Тёмная башня - 2 (Дверь между мирами) - Стивен Кинг

"Дид-э-чик?" - подумал стрелок в мозгу Эдди, и их обоих слегка передернуло.

Коль заметил это, и его ухмылка стала шире. Зубы, которые открылись при этом, оказались не краше тех, что были видны раньше. "Ага, все-таки начинается, - говорила эта ухмылка. - Добрый старый Танец Торчка. А я, Эдди, уж было забеспокоился".

- Это еще почему?

- Мистер Балазар подумал, что будет лучше, если у вас в квартире, ребята, все будет чистенько, - сказал Джек, не оборачиваясь. Он продолжал наблюдать мир, который, по мнению стороннего наблюдателя, такой человек наблюдать не способен. - На случай, если бы кто-нибудь вдруг заявился.

- Например, с федеральным ордером на обыск, - сказал Коль. Его лицо торчало из окна кабины и мерзко ухмылялось. Теперь Эдди чувствовал, что Роланду тоже хочется выбить кулаком гнилые зубы, делавшие эту ухмылку такой возмутительной, такой в некотором роде непростительной. Это единодушие его слегка подбодрило. - Он прислал бригаду из фирмы по уборке квартир, и они вымыли все стены и пропылесосили все ковры, и он с вас за это не возьмет ни копья, Эдди!

"Вот теперь ты спросишь, что у меня есть, - говорила ухмылка Коля. Да, Эдди, мальчик мой, вот теперь-то ты спросишь. Потому как кондитера-то ты, может, и не любишь, да конфеты любишь, правда? А теперь, когда ты знаешь, что Балазар позаботился, чтобы твоей личной заначки не осталось..."

Внезапная мысль, страшная, отвратительная, вспыхнула в мозгу Эдди. Если заначки больше нет...

- Где Генри? - спросил он вдруг, так резко, что Коль удивленно втянул голову в окно.

Джек Андолини наконец обернулся. Медленно, точно ему приходилось делать это редко и с величайшим трудом. Казалось, вот-вот станет слышно, как на шее у него скрипят старые немазаные шарниры.

- В надежном месте, - сказал он и повернул голову обратно, в прежнее положение, опять так же медленно.

Эдди стоял рядом с фургоном, борясь с паникой, которая норовила подняться в его сознании и, нахлынув, подавить способность связно мыслить. Внезапно потребность задвинуться, которую он до сих пор довольно успешно сдерживал, стала непреодолимой. Ему было необходимо вмазаться. После дозняка он сможет думать, взять себя в руки...

Прекрати! - прорычал Роланд у него в голове, так громко, что Эдди поморщился (и Коль, приняв эту гримасу боли и удивления за очередное па Танца Торчка, снова начал ухмыляться). - Прекрати! Я сам, черт возьми, буду держать тебя в руках, так, как потребуется!

Ты не понимаешь! Он мой брат! Брат он мне, понял, мать твою?! Мой брат у Балазара!

Ты говоришь так, словно я никогда не слышал этого слова. Ты за него боишься?

Да! До хрена боюсь!

Тогда делай то, чего они от тебя ждут. Плачь. Хнычь. Умоляй. Проси у них этот твой дозняк. Я уверен, что они этого ждут, и уверен, что он у них есть. Сделай все это, веди себя так, чтобы они в тебе не усомнились, и можешь быть уверен, что все твои опасения оправдаются.

Я не понимаю, что ты имеешь в виду.

Я имею в виду, что если ты покажешь им, что струсил, это будет очень способствовать тому, что твоего драгоценного брата убьют. Ты хочешь этого?

Ладно. Я буду спокоен. Выглядеть это, может, будет не так, но я буду спокоен.

Ты это так называешь? Ну, тогда ладно. Будь спокоен.

- Договаривались по-другому, - сказал Эдди прямо в волосатое ухо Джека Андолини, мимо Коля. - Я не для этого берег товар Балазара и не раскололся, когда другой на моем месте уже давно выложил бы по пять имен за каждый год, сбавленный со срока.

- Балазар считает, что у него твоему брату будет безопаснее, ответил Джек, не оборачиваясь. - Он взял его под охрану.

- Прекрасно, - сказал Эдди. - Вот вы его от меня и поблагодарите и скажите, что я вернулся, что товар его в порядочке и что я могу позаботиться о Генри точно так же, как Генри всегда заботился обо мне. Вы ему скажите, что у меня во льду стоит упаковка - шесть банок пива, - и как только Генри войдет в квартиру, мы ее уговорим, а потом сядем в свою машину и приедем, и закончим сделку так, как предполагалось. Как договаривались.

- Эдди, Балазар хочет тебя видеть, - сказал Джек. Тон его был непримирим, непреклонен. Он не повернул головы. - Полезай в фургон.

- Хуй тебе! И можешь его засунуть себе в ту дырку, где солнышко не светит, - сказал Эдди и направился к своему подъезду.

Расстояние было невелико, но Эдди не прошел и половины, как пальцы Андолини с парализующей силой, как тиски, сжали его руку повыше локтя. Он жарко, как бык, дышал Эдди в затылок. Все это Джек успел сделать за то время, которое - как можно было бы предположить по его виду - понадобилось бы его мозгу, чтобы дать руке сигнал повернуть вверх ручку дверцы фургона.

Эдди обернулся.

Спокойно, Эдди, - прошептал Роланд.

Я - спокойно, - ответил Эдди.

- Я ж тебя убью за это, - сказал Андолини. - Я никому не позволю говорить мне, чтобы я его совал себе в жопу, а тем более - такому маленькому сраному торчку, как ты.

- Хуй убьешь! - пронзительно завизжал на него Эдди, но это был рассчитанный визг. Хладнокровный визг, если вам это понятно. Они стояли возле дома - темные фигуры в золотых лучах позднего весеннего заката в Кооперативном Городке Бронкса [непрестижный район Нью-Йорка], на пустыре среди новостроек, и люди слышали этот визг, и слышали слово убьешь, и если радио у них было включено, они делали звук погромче, а если радио было выключено, то они его включали и уж тогда делали звук погромче, потому что так было лучше, безопаснее.

- Рико Балазар не сдержал слово! Я за него стеной стоял, а он за меня - нет! Вот я тебе и говорю - сунь себе хуй в жопу! И ему говорю, чтобы он засунул его себе в жопу! И ему говорю, и вообще кому хочу, тому говорю!

Андолини смотрел на него. Глаза у Джека были карие, такие темные, что, казалось, окрасили и роговицу в желтоватый цвет старого пергамента.

- Да если мне и президент Рейган даст слово и нарушит его, я и ему скажу, чтобы он засунул себе хуй в жопу и заебся в доску, ясно тебе, козел?!

Эхо его слов, отражаясь от кирпича и бетона, постепенно замерло. Один-единственный ребенок, кожа которого казалась особенно черной на фоне белых баскетбольных трусов и высоких кроссовок, стоял на детской площадке по другую сторону улицы и смотрел на них, локтем неплотно прижимая к боку баскетбольный мяч.

- Все? - спросил Андолини, когда замерли последние отголоски.

- Да, - совершенно нормальным тоном ответил Эдди.

- Отлично, - сказал Андолини. Он растопырил свои обезьяньи пальцы и улыбнулся... а когда он улыбался, одновременно происходили две вещи: во-первых, становилось видно его обаяние, такое удивительное и неожиданное, что человек нередко становился беззащитным перед ним; и во-вторых, становилось видно, до чего он на самом деле умен. - Теперь можно начать сначала?