Злой Сатурн - Леонид Федоров

— Но сколь дело коснется пользы Отечества или, упаси бог, моей чести или достоинства — я про ту дипломатию не вспоминаю, рублю сплеча, хоть и знаю, что иной раз дорого мне это станет!

— Слышал я, — откликнулся Андрей, — обер-берг-мейстер как-то сказывал про вас: «Страха совсем не знает. Его бы к нам сюда. Большие б дела он на Урале сделал!»

— Один-то я что? Былинка в поле! А вместе с такими, как Клеопин, Хрущов да Гордеев с Братцевым, — горы можно свернуть. Беда в том, что в Сенате и Коммерц-коллегии дух нынче совсем иной. Мздоимство и казнокрадство процветают. Кто сумеет побольше взятку дать, тот и прав и во всяком деле преуспевание имеет. Даже сюда, в Сибирское горное начальство, сие пагубное для государства деяние проникло. Много трудов приложить придется, чтобы искоренить оное. Демидов и Строганов, чтоб горные законы обойти, кое-кому в Обер-берг-амте ручку позолотили. Ежели дознаюсь — на каторгу мздоимца отправлю… К слову пришлось. Что там у тебя со Строгановым вышло? Мне Клеопин мельком говорил, да я, признаться, мимо ушей пропустил!

Андрей, немного волнуясь, рассказал про случай с алмазом, про штабель бревен и про то, как в доме у него побывал злоумышленник.

Василий Никитич барабанил пальцами по подлокотнику кресла, потом с тревогой взглянул на собеседника:

— Не иначе, как порочащую тебя бумагу искал тот строгановский холуй. Ничего недозволенного не хранишь?

— Нет! — смутившись, прошептал Андрей.

Татищев подметил его смущение, неодобрительно покачал головой:

— Ведомо ли тебе, что в Соликамской епархии служит Зосима Маковецкий? Уже игумен монастыря. Ваше высокопреподобие! Ежели в военный чин перевести — майор. Силу большую заимел. Не приведи бог, если Строганов вкупе с ним против тебя ополчится. Живьем слопают.

— Что Зосиме против меня иметь? Давно, еще в молодости, подрались, так он после того и про обиду забыл, все время на дружбу напрашивался.

— Дружили как-то кот с мышью, что из того получилось — всем известно. Мне господин Мусин-Пушкин говорил, что Зосима и на тебя донос строчил. Только он, начальник монастырского приказа, узнав про то от своего родственника, из уважения ко мне упросил донос изничтожить. Вот как дело-то было, а ты — дружба! Я не без умысла уговорил отправить куда ни на есть дальше этого Зосиму, а то сколько бы еще голов в Москве покатилось!

— И вам могла через меня опала выйти? — простодушно спросил Андрей.

Василий Никитич кивнул. Потом с удивлением покосился на собеседника. Неожиданно весело рассмеялся:

— Ишь тихоня! Словно невзначай выпытал. Не скрою, и за себя опаску имел. А насчет алмаза — думаю, что найден в здешних местах. Геннин правильно сделал, что помешал Строганову новые земли получить. Поиск самоцветов должна только казна вести!

Скрипнула дверь, и, шаркая разношенными пимами, в комнату с обедом вошла стряпуха. Накрыв стол, спрятав руки под фартук, поклонилась хозяину.

Во время обеда Андрей говорил о своих занятиях метеорологией, о мыслях, возникших, пока наблюдал погоду. Василий Никитич внимательно слушал. Потом встал, подошел к большой стоявшей в углу укладке. Порылся, достал толстую исписанную тетрадь:

— Историей государства Российского занялся. Уже много преуспел в сочинении ее. И хотя до конца еще далеко, думаю, что одолею сей труд. Но нынче прошлое надобно до времени оставить и заняться настоящим. Страна наша большая, ни одно государство европейское сравняться с ним не способно. А меж тем знаем мы о нем прискорбно мало.

— Вот то же самое говорил и Крашенинников — студент академии. Был здесь проездом на Камчатку.

— Должно, дельная голова у того студента. Чаю, пользу большую принести сможет, разведав незнаемый край. А нам надлежит описать земли Каменного Пояса. И начать надо в первую очередь с составления подробнейших ландкарт, указав горы, реки и леса, кои в пользе заводов могут быть употреблены, а также упомянуть о всяких рудах, находящихся в недрах.

— Я по указу Геннина уже составил такие ландкарты для казенных заводов.

— Частные заводы тоже надобно на план положить со всеми угодьями. Решил я так: поскольку силен ты в геодезии, назначить тебя главным межевщиком Сибирского горного начальства, чтоб все силы приложил к полному описанию сего края. Метеорологические же обсервации поручу арифметической школе. Санников с Каркадиновым вдвоем справятся. Они и латынью знатно владеют, будут для академиков, не знающих русского языка, переводить эти обсервации на язык Цезаря. А ты вступай с завтрашнего дня в новую должность. После троицы, как дороги обсохнут, по заводам поеду, сам посмотрю, что там творится. Поедешь со мной, на месте и определим, с чего начинать.

