Знак Единорога - Роджер Желязны

— Я вот о чем. Вполне готов допустить, — продолжал Бенедикт, — что ты — да и любой из нас — воспользовался наемниками или привлек на свою сторону чужаков ради захвата власти. Но я не могу представить, чтобы ты или кто-то другой образовал альянс с силами столь могущественными, чтобы сами они превратились в такую жуткую, страшную беду, будучи направленными не на завоевание, а на уничтожение. Я не могу в толк взять, чтобы ты, я, Корвин — да кто угодно — могли стремиться к разрушению Амбера или стали бы связываться с теми, кто на такое способен. Вот почему мне не по душе мысль Корвина о том, что за всем этим стоит кто-то из нас.

Я был вынужден кивнуть. Не скажу, чтобы я не понимал слабости этого звена в цепи своих умозаключений. Но слишком много было неизвестного. Я мог бы предложить альтернативные гипотезы, как Рэндом, но догадками ничего не докажешь.

А Рэндом сказал следующее:

— Может быть, кто-то из наших вошел с чужаками в сговор, но недооценил их? Виновник теперь не в лучшем положении по сравнению со всеми остальными — точно так же обливается холодным потом. Может быть, он теперь уже не в состоянии изменить ход событий, даже если хочет этого.

— Мы могли бы предоставить ему такую возможность, — сказала Фиона. — Пусть немедленно выдаст нам своих приспешников. Если убедить Джулиана не перегрызать ему глотку, и остальные согласятся его не трогать, он может и согласиться — если верна догадка Рэндома. На престоле виновному никогда уже не сидеть, но у него и прежде было немного шансов. Он спасет свою голову и убережет Амбер от многих бед. Кто-нибудь еще желает занять эту позицию?

— Я, — сказал я. — Я согласен сохранить ему жизнь, если он признается. Но он должен понять, что остаток дней своих проведет в изгнании.

— Я согласен, — сказал Бенедикт.

— Я тоже, — сказал Рэндом.

— И я, но с одним условием, — сказал Джулиан. — Только если он лично невиновен в гибели Каина. Если виновен — нет. И доказательства, безусловно.

— Жизнь и изгнание, — задумалась Дейдра. — Что ж, я — за.

— Я тоже, — сказала Флора.

— Я тоже, — сказала Ллевелла.

— Скорее всего Джерард тоже согласится, — добавил я. — За Бранда ручаться не могу. Боюсь, он может оказаться против.

— Давайте спросим Джерарда, — предложил Бенедикт. — Если Бранд будет против и окажется единственным несогласным, виновник будет знать, что опасаться ему надо будет только одного противника. Между собой они как-нибудь разберутся.

— Хорошо, — кивнул я после непродолжительного раздумья и снова вызвал на связь Джерарда, который согласился.

А потом мы все встали и принесли клятву именем Единорога — Джулиан произнес клятву с поправкой, — а еще мы поклялись, что любой из нас, кто нарушит клятву, уйдет в изгнание. Честно говоря, я считал, что от клятвы толку чуть, но семейное единство всегда так греет душу!

После этого все заявили, что намерены провести ночь во дворце, очевидно, желая этим доказать, будто не боятся того, что может сказать очнувшийся к утру Бранд, а в особенности же чтобы продемонстрировать свою решимость не покидать города даже в том случае, если Бранд ночью умрет. Каждый понимал, что подобная верность общему делу не забывается. Я, поскольку больше вопросов к родственникам не имел и поскольку никто из присутствующих не порывался назвать себя виновным, вытянулся в кресле и молчал. Компания разбилась на группы по двое, по трое и принялись болтать. Одной из главных тем было наведение порядка в семейной портретной галерее в библиотеке, ну и, конечно, никто не выразил жгучего желания взять на себя инициативу в этом деле. Я курил и помалкивал.

Небезынтересную мысль высказала Дейдра, что сам Джерард и покушался на жизнь Бранда и что остался с ним не потому, что хочет его спасти, а чтобы иметь полную возможность заткнуть Бранду рот окончательно, пока мы тут все сидим. И если это так, тогда Бранду уж точно не дотянуть до утра. Умно. Но мне не верилось в такое. Остальные на это предположение тоже не купились — по крайней мере никто не вызвался подняться в библиотеку и вышвырнуть оттуда Джерарда.

Скоро ко мне подошла Фиона и уселась рядышком.

— Как я погляжу, твой гардеробчик пополнился красивой вещицей, — сказала сестра, протянула руку и взяла изящными пальчиками Камень Правосудия. Некоторое время она разглядывала его, потом подняла глаза и посмотрела на меня. — Ты умеешь заставлять его творить для тебя чудеса?

— Немножко, — ответил я.

— Значит, ты уже знаешь, как его настраивать. Он связан с Образом, верно?

— Да. Эрик меня просветил насчет того, как им пользоваться. Перед смертью.

— Ясно.

Фиона отпустила Камень и отвела взгляд к камину.

— А рассказал он тебе, что в обращении с Камнем необходима предосторожность? — спросила Фиона, не глядя на меня.

— Нет, — ответил я.

— Интересно, нарочно он это сделал или из-за обстоятельств?

— Ну, видишь ли, у Эрика тогда было важное дело — он умирал, и это в значительной степени сократило беседу.

— Не сомневаюсь. Я о другом. Я пытаюсь понять, что было сильнее: его ненависть к тебе или стремление к престолу. Может быть, он сам не знал, какие принципы лежат в основе действия Камня.

— Ты-то что об этом знаешь?

— А вспомни, как умирал Эрик. Когда это произошло, меня здесь не было, но к похоронам я поспела. Я присутствовала, когда Эрика готовили к погребению — обмывали, брили, облачали, и видела его раны. Не поверю, чтобы хоть одна из них сама по себе была смертельной. Три ранения в грудь, но только одно из них более или менее глубокое.

— Могло бы хватить и одной раны, если...

— Погоди, — оборвала меня Фиона. — Это было не просто, но я попыталась определить угол прокола тоненькой стеклянной палочкой. Хотела сделать надрез, но Каин не позволил. И все-таки я не верю, чтобы у Эрика пострадало сердце или крупные артерии. Вскрытие и сейчас провести не поздно, если хочешь, чтобы я довела дело до конца. Конечно, раны и общий стресс сыграли свою роль, но мне кажется, что добил его Камень.

— Почему ты так думаешь?

— Кое о чем говорил Дворкин, когда я у него училась, да и сама кое-что подмечала. А Дворкин говорил, что, хотя Камень и дарит своему владельцу необычные способности, он также представляет угрозу для его жизни. И чем дольше его носишь, тем сильнее он вытягивает жизнь. Позднее я стала обращать внимание на то, что отец надевал его исключительно редко и никогда не носил подолгу.

Мои мысли вернулись к Эрику — к тому дню, когда он лежал, умирая, на склоне Колвира, а рядом с ним еще кипела битва. Я вспомнил, каким увидел его тогда: он лежал бледный, тяжело дышал, по груди его текла кровь, а Камень, висящий на цепочке, пульсировал, словно сердце, в промокших складках одежды Эрика. Ни раньше, ни потом я не видел, чтобы Камень вел себя подобным образом. Я заметил, что пульсация самоцвета становится все слабее, а когда Эрик умер и я сложил его руки на груди, Камень Правосудия успокоился и перестал пульсировать.