Имперский маг - Оксана Ветловская

С некоторых пор у них с Зельманом сложилась традиция — по пятницам вести неспешные вечерние беседы под скромное распитие чего-нибудь благородно-алкогольного (происхождением преимущественно из оккупированной Франции). Тогда-то Зельман и рассказал о том, что самое безнадёжное за последний год расследование его отдела, кажется, наконец-то сдвинулось с мёртвой точки: Гиммлер лично дал добро на применение тяжёлой артиллерии — ради этого злосчастного дела кацетников специально откомандирован один из лучших магов «Аненэрбе», порекомендованный, говорят, самим Мёльдерсом. Штернберг, слушавший генерала с таинственной улыбкой, при последних словах фыркнул в свой бокал с вином и, беззаботно смеясь, заметил, что мага порекомендовал уж никак не Мёльдерс поскольку этот хвалёный маг — он, Штернберг, а его Мёльдерс попросту терпеть не может. Так что теперь, добавил он, они с Зельманом в очередной раз оказались в одной упряжке — и быстроприкончат это дурацкое дело придушенных заключёнными надзирателей да свалившихся по пьяни с вышки охранников.

Зельман, к недоумению Штернберга, помрачнел и сказал, что, с одной стороны, разумеется, очень рад тому, что в равенсбрюкскую комиссию попал именно Штернберг, ибо это означает, что дело уже можно считать закрытым; с другой стороны — есть некоторые поводы для беспокойства.

«Какие?» — спросил Штернберг, силясь разобраться в противоречивых чувствах собеседника.

«Это, скажем так, не совсем ваш профиль, — неохотно ответил Зельман. — Сдаётся мне, кому-то вздумалось проверить вас на прочность. Не исключено, тому же Мёльдерсу».

«Не понимаю. Я ведь неоднократно сотрудничал с вашей организацией».

«Одно дело — сумасшедшие сектанты, деревенские колдуны и спятившие цыганки. Совсем другое — кацетники. Вам когда-нибудь доводилось работать в концлагере?»

«Нет», — Штернберг по-прежнему ничего не понимал.

«А теперь вам придётся просиживать там часами».

«Ну и что из того? Бывали и похуже места. Помните пещеру дьяволопоклонников у Тойфельсштайна? И что?..»

«В сущности, ничего особенного. Но бывают и эксцессы…» — И Зельман напомнил Штернбергу историю эсэсовского исследователя Отто Рана, изучавшего еретические учения и загадку святого Грааля. В качестве дисциплинарного взыскания за пьянство Рану определили четыре месяца службы охранником концлагеря Дахау, затем в жизни учёного началась странная полоса сплошных неудач, и, когда через год начальству вздумалось отправить его на службу в Бухенвальд, он написал заявление об уходе из СС и покончил с собой.

«Во-первых, — недовольно начал Штернберг, — вы всё извратили, у Рана были куда более серьёзные причины для самоубийства…»

«Не спорьте со мной. Я знавал Рана в те времена, когда он работал под началом Вайстора. Восторженный молодой человек. Учёный, писатель. Говорили, он очень близко подобрался к разгадке тайны Грааля. Слишком близко… По своему характеру он был немного похож на вас, Альрих».

«Ну и зачем, собственно, вы мне всё это говорите?»

«Будьте бдительны. Не позволяйте никому и ничему себя удивлять. Не ввязывайтесь ни в какие предприятия, которые вам, не исключено, предложит лагерное начальство. Также, вполне вероятно, вы увидите в лагере такие вещи, которые могут вас неприятно озадачить. Просто не берите в голову».

Штернберг ухмыльнулся: вот оно что. Неужто Мёльдерс принимает его за такое ничтожество, за истеричного студентика, который после созерцания толпы измождённых людей в полосатых робах пойдёт и вложит ствол пистолета себе в рот в честь неисправимой греховности мира? Ну что ж, поиграем, решил он. Ещё посмотрим, кто выйдет победителем.

Изучив документы по равенсбрюкскому делу, Штернберг предположил, что персонал и охрану лагеря, вероятнее всего, планомерно выкашивает подпольная организация заключённых, наделённых паранормальными способностями. Сотрудничая с гестаповским отделом IV Н, он пару раз сталкивался с подобными сообществами, только в городской среде. Картина преступлений была та же: череда несчастных случаев, повторяющихся с пугающе-строгой периодичностью. Непонятно только было, почему зельмановские следователи заподозрили кого-то из вольнонаёмных работников лагеря, — что ж они, заключённых-то вовсе за людей не считают? Вот в чём была их ошибка. Со всеми этими выводами, а также с одной довольно нетривиальной идеей Штернберг явился к Гиммлеру и предложил план по набору из узников Равенсбрюка свежих кадров в подмогу оккультистам «Аненэрбе». Набирают же из концлагерей талантливых учёных и конструкторов. Почему бы не попробовать набирать колдунов и экстрасенсов? «Только не евреев, — буркнул Гиммлер. Потом задумался, поправил на носу очки. Посмотрел на Штернберга: — Слушайте, а ведь это дельная мысль».

Так возникла — пока только на бумаге — экспериментальная школа «Цет», по типу абверовских разведывательных школ, но с иной специализацией. Штернберг должен был возглавить комиссию по набору кандидатов на обучение и в перспективе стать одним из преподавателей школы.

Пользуясь случаем, Штернберг заодно нанёс удар Мёльдерсу: если эта гадина и впрямь затевала какую-то игру, то следовало поменьшеймере сравнять счёт. Перед рейхсфюрером он выразил возмущение по поводу того, что Мёльдерс использует для своих кровожадных разработок заключённых с задатками сверхчувствования (и это было правдой) и, таким образом, транжирит драгоценный материал совершенно не по назначению. В результате знаменитый чернокнижник получил выговор, а его исследования, связанные с «внутренним Деланием», прикрыли на неопределённый срок. Штернберг был очень доволен.

Да, счёт, во всяком случае, стал равен, удовлетворённо констатировал про себя Штернберг, глядя, как хлопья снега разбиваются о мокрую дорогу. Занятно будет полюбоваться на морду этого трупожора, когда мой подотдел пополнится командой преданных мне, и только мне новых оккультистов… Штернберг возобновил расчёт вероятных ходов, своих и Мёльдерсовых, но эта пустая разминка уже наскучила. Почему-то припомнился мюнхенский перекрёсток, растекающийся маслянистой слякотью под вот таким же густым мокрым снегом, и человек в порванном на спине пальто, ползающий на коленях, лихорадочно собирающий — что? — не помню, зато отчётливо помню, как огромная нога в подкованном сапоге врезается человеку в склонённое лицо, и в грязь льётся кровь. Ещё запомнилась взлохмаченная женщина в распахнутом плаще поверх ночной сорочки. Её хватают, швыряют на брусчатку, она безвольно встаёт, её снова швыряют. Хохот. «Жидов лупят».

Справа от дороги (они ехали со стороны Фюрстенберга) между деревьями показалась пепельно-серая холодная гладь Шведтзее. Застава осталась позади, и слева замелькали ладные домики персонала. Вскоре пара чёрных автомобилей в сопровождении охраны на мотоциклах свернула прочь от озера, к большому строению, за которым Раскрывалось огромное безлесное пространство.