Заградотряд. «Велика Россия – а отступать некуда!» - Сергей Михеенков

Звягин хорошо знал, что его ждет на командно-наблюдательном пункте командира роты. И все же шел к КНП твердым и решительным шагом. В нем колыхались и только что пережитый ужас бомбежки и бега, спекшихся, как кровавая корка на губах, в злобу, и обида за то, что его взвод, лучший, как он считал, взвод Третьей роты, старший лейтенант Мотовилов поставил на самое погибельное, лобное место.

– Ну что, Звягин, драпанул? – встретил его ротный.

– Я бы тебе, Степан Фомич, сейчас ответил, – скрипнул зубами старшина Звягин. – Я бы тебе сейчас сказал, что думаю…

– Тут думать поздно. Думать надо было раньше.

– Так вместе надо было думать! – не унимался старшина.

И Мотовилов понимал, что Звягин прав. Но не рассыпаться же теперь перед ним в извинениях. Спросил:

– Какие потери?

Старший лейтенант Мотовилов ждал доклада. А старшина Звягин кусал спекшиеся губы и сверкал по сторонам глазами, словно там и там, кругом, видел тех, кого уже не вернуть.

– Ладно, Иван Никанорыч, хватит. Войны без потерь не бывает. Рассказывай, что они там? В какой силе и куда собираются выдвигаться? Или тебе «лаптежники» тоже мозги вышибли?

– У них есть чем мозги вышибать. А где наша авиация?

– Что ты меня спрашиваешь? – побледнел вдруг Мотовилов, чувствуя, что теряет самообладание. – Что ты мне, блядь, нервы тратишь! Обосрался, так сцепи зубы и думай, где и как умыться!.. О взводе думай. Раненых вытаскивай да живых в себя приводи.

Глава двенадцатая

Хаустов выехал на расквашенный тележными колесами проселок. Но умная кобыла выскочила из колеи и зарысила обочиной. Звали кобылу Егозой. Когда старшина Ткаченко передал ему повода и сказал, что лошадь зовут Егозой, он внутренне вздрогнул. Так было всегда, когда его окликало вдруг прошлое. Он даже переспросил, не веря в то, что только что услышал:

– Егоза? Не может быть?!

– Ну да, так и есть, Егоза. Кличка у нее такая. – И старшина недоуменно пожал плечами.

Когда Хаустов вскочил в седло, старшине показалось, что профессор сразу помолодел лет на пятнадцать, и он успокоился – хоть и ополченец из числа людей умственного труда, как говорит ротный, хоть и москвич, а в седле сидит как влитой, и повода держит умело, не плескает локтями, не сутулит спину. И винтовку взял со знанием дела, через голову, и ремень отпустил настолько, сколько надо, так, чтобы она и не давила на ходу, и не болталась.

На железнодорожный разъезд Буриново Хаустов прибыл в тот момент, когда там разгружалась артиллерийская часть. Расчеты снимали с платформ короткоствольные полковушки и 76-мм дивизионные пушки, скатывали по сходням противотанковые орудия. Ездовые выводили из теплушек коней, разгружали тюки с сеном, грузили на повозки мешки с фуражом и продовольствием для дивизионных кухонь. Часть орудий была уже снята и отведена в лес. Часть еще находилась на платформах, и вокруг них сновали артиллеристы. Покрикивали командиры, туда-сюда бегали сержанты. Те, чья матчасть была уже в лесу, сидели возле передков и покуривали. Ждали новых распоряжений.

Хаустова поразила беспечность артиллеристов, которые даже не выставили постов.

Возле штабеля густо пахнущих креозотом шпал стоял пожилой железнодорожник в форменной фуражке, такой же старой, как и он сам. И фуражка, и старенькая фуфайка, и руки его были перепачканы смазкой и угольной пылью. Ведя коня в поводу, Хаустов подошел к нему. Старик поглядывал то на суету артиллеристов, то в хмурое осеннее небо и ворчал:

– Войско, елки горбатые… Вот налетят сейчас…

Хаустов подошел к нему и спросил, где найти командира части или военного коменданта.

Старик окликнул бойца, стоявшего неподалеку. Тот одной рукой держал у ноги винтовку, а другой черный порядочный сухарь. Артиллеристам, должно быть, выдали сухпаек. Хаустов знал: такие сухари только в сухпайке, который выдавался на двое-трое суток, обычно на марше. По тому, как боец держал винтовку и что к ней был примкнут длинный штык, Хаустов сразу догадался, что это и есть часовой. Боец подошел, на ходу пряча в карман шинели недоеденный сухарь. По мере приближения к незнакомому человеку с пехотными петлицами, да еще с немецкой винтовкой за спиной, выражение лица его менялось.

– А ну, стоять! Кто ты такой? – И часовой качнул штыком над плечом Хаустова.

– Ведите меня к командиру. Быстро! – сказал Хаустов.

Часовой вначале растерялся, потом задумался. Снова качнул штыком.

