Я дружу с Бабой-Ягой - Геннадий Михасенко

— Есть!

— Хотя стоп! Я сам туда иду!

И Филипп Андреевич, объясняя связисту, сколько у нас на складе провода, аппаратов и батарей, повел его показывать, где нужно установить телефоны. И я сразу же забыл про каких-то пацанов, не доехавших до «Ермака», потому что не почувствовал тут ничего подозрительного — мало ли где шатается наш брат.

А в полдень, перед обедом, сработала вторая ступень ЧП: на верхней палубе раздался мотоциклетный треск, выкрики, топот ног по дощатым мосткам, лагерь всполошился и загудел. Выскочивший на палубу Филипп Андреевич прислушался к этому гуду, который, затихая, стал удаляться в лес, и кинулся к уже установленному телефону. Покрутив ручку и тщетно поаллокав, он бросил трубку и, бледный, сам поспешил на берег. Заметив, что я следую за ним, Давлет тревожно приказал:

— От штаба — ни на шаг! И следи за морем! Возможен десант противника! Чуть чего — стреляй! Сперва вверх, потом — по мотору! Ружье за печкой! Патроны в столе!

Я знал, что у Давлета за печкой стоит ружье двенадцатого калибра, а в столе лежат патроны — иногда, прибираясь в штабе, я тайком выдвигал ящик и ощупывал их, — но то, что мне разрешили, вернее, приказали вооружиться, было потрясением. Именно это, а не смутная суета на верхней палубе, означило для меня, что случилось ЧП. Достав ружье и натужно переломив его о край стола, я взял два патрона, один, «для воздуха», лихорадочно сунул в дуло, а второй, «для мотора», — в карман и заходил вдоль борта, обращенного к морю. И вспомнил вдруг Федю. Не знаю, дали ему там, в «Зарнице», винтовку или автомат, но ружье, настоящее, — вот оно! Сперва я плотно прижимал его к животу, потом, чуть привыкнув, стал подносить к глазам, несмело целясь и кхыкая в куликов и трясогузок, которые бегали по дрейфующим вблизи бревнам, и страстно желая, чтобы хоть какая-нибудь задрипанная моторочка вырулила из-за мыса и угрожающе двинулась к дебаркадеру.

Но залив был предательски пуст.

А вскоре лагерь оживился и как бы зажурчал, точно пересохший ручей, опять наполнившийся водой, и тут же из кустов вывалилась на урез гомонящая ватага, в центре которой были Давлет, мичман Фабианский и Ухарь. По общему возбуждению я понял, что все в порядке, и крикнул, потрясая ружьем:

— Э-ге-гей!

— Э-гей! — отозвался Димка, первым взлетел на палубу и хриплым шепотом сообщил, что Ухаря избили на горе и мопед чуть не отобрали. — Мы бегали ловить, но те пятки смазали! Война будет! Пушку бы скорей! — добавил он — уже для Давлета.

— С настоящими снарядами? — подыграл Филипп Андреевич.

— Ага!

— И тебя бы — пушкарем, ага?

— А-а! — заверещал Димка.

— Пушка едет!

Начальник взял у меня ружье, разрядил его и прошел в штаб. Я хотел по всей форме доложить, что за его отсутствие ничего не произошло, но понял, что сейчас не до этого, и протиснулся к Олегу. На его лице не заметно было ни синяков, ни царапин, а лишь пот да пыльные разводы. Филипп Андреевич сел за стол, сдвинул влево пишущую машинку, маленькую, черную, с нерусским названием, выдернул из стакана карандаш и вздохнул.

— Вот теперь рассказывай!

— Значит, так! Увольнение мое кончалось в четырнадцать ноль-ноль, поэтому из дома я выехал в двенадцать, с запасом, — мало ли что! — начал Олег.

И нарисовалась такая картина.

Поднявшись на перевал, к ретранслятору, Олег остановился, чтобы дать мопеду остыть и чтобы, по-моему, в последний раз вволю накуриться. Не услел он заглушить двигателя, как из кустов вышли трое парней Олегиного возраста.

— Привет! — сказал один, самый крепенький, в тельняшке под курткой и в газетной пилотке.

— Привет! — ответил Олег.

— Это «Ермак» там, внизу?

— «Ермак».

— Ты оттуда?

— Оттуда.

— Это у вас форма такая? Ничего форма, а, ребята? Нам бы такую! Махнемся? Он приподнял свою газетную пилотку, но Олег промолчал. — Не хочешь. Ну, дай закурить!

— Нету.

 — А если обыщем? — Олег опять промолчал, чувствуя, что назревают события, и прикидывая, какие именно и как из них выпутаться. — Не хочешь. Ну, дай тогда прокатиться! — продолжал наращивать нахальство парень в тельняшке.

И переходя от слов к делу — цап справа за руль, второй подступил слева, а третий встал впереди, у колеса. Олег понял, что если откажет, то с ним разделаются сразу — одному ему не устоять против троих, готовых к схватке. Оставалось только тянуть время, надеясь на случайную выручку — Рая, например, подоспеет с обедом. Олег мельком глянул на часы — двенадцать тридцать. Рая будет тут лишь через полчаса. Столько не протянуть.

