Обречен на победу - Николай Леонов

На школу времени совершенно не оставалось. Терпение кончилось у школы и у Борьки Серова одновременно, сразу после седьмого класса, расстались без фанфар и слез, спокойно и деловито. Так как тройки в аттестате не соответствовали Борькиным знаниям, он в техникум не пошел, начал работать. Паспорт ему еще не полагался, и Борька перебивался то помощником дворничихи, то грузчиком «по договоренности». Обмануть в послевоенные годы пацана не могли: как ударили по рукам, так и платили. В сорок девятом ему выдали паспорт, он устроился грузчиком на ткацкую фабрику официально.

Серов не имел склонности к философствованию и самоанализу. Но память о прожитых годах порой подбрасывала вопросы. Иногда он от них увертывался, делал вид, что не заметил, в иных случаях, когда это не помогало, он возвращался, вновь становился Борькой Серым, пацаном сороковых годов, вспоминал.

Улица. Сверстники. Голод. Жестокость. Стая волчат в поисках пропитания, драка за свое место. Дрались жестоко, лучше не вспоминать. Существовал незыблемый авторитет взрослых. Старая, лет пятидесяти, дворничиха крикнула, и они растаяли в «сквозняках», хотя любой мог сбить ее с ног, и у каждого было, чем это сделать. Девчонок не трогали, на них не обращали внимания. Борька ни ростом, ни силой, ни смелостью не отличался, знал: отступившего бьют – и бросался первым, если успевал. Когда не успевал, залечивал раны, дважды отлеживался. Удивительно: местами обмороженная кожа да кости, о витаминах никто не слышал, но зарастало все, следов почти не оставалось.

Мать умерла, когда Борьке было четырнадцать. Врач и соседи что-то объясняли, он не понял, да и не хотел понимать. Кладбище, чья-то рука на его затылке. Участковый, какие-то разговоры о детдоме. Борьку усыновила соседка, позже выяснилось, что никаких документов не оформляли. Он просто стал жить в своей комнате один, заходил к тете Клаве похлебать горячего, однако не каждый день.

Почему он ни разу не украл? В стае никто не воровал, но он отлично помнит, как началось расслаивание, точнее, раскол. Отошли в сторону мальчишки из семей обеспеченных, которых сегодня назвали бы нищими. Двое исчезли из дворов, потом их нашли на стадионе, где они за талончики на питание то ли бегали, то ли прыгали. Борька и еще двое начали искать работу, во дворе осталось трое-четверо.

Подполковник милиции Борис Петрович Серов, слушая застольные рассказы, как втягивают в воровскую компанию, отмалчивался. Его не втягивали, однажды провоцировали на «слабо». У промтоварного магазина на Арбате – сегодня его называют Старым – разгружали фургон. Борька проходил мимо, его остановил Сенька Голова, угощая папиросой, кивнул на машину. Однорукий инвалид и две тетки таскали небольшие тючки в бумажной обертке, перетянутой шпагатом.

– Что, Серый, – сказал Голова, – слабо унести?

– Я работаю, – не задумавшись, ответил Борька.

– И правильно, – Голова хлопнул его по плечу, – иди работай, не отсвечивай.

Больше никогда никаких предложений Борька не получал. Проходя двором, он прикуривал, угощался или угощал, «деловые» молча ждали, пока он уйдет. Их жизни разошлись, ни дружбы, ни вражды, как говорят сегодня – мирное сосуществование.

Голова с дружками сели вместе, в одночасье, освобождались порознь и стали садиться порознь, из Борькиной жизни исчезли.

Подполковник Серов не воевал, но сороковые годы забыть не мог.

Некоторых своих привычек он не то что стеснялся, а пытался их от семьи спрятать. Так, он раздражается, если жена готовит суп, когда не съеден вчерашний, незаметно доедает с тарелки дочери, которая лишь ковырнет и оставит. Он же не может усадить жену и детей на диван, водрузиться на стул напротив и сказать: «Слушайте и запомните, ваш отец жил вот так…»

Когда в Москве открыли коммерческие магазины, стая еще не раскололась, и они ходили на улицу Горького в Филипповскую булочную смотреть пирожные. Они стоили более тридцати рублей, это, конечно, были «те» деньги, и у Борьки наторгованный тридцатник имелся, однако купить никто и не помышлял, и они приходили смотреть.

Сын уже женат, выделился, а дочке двадцать, пока с родителями. Недавно приятель привез из-за границы туфли, они в его семье не подошли, и Серов туфли у приятеля купил и подарил дочке. Замшевые лодочки на высокой шпильке. Дочь хлопнула в ладоши, чмокнула отца в щеку, надела туфли и отправилась в институт. Серов пошел в ванную и начал второй раз бриться. Трамвай, булыжная мостовая… Во что эти замшевые шпильки превратятся через две недели? Он, вернувшись из гостей, сразу снимает новый, лет пять назад купленный костюм, а то брюки на коленках вытягиваются.

