Затворник - Сергей Волков

Пока коридорный ходил по делу, Пила и Коршун продирали глаза.

- Слушай, Пила. - спросил Клинок - У вас в городище по дубравскому обычаю провожают?

- Да, так же.

- Хорошо.

Явился Заяц. Он проспал, видимо, еще меньше других. Глаза у него были краснющие, веки опухли, но виду управляющий не подавал, хотя и не рассыпался в услужливых поклонах - серьезность ночного происшествия с него еще не сошла.

- Доброго утра, господа. Что вам угодно?

- Скажи, чтобы завтракать подавали в столовую. - сказал Клинок - А во двор пускай выводят подводу, и грузят дров побольше.

- Лошадей наших запрягать, или ваших?

- Своих запрягайте, сколько нужно.

Заяц удалился. Гости, умывшись и одевшись, спустились в столовую. Здесь их уже ждали горячее жаркое, питье и свежий хлеб. Клинок сходил к Рассветнику и вернулся один.

- Что, как там они? - спросил Коршун.

- Рассветник говорит, все в порядке - ответил Клинок - Но Вепря он пока оставить не может, у того рана тяжелая. Сказал, чтобы мы тут управлялись без него.

Завтрак уже приканчивали, когда подошел Заяц:

- Господа! Лошадь запрягли, дрова тут как тут, еще за четверть часа закончат грузить. Куда везти прикажете?

- А обычно куда здесь возят? - спросил Коршун.

- К реке, на яр, там от полуденных ворот пол-поприща.

- Место-то хорошее? Красиво там то есть? - поинтересовался Клинок.

- Красивое, а как же! - сказал Заяц - Потому туда и отвозим, там и прощаемся.

- Тучи там не собираются? - продолжал расспрашивать Клинок.

- Ни облачка на небе, боярин. И ветра нет. Похоже, день хороший будет.

- В самый раз значит. - подвел Клинок итог расспросу. - Тогда вот, что: пусть еще на подводу грузят стол и присесть на чем троим. Вина и хлеба пусть захватят.

- Еще что-нибудь?

- Да. Четвертого дай нам в помощь. Есть у тебя человек свободный?

- Найдется и человек, да не из рабов, не сомневайтесь. Сам бы с радостью пошел с вами четвертым - не могу, здесь дел по горло с утра.

- Ты нам уже и так много послужил, благодарим! Ступай теперь. После еще увидимся.

- Может, послать в город, старух позвать? - поинтересовался на всякий случай Заяц.

- Пила, старух может позвать? - спросил Коршун.

- Да не к чему. - отказался парень - Я сам по-нашему спою.

- Ну, как знаешь.

Ратаи дубравской земли своих покойников земле не предавали. Не было у них ни могил, ни кладбищ. Они верили что дух, покинув тело, уходил откуда пришел - уносился с дымом погребального костра к всеобщему отцу - Вечному Небу, и воссоединяется с ним. А небо - оно одно на всех, что над родным порогом, что за тысячу дней пути. И чтобы помянуть ушедшего предка, спросить его совета, или взмолиться о помощи, ратаю достаточно было выйти из дому и поднять лицо к небосводу. Там легкими облаками витали души пращуров, слившиеся воедино друг с другом, и со всем Великим Сущим. Когда же приходил черед - возвращались дождем, напитывали всеобщую мать - Сырую Землю. Земля рождала хлеб, и с хлебом сообщала детям силы жить, трудиться и воевать, а в свой час - и рожать детей, смену ушедшим когда-то прадедам. Таково было чередование жизней и смертей, уходов и возвращений. Поэтому и земля, и дождь, и хлеб были для ратаев священны. Поэтому и все равно было горюченцу, на каком яру сложат ему погребальный костер, над каким полем развеется пепел, все равно уходило, душой - к Небу, прахом - как последняя плата за подаренную жизнь - Земле; Великому Отцу и Всеобщей Матери...

Скоро обещанные дрова загрузили в телегу аккуратной укладкой. Поверх дров приделали кверху ножками стол и две скамейки. На тело Краюхи надели большой мешок и вынесли на двор. Тут же ждали конюх-возница, слуга присланный Зайцем нести мертвого (кажется - тот, которого управляющий ночью отправлял за боярами и хозяином) и еще двое - помогать разгружаться на месте. У крыльца лежали носилки, на которых вчера таскали Вепря. Теперь на них разместили Краюху.

Пила встал у носилок спереди справа, Рядом с ним - Коршун. Позади - Клинок и гостиничный слуга.

- Ну, подняли! - только и сказал Клинок.

Вчетвером они вытащили тело с трактирного двора на "ковер" и двинулись по улице к полуденным воротам. Следом поскрипывал тяжелый воз, да брели двое слуг-грузчиков. Пиле невольно вспомнилось, как вчерашним утром въезжали они в город - такая же ранняя прохладная сырость, такая же, казалось - та же самая, безлюдная улица, соломенные крыши и плетеные изгороди, собаки, лениво побрехивающие из-за них на стук повозки, такое же молчание попутчиков... Только у самого Пилы в душе все было иначе. Не было больше прежней его тревоги, не было опасений за пропавшего брата. Ушли недоумения и страх неизвестности, и мучившие парня сомнения о спутниках и вообще обо всем, что в эти дни стряслось. Вместо всего этого остались теперь только тоска, да вопрос, звучавший с утра в проснувшейся голове - ПОЧЕМУ... Как все-таки жаль, что нельзя иногда очнуться ото сна и понять: Не было ничего, все - одно видение...

Дорогу до уже открытых полуденных ворот одолели в четверть часа. Стражники, извещенные о ночной поножовщине, пропустили без разговоров, да и без извещений было ясно, зачем и куда идут. Здесь приставленный Зайцем слуга показал дорогу к месту проводов, и дальше тронулись так же безмолвно.

Добравшись на яр, Пила со спутниками аккуратно опустили тело на траву. Место здесь и правда было прекрасное: Позади с одной стороны темнела вдоль реки Новая Дубрава, на самом высоком и видном месте красовались разноцветные крыши и башенки боярских хором детинца. С другой стороны, вокруг подножия прибрежного холма, цветущий лес пестрел белым и сиреневым, словно сад. Внизу под обрывом струилась неширокая здесь Песчанка - в песчаных берегах, потому наверно так и называлась, а за ней, сколько хватало глаз, зеленые поля и рощи...

Поэтому, из-за красоты, дубравцы и приносили прощаться сюда - тут и там виднелись следы старых и новых кострищ. Многие прорастали травой и уже почти стерлись. Был в городе и особый человек, который собирал угли и пепел, дробил неперегоревшие кости, и увозил развеивать над полем.

Прислужники сняли с телеги и расставили стол и скамейки. После все вместе разгрузили воз, и сложили из поленьев четырехугольную стопку, длинной в полтора обхвата, а шириной и высотой - в два локтя. Покойника, не открывая мешка, положили сверху, лицом к небу, ногами - к полудню. Тогда работники отогнали телегу чуть в сторону, и сами расположились передохнуть поблизости. Коршун и Клинок сели за столом, а Пила, согласно обычаю - как ближайший родич, стал разводить огонь. Едва береста и мелкие щепочки разгорелись, он отошел и присоединился к товарищам за столом. Поленья, хорошо просушенные в гостиничной дровнице, занимались мигом, и огонь охватывал помост и лежащее на нем тело прямо на глазах.