Во власти ночи - Питер Абрахамс

— Так вот откуда у них деньги!.. Этого человека надо найти, Карл. Во что бы то ни стало!.. Послушай! Утром ты получишь донесения. Начинает создаваться легенда, а это всегда опасно. На тайных сборищах в Претории, Иоганнесбурге и во всех районах, где добывают алмазы и золото, уже поговаривают о новом герое-подпольщике, неуловимом и бессмертном, ибо он-де воплощает дух свободы и поэтому неуязвим. И этот слух распространяется все шире и шире, мой мальчик! Зовут его Ричард Нкози, и он привез деньги для подпольщиков, говорят они, а потом уехал назад. И он может приезжать и уезжать, когда захочет, потому что мы бессильны перед ним. Ну, ты знаешь, что болтают в таких случаях?

— Да, сэр.

— Так вот, мой мальчик, я не хочу распространения этой заразы. Не то дело может принять серьезный оборот. Мы должны уничтожить этот миф прежде, чем он успеет пустить корни.

— А для этого мы должны арестовать человека, которого возвели в герои мифа, и предать его открытому суду.

— Да, и покарать его на виду у всех, мой мальчик. Я хочу, чтобы ты совершил это ради меня, ради нашего народа. Не отступай ни перед чем! И помни, что в нашем распоряжении не так уж много времени. Мы бы не хотели, чтобы иностранные журналисты и бабуины из Организации Объединенных Наций раздували эту историю. Теперь все в твоих руках. Если что-нибудь понадобится, позвони. Ясно?

— Ясно, сэр.

— Ну, вот и хорошо. У меня тут посетители, так что о личных делах поговорим потом. Спокойной ночи, Карл! Постарайся развеять легенду.

— Спокойной ночи, сэр.

Карл Ван Ас положил трубку, откинулся назад и закрыл глаза. Немного погодя телефон зазвонил снова. Он снял трубку, заранее зная, что это звонит телефонистка со станции.

— Слышимость была отличная. Благодарю вас, — сказал он.

— Спасибо. Доброй ночи, сэр, — сказала она и разъединила линию, которая нарушила телефонную связь по всей стране.

Допив вино, Карл Ван Ас снова потянулся к телефону. Память тотчас же подсказала ему номер, который он не набирал вот уже два года и, казалось, окончательно забыл. Он крутил диск быстро и уверенно. Один за другим послышались шесть длинных гудков — и он почувствовал, как у него напряглись нервы. Что, если ее нет? Что, если она куда-нибудь уехала? Два года — не шутка. Он сделал глубокий вдох… Еще через четыре гудка раздался щелчок. Ван Ас закрыл глаза в ожидании.

Ее голос совсем не изменился, Ван Асу казалось, будто ее прохладные пальцы гладят ему лоб.

— Хелло, Милдред, — сказал он.

В ее молчании Ван Ас угадал растерянность.

— Хелло, Карл, — наконец произнесла она. — Что тебе нужно?

— Как поживаешь, Милдред?

— Не все ли тебе равно?

— Я заслужил этот упрек. Но мне далеко не все равно.

— Тебе наскучило одиночество?

Теперь ее холодный голос вонзался в него, как нож, причиняя дикую боль. Он встал, чтобы легче было переносить это нестерпимое мучение.

— Да, — спокойно проговорил он. — Но ты права, я в самом деле страдаю от одиночества. Хотя и не скучаю. Разреши мне заехать к тебе.

— Вот так, просто?

— Да.

Все время, пока продолжалось ее молчание, он слегка покачивался.

— Я думала, ты оставишь меня в покое.

— И я тоже так думал. Но я не могу.

— Не можешь? Такой человек, как ты?

— Хорошо, пусть будет «не хочу». И все-таки самое верное «не могу». Даже такой человек, как я, может далеко не все… Милдред?

— Да.

— Ну, пожалуйста…

— Чего ты добиваешься, Карл?

— А сама ты чего добиваешься?

— Мне не надо ничего, кроме душевного спокойствия и работы.

— И все это у тебя было в течение двух лет?

— Ты с каждым днем становишься все искуснее в своем ремесле, Карл.

— Если ты хотела сделать мне больно, ты достигла своей цели, — обронил он спокойно, как бы невзначай, но женщина хорошо знала его и знала, чего стоят ему эти слова.

Когда она заговорила снова, в ее голосе уже не было прежней резкости.

— Это не приведет ни к чему хорошему, Карл.

— Так ты обрела душевное спокойствие?

— Нет.

— И я тоже — нет… Ну, пожалуйста…

— Зачем? Ты же знаешь, нас могут притянуть к суду. Подумай о карьере.

— Пожалуйста, Милдред.

Наступила долгая пауза, затем женщина промолвила голосом несчастного заблудившегося ребенка:

— Хорошо, Карл… Но…

— Я готов взять всю ответственность на себя, — предупредил он ее возражение. И только тогда в его голосе прорвалась долго сдерживаемая нежность — Жди меня через десять минут.

