Божье воинство. Новая история Крестовых походов - Родни Старк
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Во многих отношениях эта проповедь оказалась даже слишком успешной. Она убедила идти добровольцами в Иерусалим не только тысячи опытных бойцов, но и еще больше мужчин и женщин, не обладавших никакими боевыми навыками. Вскоре тысячи этих людей, в основном крестьян, двинулись на восток под предводительством Петра Пустынника, по дороге причинили немало вреда, а затем бессмысленно погибли – как мы увидим далее.
Война во искупление греховМногие скептики отмечают, что паломничества часто не меняли к лучшему поведение паломников. Основная проблема здесь не в некоторых паломниках вроде Фулька III, который из всех своих четырех паломничеств возвращался с желанием и готовностью грешить снова. По-видимому, проблема в ожидании, что истинное паломничество должно фундаментально преображать характер и личность паломника – или по крайней мере исполнять его кротостью и миролюбием. Как правило, такого не происходило. Большая часть воинов, совершавших паломничество, возвращались оттуда такими же свирепыми и готовыми сражаться, какими и уходили. Например, согласно «Хронике Монтекассино» (ок. 1050): «Сорок норманнов, одетых как паломники, на пути из Иерусалима высадились в Салерно. Все это были люди статные и крепкие, опытные воины. Они увидели, что город осажден сарацинами. Души их воспламенил зов Божий. Они потребовали у Гаймара, князя Салерно, оружие и коней и, получив их, свирепо бросились на врага. Многих они убили и пленили, остальных же обратили в бегство, с помощью Божьей одержав блистательную победу. Они клялись, что сделали это лишь из любви к Богу и христианской вере, поэтому отказались от награды и отказались остаться в Салерно» [274].
То, что даже самые благочестивые рыцари были крайне далеки от пацифизма, современного человека может смущать; однако именно на это рассчитывал папа Урбан II, призывая их в крестовый поход. Сам он происходил из семьи знатных рыцарей – и принимал их склонность к насилию как должное. Он прекрасно понимал, что рыцаря с раннего детства учат видеть смысл своей жизни в войне, и что «на протяжении всей жизни большую часть времени рыцарь проводит в тренировках или в боях, а скучные периоды мира посвящает в основном верховой охоте на опасных зверей, вроде диких кабанов» [275]. Заставить европейских рыцарей соблюдать мир Божий папе так и не удалось; что ж, оставалось завербовать их в Божье воинство и направить их свирепую отвагу на святое дело. Для этой цели Урбан предложил нечто совершенно новое: участие в крестовом походе он объявил моральным эквивалентом служения в монашеском ордене – дарующим такую же святость и такую же уверенность в спасении.
Гвиберт Ножанский так пересказывал слова Урбана в Клермоне: «Бог установил в наше время святые войны, так что рыцарское сословие… [у которого] в обычае убивать друг друга… может найти новый путь к достижению спасения. Итак, никто не принуждает их полностью оставить светские дела и избрать жизнь монашескую или иное религиозное призвание, как было прежде – нет, они могут заслужить благодать Божью, предаваясь обычным своим занятиям, в той одежде и с той свободой, к какой привыкли» [276]. Как видим, Урбан достаточно реалистично смотрел не только на рыцарское сословие, но и на ситуацию войны. Десятки тысяч убежденных пацифистов не смогли бы освободить Святую Землю. Для этого требовалась армия воинственных рыцарей, мотивированных, но не преображенных обещанием спасения. Так была изобретена «война во искупление грехов».
Многие современные историки, вслед за Карлом Эрдманом (1898–1945), доказывают, что призыв папы Урбана к крестовому походу не представлял собой ничего нового, что это была смесь хорошо известных идей и практик – священной войны, паломничества и индульгенций [277]. Кроме того, религиозные мотивы будто бы стояли для рыцарей на заднем плане, а в первую очередь их умы и сердца занимало желание богатой добычи. Согласны эти историки и с примечательным утверждением Эрдмана, что освобождение Святой Земли занимало папу Урбана куда меньше, чем возможность отправить в Византию собственные войска и таким образом приобрести власть над Восточной Церковью.
Все эти заявления бездоказательны. Эрдман «прошелся по различным пересказам [папской] речи [в Клермоне], вырывая из контекста [отдельные фразы] …желая поддержать свой тезис, что Урбан имел в виду не освобождение Палестины, а план папы Григория VII по объединению христианской церкви» [278].
Поскольку все дошедшие до нас версии Клермонской речи Урбана – это пересказы, сделанные по памяти по прошествии значительного времени, можно спорить о том, что на самом деле проповедовал папа. Однако нет ничего двусмысленного в решении Клермонского cобора, принятом и утвержденном папой перед произнесением речи: «Всякий, кто отправится в путь, дабы освободить церковь Божию в Иерусалиме, влекомый одним лишь благочестием, не ради славы или денег – тому да будет это путешествие во искупление всех грехов» [279]. О спасении Византии, как видим, здесь нет ни слова.
К тому же во время поисков добровольцев папа написал несколько посланий, дошедших до наших дней – и в каждом из них целью организуемого крестового похода четко названо освобождение Иерусалима. Вот, например, его послание в Болонью: «Мы слышали, что некоторые из вас питают желание отправиться в Иерусалим, и вы знаете, как это нас радует; но должны знать и то, что если отправитесь… лишь ради блага ваших душ и освобождения церквей, то будете освобождены от покаяния за все ваши грехи» [280].
Что касается мнения, что в провозглашении «войны во искупление грехов» не было ничего нового – действительно, она родилась не в богословском вакууме. Покаяние и паломничество уже много столетий были тесно связаны. Не было ничего нового и в идее «справедливой войны»: эту концепцию подробно обосновывал Блаженный Августин (354–430), а также многие другие богословы. Новый и творческий шаг был в том, чтобы свести эти идеи вместе. И, как мы уже видели, снова и снова Урбан объяснял самыми что ни на есть прямыми словами, без всяких богословских украшений и уточнений, что всякому, кто в правильном расположении духа отправится в крестовый поход, простятся все грехи. Эта мысль была настолько новой, что в то время многие богословы противились ей, как противоречащей христианскому учению о насилии, согласно которому любая война греховна. В самом деле, «идея
