Завещание императора - Александр Старшинов

— Ну вот мы и встретились, Авл. Наконец-то… — Гай усмехнулся. — Смерть твоя пришла, Авл…

— Смерть? О чем ты, трибун? — Авл Эмпроний оставил попытки вырваться, когда Максим стянул ему веревками локти за спиной. — В чем моя вина? Разве я плохо служил наместнику?

В этот момент появился караульный и уставился на странных гостей с изумлением. Судя по встрепанному виду, парень попросту дрых в укромном местечке. Да уж… видать, знает, что наместник мягок с прислугой, и вообразил, что может безнаказанно предаваться безделью! Не ошибиться бы тебе, парень! Стража — все-таки не повара.

Вместе с Максимом Приск стащил пленника со стены. Во внутреннем перистиле их встретил Плиний. Вслед за наместником примчались еще караульные, а чуть позже — и центурион. Приск сдал пойманного караулу. Авл, впрочем, больше не сопротивлялся. Напротив, хромал так, что казалось, и идти не может, и на вид сделался — сама кротость.

— В чем дело, трибун? Мне сказали, ты гоняешься по всему дворцу за моим человеком… — выдохнул запыхавшийся Плиний, он едва не запутался в складках тоги с багряной каймой, так поспешал во двор, дабы навести порядок.

— В карцер его! — приказал Приск.

— Ты здесь не распоряжаешься, трибун! — напомнил Плиний строго, властность вновь прорвалась в голосе, но быстро иссякла. — Я — наместник, и мне судить, как поступить с этим человеком.

— Этот человек — Авл Эмпроний, который обвиняется в убийстве римского гражданина, дезертирстве и предательстве. Разве этого мало для ареста? — прозвучал не менее строго вопрос военного трибуна.

Плиний кашлянул, искоса глянул на Авла:

— Кто его обвиняет?

— Я! — еще наддал ярости Приск. — И дополнительно — обвиняю в попытке сегодня утром убить меня.

— Да… в тюрьму… строго смотреть… разберемся… — кивнул Плиний центуриону из своей охраны.

— Наместник! — воскликнул Авл жалобно. — Этот человек обознался и принял меня за другого… Как я могу быть тем, о ком говорят такие ужасы? Как? Я всего лишь торговец, а не военный.

— Татуировка на плече… — подсказал Приск державшему Авла караульному. — У легионера должен быть знак легиона, в котором он прежде служил… Вернее, служил Марк Монтан, а этот — лишь выдавал себя за легионера и украл его имя.

— Ну если он прислуживал ликсе, то мог знак легиона себе поставить, — заметил центурион охраны, явно вставший на сторону Авла.

Караульный, повинуясь знаку наместника, задрал на пленнике рукав туники. На плече белел старый ожог.

— Вот и доказательство. Достойный ветеран не будет уничтожать знаки своей службы… — Однако обвинитель и сам понимал: такое суждение весьма зыбко. И с каждым мгновением Плиний все меньше верит ему, Приску, и все больше — замечательному, преданному переводчику Авлу Сканию.

— Ожог-то есть… — Наместник явно сомневался. — Но мало ли где он мог обжечься. Это еще ничего не значит, мой добрый Приск.

— Ты забыл, что я могу узнать любого — лишь бы мне довелось однажды его увидеть, — напомнил военный трибун.

Плиний кивнул, нехотя соглашаясь:

— Уведите его! Но не в тюрьму и не в эргастул[61], а пусть запрут его в спальне для гостей, где нет окон. И приставят караул. Я разберу это дело завтра.

Авл странно усмехнулся и опустил голову.

Но тут подоспела к Авлу совсем уже неожиданная помощь: Сира вылетела из кухни разъяренной фурией, сжимая в руке бронзовую кочергу, которой прежде мешала в печи угли.

— Отпустите его, злодеи! Что он вам сделал? Он — мой! Мой!