Писатели-фантасты любят порассуждать, как состоится встреча с иной цивилизацией и на каком языке мы начнем общаться.

Борис Петрович не читал Тургенева, разве что рассказы, и не задумывался над проблемой отцов и детей. Он знал: его жизнь рассекла война и словно дольками нарезала поколения. Особняком стояли фронтовики, некоторые из них старше Серова всего на восемь-десять лет. Они были на «ты» и во всем ровня, пока рядом не оказывались другие фронтовики и ненароком не возникал разговор о войне. Серов сразу замолкал и отстранялся. Они знали, чего он не знал и что объяснить нельзя, о чем с посторонними и говорить невозможно.

Затем следовала долька серовских ровесников и тех, кто моложе, но успевших в детстве хлебнуть.

С родившимися в последние годы войны, к примеру, с женой Настенькой, хотя уже не во всем, но язык общий найти можно.

В силу своей профессии Серов не работал на целине и БАМе, имел дело с молодежью специфической и редко встречающейся. Слова «бабки», «телки», «кошелки», «фирма» и прочее подполковник понимал, а произносивших эти слова понять не мог, хотя и очень старался. Однажды, когда он собственной дочери несколько раз напомнил, что, мол, надо разморозить холодильник, она раздраженно ответила:

– Папка, ты такая зануда, сил никаких нет. Я доживу до пятидесяти, потом застрелюсь.

Голова и его дружки пропали в лагерях, не разобрались в себе, в жизни, Серов их не оправдывал, но понимал: они по-своему, но боролись за существование, пытались выжить за счет других людей. Так ведь выжить, а сегодняшние? Ткнуть ножом человека за джинсы, «фирму», чтобы лишний раз сходить в кабак? Обмануть, взять в долг и не отдать? Во времена Борьки Серова за такое свои бы прибили.

Борис Петрович не знает, как он будет общаться с инопланетянами, он с «редко встречающимися» и собственной дочерью разобраться не может.

Итак, Борис Серов, получив паспорт, устроился на работу грузчиком. В положенный срок его призвали в армию. Служил нормально, не отличник, но и не из разгильдяев, получил шоферские права и сержантские нашивки, вернулся на гражданку.

В милиции Борис Серов начал работать в двадцать один год шофером. Улицу он не только знал, понимал, он улицу чувствовал, почти любая уличная ситуация была ему хорошо знакома. Стоило взглянуть на подворотню, он знал: проходной двор или нет. Жизнь подготовила Бориса Серова к оперативной работе, он из окна машины мог в проходящем по тротуару парне определить карманника и удивлялся, как другие этого не видят. «Да вы взгляните, как он идет, как голову держит, точно щипач, не сомневайтесь». За рулем он просидел всего три месяца, после пяти задержаний его зачислили в опергруппу отделения милиции. Потом была школа милиции. Серов обладал еще одним редким и очень ценным для оперативника качеством: мог, не предъявляя удостоверения, не надрываясь в свисток, унять любого пьяницу и скандалиста, хулигана и вора в законе. Стоило Серову у пивного ларька, где начиналась драка, сказать несколько фраз, как ситуация разряжалась. Это происходило примерно так: «Деретесь? Неумело деретесь. Ты, парень, солидный вор, а ведешь себя как сявка. Стыдно за тебя. А у тебя и есть-то на одну кружку, у жены спер, сейчас прольешь. А ты выдохни, иначе лопнешь. Зайди ко мне в десятую комнату завтра поутру. Адрес сказать? Знаешь? Ну и молодец».

И «клиенты» затихали и провожали Серова уважительными взглядами.

В двадцать четыре года он впервые оказался на юге. В гагринском парке у чебуречной познакомился с Настенькой. Они влюбились друг в друга сразу, живут вместе двадцать девять лет и еще не успели серьезно поссориться. Настенька родилась и жила в Городе. Она, как и Борис, была сирота и жила с престарелой бабушкой. Оставить ее одну Настенька не могла, а переезжать в Москву бабушка не желала. «Тут, на энтом кладбище, мои отец с матерью, дочь, место мне определено. Схороните и куда хотите езжайте». Так лейтенант Борис Серов появился в Городе. Сначала о переезде в Москву поговаривали, потом перестали. Борис Петрович уже стал дедом, Москву вспоминал, но ностальгией не мучился. Здесь он считался своим, отцы Города его знали, и, если бы не характер, был бы он давно полковником и как минимум заместителем начальника управления. Но через себя не перепрыгнешь, какой человек к тридцати годам есть, таким и помрет. Для восхождения по служебной лестнице Борис Петрович обладал серьезнейшим недостатком. Он к месту и не к месту говорил то, что думает.