Последний князь удела. «Рядом с троном - рядом со смертью» - Дмитрий Дюков

— Корма на столько воев токмо в большом селе взять можно, а таковые почитай все монастырские, туда самовольный въезд не дозволяется, — размышлял вслух рязанец. — Мы, конечно, припасы-то стребуем, но ведь изветы старцы на Москву отошлют, отписывайся опосля.

— Удельная казна должна оплачивать продовольствие и фураж, — я не видел никакого прибытка в экономии копеек на и так весьма небогатых крестьянах.

— Что ж, попробуем оплатно брать, как уставами велено, — согласился Бакшеев. — Как бы чёрный люд во вкус не вошёл, воев-то на харчах обдирать.

— Разве дворянам платить за товар уже стало не надобно? — взгляды нашего окладчика на отношение к сельскому населению мне не нравились.

— Обычаем, конечно, оплата потребна, токмо постой воям свободный должон быть. Но ежели каждый служилый, что на рать идёт аль по делу государеву, за всё серебро отдавать станет, то через пяток лет и некому будет сии дела справлять, — отступать от своего мнения Афанасий не собирался.

— Крестьянам тоже разорения не надо творить, — тут мне отступаться не следовало.

— Мы ж совесть имеем, — обиделся рязанский ветеран. — Это злые люди у пахаря всё до последнего зерна выметут, скотину на похлёбку сведут, да ещё и половину избы иссекут на дрова. Яз никогда лишка не брал, да и остатнего тож, а бывало, ежели добыча хороша, то и одаривал за приют.

— Ты придёшь — заберёшь, другой за тобой покормится, и нет у крестьянина хозяйства, — спорить я решил до последнего.

— Ранее, когда до Москвы ходили, ты, княже Дмитрий, откуда кура в ухе, не спрашивал, — покачал головой Бакшеев. — Исстари так повелось, вои землю боронят, пахари её орют, каждому своё тягло.

— При таком снабжении полков припасами у дороги земледельцу трудно прожить, — удалось мне подыскать новый аргумент.

— Так особо и не селятся. Иль ты в пути до стольного града по сторонам не смотрел? Обыкновенных деревенек мало, всё более сельца изрядные, и те за монастырём аль думным чином живут, для береженья от разора. Чёрный люд от торных дорог бежит. Аль никогда поговорок не слыхивал, мол, жить на тору — каждый день на бою, — на всё у Афанасия находились отговорки.

— Непросто тут новые дороги построить будет, — от такого взгляда на пути сообщения меня хватила оторопь.

— Удумал выстроить, что ль? — понимающе усмехнулся мой эксперт по военному делу. — Дело сие тяжкое, один строит — двое караулят, да и чёрные людишки озлобятся. Опять же присказка есть таковая, что дороженьки не тори — худой славы не клади.

Этими прибаутками изрядно притормозились мои фантазии на тему постройки шоссе по типу древнеримских виа, которые я раньше видел на экскурсиях в иномирном прошлом.

Перед самым выездом Габсамит упросил командующего маленьким отрядом Бакшеева взять в поездку его сводного брата с кунаком.

— Надо бы дать мурзёнку весть до дому послать, — вспомнил об очередной проблеме старый воин. — Уже месяц требует того. Да к тому же выкуп лишним не будет, при наших-то растратах.

— Рано, подождём, — объяснять, что из пленных я намеревался вызнать поболее информации об окружавшем меня мире, не хотелось. — Пусть поживут ещё в Угличе под охраной, тут они хоть бед не натворят.

— Пущай, коли так, — нашёл в таком решении резон командир нашей ревизионной экспедиции.

Осмотр сельских поселений, лежащих более чем в пяти верстах от города, на правобережье Волги, оставил двойственные впечатления. Избы были маленькие, приземистые, топящиеся по-чёрному, с хлевом прямо за стеной жилого помещения. Однако скота водилось немало, лошадей и коров до пяти-семи голов на двор, мелкой же скотины — овец, коз и свиней иногда и более двадцати. Правда, выглядела эта живность странно мелкой, казалось, её специально недокармливают. Крестьяне забитыми тоже не выглядели, на удивление ждущего беспросветной нищеты перерожденца. В лаптях ходили дети и женщины, на взрослых мужчинах они встречались редко, большинство были обуты в поршни — намотанную вокруг ноги и обвязанную ремнём кожу. Верхнюю одежду носили сшитую не только из серого домотканого холста, но и выбеленную и даже крашенную в разные цвета.

