наверняка. К тому времени он уже освоил гитару и губную гармошку, мечась вечерами между пластинками Алексиса Корнера и “Ярдбёрдз”, не забывая, впрочем, и самую модную группу того года. Ту, которую.