Принцип Полины - Дидье Ковеларт

— Ничего страшного, мой хороший, ничего. Пуля вошла под плечо, там один жир. Двенадцатый или двадцатый калибр, на косулю, это семечки. Дыши глубже, расслабься. Держи.

Стиснув зубы от боли, я трясущейся рукой послушно взял то, что он мне давал. Он уложил меня на бок, прямо на гравий.

— Полежи, я сейчас.

Я проводил его взглядом. Подбежав к дому, он склонился над неподвижным телом Вернуая под балконом, с которого тот в меня выстрелил. Только тут я понял, что держу в руке пистолет Максима.

— Необходимая оборона, тебе ничего не будет, — успокоил он меня, вернувшись и присев рядом. — А мне, с моим послужным списком, прямиком обратно в тюрьму. Я в долгу не останусь, дружище. Сенешаль, улица Гав в Сарселе, запомни хорошенько. Там ты купил «беретту» в прошлом году, в апреле, для защиты от истерички-поклонницы, которая грозила тебя убить за то, что ты ее не трахнул. Ясно? Я тебе выправлю задним числом разрешение на оружие. Не беспокойся ни о чем, сейчас я вызову «скорую». Теперь мы не потеряем Полину. — И добавил нечто совсем немыслимое: — Мы с тобой были повязаны любовью; теперь мы повязаны еще и смертью. И это благодаря тебе. Спасибо, Фарриоль. Ты настоящий друг.

В глазах у меня помутилось. Я открыл было рот, но потерял сознание, не успев произнести мою последнюю волю или хотя бы имя мэтра Аллара-Жубера, адвоката моего издателя.

«Вам очень повезло» — эту фразу я слышал чаще всего, когда очнулся, как от полицейских, так и от врачей. Рана была пустяковая, и меня собирались подержать сутки под наблюдением. В итоге я провалялся в больнице два с половиной месяца из-за бактериальной инфекции, которую мне занесли, когда промывали рану.

Следствие не заняло много времени. Адвокат моего издателя от дела отказался, сочтя его недостаточно связанным с вопросами литературной собственности, но феминистская ассоциация «Ни шлюхи, ни рабыни» предоставила в мое распоряжение светило адвокатуры с оплатой всех расходов, и он взял на себя соблюдение формальностей и отношения с правосудием.

Максим здорово все провернул. Я немного удивился, обнаружив в деле письма некой Лоры, одержимой фанатки, которая писала мне о своем намерении меня убить: я-де писатель ее жизни и не хочу сделать ее своей героиней, так пусть никакой другой женщине не достанется место в моем сердце и на моих страницах.

Следователь представил суду эти угрозы в письменной форме, оправдывающие, в случае необходимости, ношение огнестрельного оружия, должным образом зарегистрированного. Упомянутая Лора не указала в письмах ни своей фамилии, ни адреса, однако ее подробно описала и подтвердила реальность ее действий — еще один приятный сюрприз — Самира Элькауи, моя коллега из «Клиши-Палас». Поскольку жалобы на эту биполярную читательницу я не подал, полиция не стала тратить время на поиски.

Что до регулярного семейного насилия, которому подвергалась Полина, оно было подтверждено не только медицинским заключением, но и свидетельствами управляющего и мадам Вуазен, которая написала следователю об откровениях своей молодой подруги. Все сходилось: бедная Полина, жертва извращенца-нарцисса, компенсирующего беспочвенной ревностью и побоями свою сексуальную несостоятельность, не могла уйти от него, оберегая покой их ребенка.

Допрашивали меня не больше четверти часа. Перед следователем, секретарем суда и адвокатом, сидевшими вокруг моей кровати в стерильных халатах и бахилах, я лишь подтвердил показания Максима: по звонку управляющего мы примчались в больницу к Полине, после чего, движимые праведным гневом, отправились к ее мужу пригрозить, что донесем на него, если он не прекратит истязать жену.

— Вы его били?

— Да не то чтобы… Только припер к стене, чтобы урезонить.

— А ваш друг Максим Де Плестер? Это ведь рецидивист, некогда известный своими зверствами.

— Он как раз меня удерживал. Все, что о нем рассказывают, неправда. Он был жертвой политической махинации, судебной ошибки, замаскированной под процессуальные нарушения…

— Как бы то ни было, мы не станем вам этим докучать, — поспешно перебил меня следователь. — Вскрытие показало, что падение тела на плиты вполне объясняет происхождение ушибов. Да и заключение баллистической экспертизы однозначно: вы стреляли в состоянии необходимой обороны. Учитывая отсутствие судимостей, дело будет закрыто очень быстро. Скорейшего выздоровления.