На вопросы о хозяйстве земледельцы отвечали крайне неохотно. На вопросы о полях отвечали, мол, сами смотрите, нам измерить не под силу. Проведённые для проверки перемерки пахотных угодий показали не особо большое расхождение с писцовыми книгами, захваченными с собой Битяговским. Просьбы показать луга крестьян пугали вовсе, и они бубнили что-то невразумительное.

— Они боятся, что оклад им пересчитают, — пояснил этот момент Данила. — Косьбу делают по лесным полянам, тако же бывало, им весь лес в соху писали.

Сельскохозяйственный инвентарь имелся большей частью деревянный, железо использовалось лишь на сошники сохи, серпы да топоры. Об агротехнике говорить не приходилось, её, собственно, не было. Сеяли на одних и тех же полях, одно и то же, навоз вносили в пашню далеко не всегда, и вообще, далее простого рассыпания этого удобрения сверху почвы шли немногие. Почва выглядела глинистой, буро-серого цвета, вырастить на такой урожай виделось задачей не тривиальной.

— Как же тут хлеб растят? — растерянно задал я вопрос юному подьячему после осмотра очередной деревеньки.

— Трудом великим, — в местном агрономическом укладе Данила разбирался. — Много раз перед севом каждое поле пашут, а как годов за десять землица испашется, перестанет родить, так лесок рядом секут, жгут и на пожоге новую пахоту заводят.

— За рекой, на севере каждые три года новины выжигают, — немного подумав, добавил он. — Есть в уезде также старожильческие сёла, на доброй, чёрной земле стоят, токмо те все за обителями святыми да за именитыми служилыми людьми.

О повышении налога или ином каком-нибудь добавочном доходе с сельских поселений, наверно, можно было и не мечтать. Как эти-то подати платят, оставалось совершенно непонятным. Чуть разъяснил ситуацию ставший моим консультантом по экономике Битяговский:

— Окладывают платежом волость али стан, там уж становой прикащик развёрстывает по сёлам с прилегающими деревеньками. Уже внутри мира голова делит, кому чего платить по дворам. Занищает кто — ему сделают плату поменее, а на зажившегося добром — накинут.

Способ стал понятен, он старался не допустить полного разорения земледельца, но и скопить хоть сколько крупную сумму деньжат крестьянину при такой системе оказывалось затруднительно.

Уже к концу первого дня стало ясно, что никаких чудесных открытий экспедиция не принесёт, и я начал раздумывать — не повернуть ли обратно к городу. Как назло, при остановке на ночёвку зарядил противный, мелкий и холодный дождь. В отличие от спутников, спать при такой погоде без крыши над головой мне оказалось непривычно. Сначала я принял предложение Афанасия разместиться в находящемся неподалёку селении из восьми изб, но по ближайшем ознакомлении с ситуацией передумал. Во-первых, для моего спокойного ночлега предполагалось изгнать хозяев с маленькими детьми из единственной жилой комнаты, где вся семья спала на полу, в хлев. Во-вторых, в помещении наличествовало преизрядное количество мух, что лично для меня являлось серьёзной преградой для спокойного ночного отдыха.

Покачав головой на такую капризность княжича, Бакшеев стал организовывать крестьян на порубку ветвей ели и постройку шалаша для ночёвки. В этот момент я, заметив невысокое строение шагах в тридцати от ограды, поинтересовался:

— Там что за постройка?

— Мыленка наша, банька, — первым ответил расторопный хозяин подворья.

— Пустая?

— Вестимо, кто ж тама из людей заживётся, — недоумевал селянин.

— Ну, вот там и лягу спать, — ни минуты не сомневаясь, сообщил я окружению.

— Як же, зело сие опасно, жизни лишиться можно али разума, — забеспокоился Афанасий.

— Кто ж мне повредит, коль рядом вы охраняете, — весело ответил избалованный княжич, приняв поведение старого рязанского воина за шутку.

— Яз в сенях, первым у двери прилягу, можа, на меня кинется, ты, княже Дмитрий, спасёшься, — то ли продолжал шутить, то ли дурачился служилый рязанец.

— И яз в мыльне на ночлег расположусь, — внезапно вступил в беседу всегда молчащий черкес Гушчепсе, неизвестно когда разучивший русский язык. — Наш род от пращуров умеет с дэвами биться, да и мало власти будет у уруского злого духа надо мной, рождённым от корня Сатаней.

— Да что вы за игру начали? — полное непонимание происходящего заставляло меня нервничать. — Кого беречься-то собираетесь?

— Анчутку банного, мохнатого, — шёпотом прошипел Бакшеев, потом, поплевав вокруг себя, несколько раз перекрестился и продолжил уже спокойней: — Ты в его хоромах ночное поприще провесть собрался. Там токмо можно бабам родящим быть, да и то опаскою, караулить их надобно, не смыкая очей.