— Прокатитесь, — сказал он, и парни, явно не ожидавшие такого жеста, как-то растерялись и расслабились. — И шлем нате, — заботливо добавил Олег, расстегивая пряжку под подбородком, — а то здесь круто и заносит на гравии.

Остальное произошло в считанные секунды.

Рывком сдернув шлем, Олег внезапно трахнул им по голове морячка, так что газетная пилотка на нем звучно лопнула, а сам он, отпустив руль, застыл в каком-то удивлении, высоко подняв плечи. Левой ногой двинув второму по голени, Олег почти одновременно резким поворотом колеса ударил по коленям третьего, и дал газу. И был таков! Только шлем, вырвавшийся из рук при ударе, остался там, да вслед неслись ругательства.

— Примчался, крикнул парней и — туда, а тех поминай как звали, — закончил Олег. — Конечно, с полчаса прошло, можно умахать. И шлем уперли, гады!

Во время рассказа Давлет молчал и даже не глядел на Олега, а, шевеля губами и бровями, старательно рисовал какие-то мелкие цветочки. И когда тот замолк, и все уставились на Филиппа Андреевича, ожидая его суждений, он некоторое время продолжал разводить на бумаге цветы.

— Ясно, — сказал он, наконец, стукнув плашмя карандашом. — Ну, во-первых, ты настоящий ухарь — разбросал трех молодчиков! Кличка оправдалась! А во-вторых...

— Филипп Андреевич, это же те, которых Рая везла! — воскликнул я. — И трое! И тельняшка!

— Да. А во-вторых, это те самые! И хорошо, что они быстро проявили себя — меньше головоломок!

Олег, а ты не почувствовал, что им было нужно: мопед или ты? — Олег пожал плечами.— Это очень важно, потому что если мопед, то хулиганье, а если ты, то... Совершенно незнакомые ребята?

— Совершенно.

— А счеты с тобой некому сводить?

— Вроде нет. Рэкс, не твои?

— Исключено, — ответил Рэкс. — Сирдар?

— Не знаю.

— Вы перед отъездом сюда говорили кому-нибудь о лагере? — обратился Давлет к ним троим.

Ухарь с Рэксом мотнули головами — мол, нет, а Митька ответил, что да, сказал кое-кому, но те сами разъехались по лагерям, так что они ни при чем.

— Придется патрулировать! — заключил Давлет.

— А можно сделать пост на самой горе. Там в кустах автобус валяется — в нем и сделать! — предложил вдруг Димка. — Чуть кто показался — р-р! — закрутил он воображаемый телефон, — и все известно! И ни одна муха не пролетит!

— Далеко, — заметил кто-то.

— Это по дороге далеко, а напрямик — раз плюнуть! — горячо возразил Димка. — Мы вон только что бегали — далеко разве? А провод не обязательно сюда тянуть, а только до КПП. А оттуда уж сюда позвонят! Зато надежно!

— А что, это идея! Надо посмотреть! — одобрил Филипп Андреевич и показал в окно.— И вот там надо поставить караул, на мысу. Связь — флажной семафор.— И поднял трубку телефона. — Мичман Чиж? Бей тревогу!

И тотчас зазвенела рында.

Нас как выдуло из штаба. Через минуту личный состав стоял на плацу, а через две — Давлет уже говорил в мегафон. Ответив, что в окрестностях лагеря появились чьи-то лазутчики, Филипп Андреевич коротко обрисовал стычку Ухаря с тремя неизвестными и подчеркнул, что наше безмятежное время кончилось.

И после паузы:

— Юнга Лалаев, по кличке Ухарь, три шага вперед! — Олег вышел. — Внимание, лагерь! Сми-ирно! За находчивость и мужество, проявленные в стычкес превосходящими силами противника, юнге Лалаеяу объявляется благодарность!

— Служу! — просто ответил Олег, считая, наверно, неловким добавлять остальные громкие слова в такой хоть и серьезной, но не очень взрослой обстановке.

— Кому служишь? — уточнил Давлет.

— Лагерю «Ермак».

— Ну, спасибо и за это! — лукаво сгладил остроту диалога Филипп Андреевич, поняв состояние Олега. — Встань в строй! — И с улыбкой проследил за четкостью его движений, и даже прищелкнул языком. — Кажется, в королевстве Монако вся армия состоит из трехсот человек, так что если один ермаковец бьет троих, то мы, стало быть, можем сразиться с целой армией!

Губы, глаза и брови постоянно жили на лице Филиппа Андреевича — шевелились, играли, складывались в какие-то замысловатые комбинации, и, зная символы этой игры, можно было бы в любой момент сказать, о чем он думает, что хочет произнести и что намерен сделать, но выучить его физиономию, как какой-нибудь точный прибор, было, конечно, невозможно.