█

Небольшой дом, где жила Милдред, стоял на самом краю квартала цветных.

Улица, проходящая мимо дома, служит своего рода демаркационной линией между белыми и цветными. По неписаному закону тут селятся самые респектабельные цветные — те, кто ближе всего к белым своей внешностью, манерами, образованием, богатством. Ведут они себя как люди, подвергающиеся постоянному испытанию, хотя и не признаются в этом даже самим себе. Их дети никогда не играют на улице; сами они стараются не шуметь; и если у них бывают вечеринки или ссоры и драки — все это происходит тихо, за плотно закрытыми дверьми. По другую сторону демаркационной линии живут самые бедные белые рабочие; как только представляется возможность, они тотчас же переезжают на другое место. По субботам и воскресеньям белые обычно буянят: устраивают драки и поливают друг друга отборными ругательствами; но там, где живут цветные, стоит неизменная тишина.

Почти все дома цветных обнесены высокими заборами или же густыми и высокими живыми изгородями; ворота — всегда на запоре. Небольшой дом на углу огражден и забором и живой изгородью. Забор поднимается на добрых восемь футов — в него вмазаны осколки бутылочного стекла, а сверху в два ряда тянется колючая проволока. Во дворе теснятся храмовые, папоротниковые, огненные деревья, окружающие дом наподобие высокой, пропитанной благовоньями ширмы; они осыпают и сад, и тротуар за оградой белыми, красными и лиловыми цветами. Бетонные стены дома затканы вьющимися розами. А под ногами стелется ковер из густой, ровно подстриженной травы с широкими побегами.

Дом принадлежит мисс Милдред Скотт, незамужней тридцатипятилетней женщине, директрисе самой большой школы для цветных девочек в Натале. Живет она там одна, если не считать старухи гриквы[5]. Старуха эта составляет «наследственную собственность» мисс Скотт; она нянчила Милдред, когда та была еще ребенком, а затем стала ее гувернанткой и служанкой. Когда же Милдред Скотт покинула ферму, расположенную в восточном Грикваленде, где жили ее родители, и поступила в Кейптаунский университет, старуха поехала вместе с ней.

Старуха гриква была единственной свидетельницей того, как Ван Ас впервые посетил двухкомнатную квартирку Милдред Скотт в тихом кейптаунском предместье. В тот вечер она накормила их ужином. И прислуживала им во все последующие вечера. Разумеется, когда они разговаривали, смеялись или готовились к лекциям, она уходила в другую комнату. Часто в лунные ночи они ездили на морское побережье, и она собирала им корзинку с едой. В те времена в Кейптауне, особенно среди университетской молодежи, допускались еще многие послабления. Само собой понятно, надо было соблюдать осторожность. В некоторых частных домах устраивали смешанные вечеринки, и можно было найти не слишком ярко освещенные рестораны, где администрация не выказывала особой придирчивости — лишь бы молодые люди были из приличных семей. Старуха гриква видела, как зародилась и расцвела их любовь, — естественно, она ничуть не удивилась, обнаружив однажды утром, что молодой человек ночевал у них дома. Она приготовилась к наступлению дня свадьбы и даже стала строить кое-какие тайные планы. Когда этот — казалось бы, неминуемый — день так и не наступил, она приняла это как закономерное следствие установленного порядка вещей — может быть, и не наилучшего, но, увы, независящего от ее воли.

Первым закончил университет молодой человек. Он уехал и возвратился, еще раз уехал и еще раз возвратился. От него приходили письма со всех концов света. Он уезжал и возвращался, уезжал и возвращался.

Потом получила университетский диплом и Милдред Скотт. Сначала она работала в Свободной республике[6], затем в Трансваале и, наконец, в Капской провинции. И все это время он присылал письма, и все это время Милдред Скотт продолжала жить уединенно — так, чтобы иметь возможность принять его в любую минуту. Именно поэтому она не заводила подруг, поддерживала только деловые знакомства и каждый свой новый дом превращала в прекрасный, но недоступный для посторонних глаз остров, который становился все больше и великолепнее, по мере того как росло ее жалованье. Вначале многие влиятельные люди из тех мест, где она работала, пытались преодолеть ее замкнутость. Женщины настойчиво приглашали ее на собрания и в клубы. Молодые люди ухаживали за ней. Но со временем и женщины и молодые люди отказались от своих бесплодных попыток, и мисс Милдред Скотт осталась в обществе старухи гриквы, что, по-видимому, вполне соответствовало ее желаниям. Несколько любопытных пожилых дам пробовали подступать к старухе с расспросами, но так ничего и не добились. Всегда сдержанная и уравновешенная, Милдред Скотт держалась с достоинством, вызывавшим всеобщее уважение; она прекрасно руководила школой, но, вне круга своих служебных обязанностей, отделяла свою судьбу от судьбы окружающих людей и от судьбы всей страны. Так, по крайней мере, думали все, кому казалось, что они знают Милдред Скотт.