Три жизни Алексея Рыкова. Беллетризованная биография - Замостьянов Арсений Александрович

Все закончилось, как известно, отречением Николая от императорской власти в пользу брата. Вскоре и Михаил Александрович собственноручно написал и подписал соответствующий акт, составленный лучшими юристами кадетской партии. В нем объявлялось «твердое решение в том лишь случае восприять верховную власть, если такова будет воля великого народа нашего, которому надлежит всенародным голосованием, чрез представителей своих в Учредительном собрании, установить образ правления и новые Основные законы Государства Российского».

Манифест об отречении Николая II и акт об отказе от престола Михаила Александровича были обнародованы одновременно. Так уходила в прошлое династия, правившая в России почти 304 года.

Ссыльный большевик Рыков почти ничего не знал о придворных и правительственных интригах. Единственная новость из Петрограда, которая с солидным опозданием, но все же сравнительно быстро дошла до его избы, — это убийство Григория Распутина. Рыков не был прямым свидетелем возвышения этого старца-авантюриста: взлет Распутина пришелся главным образом на время его ссылок. Но Алексей Иванович видел, что распутинская история эффектно показывает, как все «прогнило в Датском королевстве», и ее нужно использовать в пропаганде против значительно ослабевших (об этом Рыков тоже знал из различных источников) с 1905 года, но еще не исчезнувших с лица земли русской монархистов. Многие в столицах связывали ослабление императорской власти с падением и гибелью Распутина. И не только по мистическим мотивам. Уход «друга» деморализовал Николая II, а особенно — его супругу, имевшую немалое влияние на императора. Они не сумели сражаться за власть.

2. Легальный большевик

Рыков возвращался в Москву. То поездом, то в телеге — трясся, улыбаясь собственным мечтам. Может быть, тот март оказался точкой отсчета не только года, но и нового века. У него было одно счастливое умение, приобретенное в ссылках, — Рыков мог заснуть на несколько минут и проснуться сравнительно отдохнувшим. Так он держался и в дороге — недолгий сон, потом — размышления, разговоры. Было о чем поговорить. За несколько лет его северных мытарств в центре империи (или уже не империи?) все изменилось.

Немцы готовились к наступлению по всему фронту. Любому революционному правительству пришлось бы в первую очередь заниматься дипломатией и решением армейского вопроса. В условиях мировой войны иное попросту невозможно. Поэтому Рыков думал не только о марксизме, не только о том, как привести в должный вид партийные организации, но и о войне. Он и в Нарыме проводил антивоенные демонстрации, доказывал товарищам, что солидарность пролетариата сломит мировую бойню. Теперь, очевидно, следовало воплощать эти идеи в жизнь. Чего он точно не мог предположить — что придется работать в правительстве, заниматься восстановлением заводов и поставками хлеба. Хотя книги по экономике, как и каждый образованный марксист, Рыков читал исправно.

В прошлый приезд в столицы его разочаровали многие старые приятели. Тогда они сплошь стали прятаться от политики, найдя себе более комфортные занятия. Это было не просто наблюдение проницательного и опытного человека, но тенденция затухавшей партийной жизни. В 1917 году жизнь развивалась по иным правилам. Даже у тех, кто, казалось, оставил в прошлом политическую активность, взыграла кровь. Каждый хотел приобщиться и прикоснуться к революции — даже без четкого понимания, в чем ее суть и что она сулит. Теперь Рыкову (как и другим старым — не по возрасту, а по стажу — большевикам) приходилось не бороться с инертностью, а отметать излишний, непродуманный энтузиазм. И даже — революционный карьеризм. Новое явление для России! Для многих сложившаяся ситуация стала в первую очередь шансом повысить свой социальный статус. Именно свой, личный.

Революционный для России, военный и тифозный для почти всего остального мира 1917 год останется, быть может, самым таинственным в мировой истории. Эти двенадцать месяцев вместили в себя и Февральскую революцию, и, по выражению американского журналиста Джона Рида, «десять дней, которые потрясли мир». Здесь нет преувеличения, действительно потрясли. А для Рыкова стали финалом первой жизни и прологом жизни второй.