Глава восьмая

Крутой нрав нового начальника вскоре почувствовали управители, не проявившие должного радения к порученному делу. Знакомясь с заводами, Василий Никитич вникал во все, даже в то, правильно ли составляют шихту для домен и как определяется качество руды. В одном месте, дознав о плохом литье, постращал наказанием, в другом — похвалил за отменную шпажную сталь. В Алапаевске, проведав об испорченной плавке, доменного мастера велел бить плетью, а углежогов за плохой уголь оштрафовал.

Мчали кони возок, а весть о грозном Татищеве летела на крыльях, обгоняя быстроногую тройку. Дрожало и бледнело заводское начальство, чье рыльце было в пушку.

В Мурзинской слободе, прижатой непролазным лесом к самому берегу Нейвы-реки, Ерофей, взятый Василием Никитичем ямщиком, остановил коляску возле кузницы:

— У пристяжной подкова сорвалась. Вы, ваше благородие, разомнитесь, а я скую новую.

Когда все было готово, Ерофей проверил копыта у всех лошадей и, смахнув рукавом с лица мелкие бисеринки пота, удовлетворенно произнес:

— Гожи! До места хватит. Сейчас коней еще напою и дальше отправимся.

Он выпряг лошадей и повел их к реке. С довольным ржанием кони припали к воде. Внезапно коренник насторожил уши, вскинул голову. Ерофей, только что вытащивший огниво, чтоб высечь огонь для трубки, повернулся в ту сторону, куда смотрел конь, и увидел быстро скользивший по воде берестяной челнок. Сидевший в нем человек сильными взмахами весла подогнал челнок к берегу, и тот с тихим шуршанием врезался в прибрежный песок.

Был человек невысок ростом, с темным, как на древних иконах, лицом. Голова повязана стареньким синим платком, из-под которого на лоб падают пряди черных жестких волос, сзади выглядывает короткая косичка. За плечами — лук с колчаном стрел, у пояса — нож и маленькая кожаная сумочка.

«Чудно! Мужик, а повязался как баба!» — удивился Ерофей, разглядывая незнакомца.

Вытащив лодку на берег, тот подошел к Ерофею:

— Паче, рума, ойка! Здравствуй, друг!

— Здорово! — ответил Ерофей, с возрастающим удивлением рассматривая пришельца. А тот, щуря узкие, черные, как угольки, глаза, улыбался, и в свою очередь дивился богатырскому росту русского ойки.

— Кто будешь? Купец? Может, мал-мало меха купишь?

— Нет! Энтим не занимаюсь. Начальство из Катерининска вожу по заводам. А ты сам-то что за человек? Случаем, не татарин будешь?

— Моя — манси. Русские вогулом кличут. Из рода Чумпиных. А зовут Степаном. Так поп крестил!

— Стало быть, ты — Чумпин! Ну а меня кличут Ложкиным! — и Ерофей сжал своей ручищей маленькую сухую ладонь Степана. — Слышал я про вашего брата, а вот встречать не доводилось!

— Живем лесам, в город редко ходим. Все урман кочуем. Сегодня туда едешь, завтра другое место едешь. Юрту разобрал, на оленя погрузил, ушел, где зверя много.

— Как цыгане, значит, по земле мотаетесь?

— Таких не знаим.

Степан присел на камень и раскурил трубку. Рядом примостился Ерофей, спросил:

— Тоскливо всю-то жизнь в лесах проводить? Зимой, поди, совсем невмоготу делается?

— Зачим тосковать? Урман — весело. Кругом все живое.

— Скажешь тоже. Вон осина, какое от нее веселье? Только кручину наводит. Дерево — оно деревом и останется. Нет в нем ни души, ни жизни. Век вокруг него крутись, а слова не услышишь.

— Как не слышишь? В урмане всяк язык понятен. Ежели понимать не будешь, помрешь быстро.

— А ты понимаешь?

— Угу! Олень пробежит, след оставит — Степан увидит, поймет, куда бегал, чего кушал. Птица кричит — Степан знай о чем. А дерево засыхать станет, совсем как стар человек плачет. Вон река бежит… мертвый разве бежит?

— По-твоему, и камень живой?

— Который тоже живой, бросишь его в огонь, а он шибко за то сердится, начнет расти и пухнуть!

Ерофей схватился за живот:

— Охо-хо! — гулко хохотал он. — Ну и умора! Горазд ты брехать, Степка. Где это видано, чтоб камень от огня пух? Вот он, камешек, гляди! — поднял Ерофей увесистый кусок гранита и швырнул вдоль берега. Камень покатился, поднимая пыль, упал в воду, окатив холодными брызгами вздрогнувших лошадей. Вот, был твой камень, и нет его. Отколь ему живым быть?