– Ишь, раскомандовался. Я еще решу, куда тебя, к командиру или к березе.

И тут от группы артиллеристов, только что скативших на насыпь «сорокапятку», отделился человек в комсоставской шинели, перетянутой ремнями.

– Что тут такое? Вы – кто? – И командир с петлицами майора быстрым взглядом человека, который распоряжался здесь, на лесном полустанке, всем хозяйством и всем личным составом, окинул Хаустова.

– Вот, товарищ майор, задержал. К платформе пробирался.

Хаустов сунул повод в руку часового, вскинул руку к обрезу каски и доложил, кто он есть и по чьему приказанию сюда прибыл. Майор изменился в лице и тут же потащил его в станционный домик. Домик тот казался здесь случайно прилепленным к горам заготовленных дров. Ровные штабеля полутораметровок возвышались до самой крыши казенной постройки, служившей то ли железнодорожникам, то ли лесозаготовителям.

Через полчаса Хаустов и еще трое офицеров штаба истребительно-противотанкового полка верхами выехали с разъезда. Егозу часовой подкормил овсом. Когда понял, что в артполк прибыл непростой посыльный, сбегал куда-то к теплушкам и притащил полмешка хорошего овса. Добрую часть Хаустов теперь вез с собой, хорошенько привязав к седлу. Когда выезжал, успел заметить, что следом за ним выступила разведка. Но еще при нем командиры батарей разослали по всей округе патрульные группы по пять-шесть человек с пулеметом. Командир истребительно-противотанкового полка майор Сапегин, прочитав записку старшего лейтенанта Мотовилова, спросил, почему не прибыл сам командир боевого участка.

– Рота сейчас в бою, – коротко ответил Хаустов.

– Рота… Почему рота? У меня данные, что здесь держит оборону отряд числом до батальона.

– Нас там три взвода. И уже неполного состава.

– Черт бы их всех побрал! Кто будет прикрывать наши огневые?!

– Мы.

Майор с неприязнью посмотрел на Хаустова и спросил:

– Вы кто по званию и должности?

– Солдат, – ответил Хаустов. И тут же поправил себя: – Первого взвода Третьей стрелковой роты рядовой Хаустов. – И чтобы майор впредь не смотрел на него с претензией: – Из ополченцев.

– Понятно, – поморщился майор.

Но окончательно понятной ситуация стала, когда Хаустов доложил о нескольких группах «древесных лягушек», которые бродили по тылам роты и, возможно, имели целью разведку железной дороги, а возможно, и диверсию.

– Да, наше счастье, что пошел снег и низкая облачность мешает действовать самолетам. С вами поедет мой начштаба и еще двое офицеров. Проводите их прямиком к командиру боевого участка.

И вот они неслись наметом по лесному проселку, держа на юго-восток. Когда дорога сужалась и деревья подступали к самым колеям, Егоза осторожно и легко переходила сперва на крупную, а потом и на мелкую рысь, но затем, видя впереди простор, снова срывалась в галоп. Артиллеристы едва поспевали.

Егоза… Егоза… А ведь и масть такая же. Светло-рыжая, почти соловая, со светло-седоватой гривой и хвостом, и в них так же играл, поблескивая, редкий черный волос. И такая же умная и послушная. Хотя и с норовом. Но к часовому сразу пошла, видать, почувствовала в нем понимающую деревенскую душу. А на майора косила недоверчивый глаз, вскидывала голову. Когда Хаустов вышел из станционной постройки и подошел к ней, сразу потянулась к нему, словно невзначай, толкнула в плечо и коснулась щеки теплой замшевой губой. Втянула воздух, словно испытывая его, своего нового хозяина, в каком он настроении.

Егоза… Последняя лошадь под поручиком Фаустовым была точь-в-точь такой же ладно и умной. Разве что немного покрупнее. Она осталась где-то там, в степной балке под Царицыном. Красные загнали их сотню в балку и начали обстреливать из пулеметов. Немногие ушли тогда.

– Немцы! – ошалело закричал кто-то из офицеров.

И тут же из глубины просеки плеснула автоматная очередь. К дороге метнулись пятнистые тени, как будто лесная дорога, забытая людьми, принадлежала только дождю, ветру и им, и теперь, заметив на ней чужих, тени убили под одним из чужих лошадь, а седока буквально вырвали из седла и стремян и поволокли за деревья.

Хаустов машинально придержал лошадь, и она, всхрапнув испуганно, свернула на придорожную полянку. Двое других артиллеристов, которых автоматная очередь не задела, сгорбившись, в ужасе проскакали вперед и вскоре исчезли за поворотом. Хаустов сдернул винтовку, снял с прицела чехол, дослал в патронник первый патрон и, убедившись, что ускакавших вперед за поворотом не встретила новая автоматная очередь, дважды, раз за разом, выстрелил. Егоза стояла под ним как вкопанная. Только кожа на ее напряженной шее вздрагивала после каждого выстрела.