1917 год, который в прежние времена считался цифровым паролем счастливого исторического выбора, в наше время воспринимают по-разному, но неизменно в мифологическом духе. Для одних это — героическая веха, когда ответственность за историю взяли почти сверхчеловеки, надолго обогнавшие свое время, во главе с гением, обладавшим способностями полубога и читавшим книгу истории, свободно заглядывая в главы, посвященные будущему. Для других, не менее пристрастных комментаторов эпохи, это — страшное время, когда действовали бесы, упыри, вурдалаки… Фанатизм и религиозная экзальтация никогда не помогают изучению прошлого. Скорее — его пытаются раздуть, когда нужно повлиять на умы в чьих-то интересах.

То было военное время, время обнищания страны и обогащения нескольких семей, имевших отношение к армейским поставкам. Время, когда по сравнению с мирным временем усилился криминал. Время объективного роста популярности левой идеи и социалистических партий: с января по ноябрь 1917 года все они сделали рывок. Кроме меньшевиков, заработавших репутацию «соглашателей» с буржуазными порядками. И это тоже показатель того, что радикальные идеи привлекали все большую аудиторию. При том, что большинство населения России в то время оставалось за пределами революционной борьбы, занимаясь крестьянским трудом, приспосабливаясь к новым условиям.

А политикой в то время «баловались» не вурдалаки и не водяные с лешими, а обыкновенные люди, правда, весьма встревоженные и взвинченные. Это неудивительно: революционная волна и восхищала, и пугала. Кураж граничил с растерянностью. Эти чувства испытывал и Алексей Рыков, попавший из огня да в полымя. Он остался в прежнем качестве — профессиональным революционером. Но стал легальным — и все изменилось, если иметь в виду частную собственность, которую они теоретически отрицали. Они разместились в квартире писателя Викентия Вересаева, который был братом большевика Петра Смидовича — рыковского приятеля. Впервые вместе собралась вся семья, родители и дочь… Именно тогда Нина Семеновна взяла фамилию мужа: нелегальная жизнь закончилась. А Вересаев стал вторым знаменитым литератором, с которым тесно познакомились Рыковы — после Горького. Вторым, но далеко не последним.

Рыкову не приходилось больше скрываться от полиции, жить по чужим документам — исчезли эти тревоги, унеся с собой и привкус «разбойничьего» азарта. Если бы не война, он, верно, мог бы, после сурового Нарыма, отправиться в европейское путешествие. А в остальном — у него так же не было своего угла.

В Москве собралась вся семья: жена и дочь Наташа, которую Алексей Иванович, по сути, раньше и не видал. Как он любил высоко поднимать ее над собой, подбрасывать и ловить… Революционер оказался не лишен родительской сентиментальности. Но собственных апартаментов у них не было. Партия помогала снимать скромные углы в деревянной двухэтажной Москве. А ему еще и приходилось частенько ездить в Петроград. О тихих семейных вечерах с книгой и занятными играми можно было только мечтать. Словом, как позже и по другому поводу сказал Маяковский: «Надо вырвать радость у грядущих дней!» Лишь такими мыслями и оставалось утешаться. Да он и чувствовал себя как на войне. Между прочим, и с револьвером не расставался. Да, такой партиец мог жениться только на настоящей революционерке, другая женщина просто не потерпела бы такой цыганской жизни, а Нина Семеновна видела в этой суете высший смысл. Без быта, но с мечтами о мировой революции, о новой невиданной жизни, за которую еще нужно повоевать, быть может — в прямом смысле. Хотя о масштабной и затяжной гражданской войне в то время никто всерьез не думал. Наивно, простодушно? Но они боролись за власть, и хотя абсолютными альтруистами, конечно, не были, но о деньгах думали меньше, чем это принято.