В плане литературном эффект был впечатляющий. Четыре тысячи проданных экземпляров в день, пять переизданий подряд, и восемь недель моя книга лидировала в рейтинге продаж. История писателя, убившего палача своей героини, не сходила с первых полос газет и была гордостью ассоциаций защиты от семейного насилия. Я стал символом бунта притесняемых женщин. Ударным орудием их битвы. С одинаковым нетерпением ожидая результатов следствия и бюллетеней о состоянии моего здоровья, журналисты единодушно трепетали за невольного вершителя суда, борющегося с бактерией, которую они поспешили объявить смертоносной, нагнетая напряжение, подпитывавшее читательский интерес и повышавшее продажи. Я был любимцем СМИ. «Мстителем за Полину».

Что же до нее самой, это было единственное облачко, омрачавшее картину. Пребывая в четырех стенах стерильной палаты в той же больнице, что и она, тремя этажами ниже, на пятый день я получил из рук медсестры письмо «от четыреста девятой»:

Я бы хотела быть женщиной из твоей книги. Я тебе удалась, Куинси. Но я никогда не была на должной высоте в «реальной жизни», разве только в своей профессии. Я была удаленным консультантом по компьютерной безопасности. Эмерику очень не нравилось мое желание работать, когда мне «и так всего хватает». Графине де Вернуай не подобает быть замешанной в киберпреступность. Мне пришлось бросить. Чтобы не позорить имя. Чтобы заниматься сыном.

Я больше не была собой, Куинси. Я не создана быть женой и матерью, особенно их, но это моя вина. Я убедила их — потому что сама в это верила, — что смогу быть и такой женщиной тоже. Я отдала им любовь, которую отняла, — или, по крайней мере, которой не стало, — а отнимать то, что дал, нельзя никогда. Вовек себе не прощу. Что дала. Что отняла. Что я такая.

Мое место, теперь я это знаю, было между Максимом и тобой. Единственный момент чистого счастья в моей жизни, вне виртуальных миров, которые я сама строю, разрушаю или взламываю, чтобы уйти от действительности, мне не принадлежащей.

Это очевидность: я была собой между двумя мужчинами, которых я люблю. Какая-то часть вашей Полины, самая искренняя, самая сильная и самая уязвимая, так и осталась пленницей той ночи на Веллингтон-сквер. Чистая дружба, о которой я всегда мечтала, — помнишь мой принцип? — наша дружба, включающая в себя любовь, наслаждение, доверие, уважение, запрет… Все, что наполняло смыслом мою жизнь, чтобы привести к полному краху.

Я должна тебе кое в чем признаться. Пока вы спали на нашем диване, я позволила себе заглянуть в рукопись в твоей папке. Это было куда хуже, чем смотреть детские фотографии, на которых себя не узнаешь. И лгут не фотографии, отнюдь. Да, я была той девушкой, мечтавшей служить (сложить, прости! какая описка…) воедино двух мужчин своей жизни. И поэтому ушла на собственную свадьбу, не попрощавшись с вами.

Прости, что не прихожу тебя навестить сейчас, когда ты в нескольких метрах подо мной. Пусть даже за стеклом. Я знаю, что ты скоро поправишься и осложнений не будет, твой врач в этом уверен. Но я предпочитаю сохранить в памяти другой твой образ, такой яркий, такой отрадный: два моих героя у моего одра в ту ночь со вторника на среду.

Я не смею благодарить тебя за то, что ты сделал, и надеюсь, что последствий не будет. Доверься Максиму. Я знаю, что стрелял он; он никогда тебя не подведет. Если бы у меня и были сомнения в чистоте ваших отношений, твоей спонтанной жертвы в его защиту — он мне все рассказал — хватило бы, чтобы их развеять.

Благодаря вам двоим я теперь свободна. Я не надеялась избавиться от этого человека, потому что боялась лишиться ребенка, а он угрожал забрать его. Я не хотела, чтобы Себ знал, каким извергом был его отец. В этом я нашла поддержку у моих злейших врагов — его деда и бабушки. Они ничего ему не сказали. Они держат его подальше от СМИ, в своем шале в Швейцарии.

Мы еще увидимся когда-нибудь, вы и я, это неизбежно. Если вы захотите, если я смогу. Пока же я должна собрать себя из кусочков. Ради моего сына. Попытаться исправить то зло, которое влияние Эмерика и моя нелюбовь причинили ему. Это ужасно, рука не поднимается писать, Куинси. Он копия отца, только уменьшенная. Его обаяние, его самоуверенность, его манипуляторский ум… А ведь ему всего пять! Еще не поздно что-то изменить. Возвысив образ его отца. Сделав из этого негодяя героя, защищавшего свою жену от грабителя.