Максим вовремя сориентировался, перехватил женщину, выбил опасную кочергу у нее из пальцев. Но даже Максиму справиться с кухаркой оказалось непросто. Сира не давалась, пыталась вырваться, голосила на весь перистиль, пока подоспевший караульный не окатил ее водой. Мокрая ткань враз сделалась полупрозрачной, как дорогое полотно, и облепила аппетитные формы кухарки. Сира громко взвизгнула и унялась. А мужчины все как один уставились на женщину, оценивая всю прелесть ее очень даже соблазнительных форм.

— Сира, дорогуша, — кашлянул после паузы наместник и начал смущенно и чуть хрипловато: — Этот человек — не тот, за кого себя выдавал. Я и сам про то не знал: Авл Сканий нравится мне до чрезвычайности. И я просто так, без причины не стану его обвинять.

— Так отпусти его! — закричала Сира.

— Не могу. Надобно в этом деле разобраться. Выяснить, нет ли в прошлом у Скания темных дел. Сегодня мой секретарь все разузнает, а завтра я первым делом разберу дело Авла Скания, обещаю.

Плачущую женщину повели назад на кухню. Но кухарка внезапно вырвалась и кинулась назад — к Приску.

— Это ты все разрушил! — завопила она. — От тебя все беды! От тебя — горе! Будь болен! Болен! — выкрикивала она проклятия, выдираясь из рук, ее держащих, хищно нацеливая скрюченные в бешеном усилии пальцы в лицо ненавистному римлянину.

Наконец ее увели — плачущую, бессильно виснущую на руках караульных.

— Бедная женщина, — пробормотал Плиний, уходя к себе.

Глава IV

СЛОМАННАЯ ПОВОЗКА

Осень 866 года от основания Рима

Италия

Путешествие сквозь тревогу и страх… Путь в темноте — под плач Гая, под тихое всхлипывание Флорис.

Куда — не ясно. Ясно — зачем.

Свиток Траяна у Приска, и значит, единственный шанс — выменять его у военного трибуна на жену и детей.

Надо было ехать с Гаем… надо… надо… надо…

Остановка часу в одиннадцатом дня… Скоро закат. У фонтана разрешили не только напиться, но и умыться… какой-то городишко, тихий и сонный, в теплый вечер еще не поздней осени. Длинные тени кипарисов на желтой дороге. Управитель поместья гонит по дороге колодников[62] с виноградников, скрипит повозка, везущая огромную бочку. Мальчишки швыряют друг в друга шишки пиний.

Где-то поют… кажется на виноградниках. Поют заунывно — колодникам труд не в радость.

Какой-то парнишка в грязном плаще закусывает у входа в таверну хлебом и сыром. Потом встает… идет… оглядывается… где-то Кориолла его видела… но где… Вчера? Нет, раньше. Парень слегка кивает Кориолле — да, это он подал ей кривой ножик, которым она не сумела воспользоваться… когда избивали несчастного Прима. Бедный Прим. Утром он все еще дышал. Его бросили в том домике умирать…

В следующий миг парень ныряет под повозку… Кориолла отворачивается.

Кулачный боец сидит в тени дерева, пьет из баклаги. Капли вина стекают на заляпанную кровью тунику. Боксер встречает взгляд Кориоллы, ухмыляется. Держа одной рукой флягу, встает… Подходит, шатаясь… Хватает Кориоллу за руку. Та пытается вырваться. Нож спрятан в складках столы. Его можно выхватить левой рукой…

— Чего рыпаешься? — ухмыляется боксер. — Остынь… Как нагну — не вырвешься… Не переживай, уже скоро… И запомни: Амаст любит покорных девочек. — Как Гай Юлий Цезарь, боксер говорит о себе в третьем лице. Имя может быть фальшивым, наглость и уверенность в безнаказанности — нет.

Он слизывает с ее щеки каплю стекающего с виска пота.

— Всем в повозку. Вечером повеселимся! — кричит, ухмыляясь.

Кориолла залезает в свою тюрьму на колесах. Ее трясет от отвращения и гнева. От чувства бессилия.

Что делал тот парень, когда лежал внизу, под днищем? Наверняка что-то испортил…

— Держитесь крепче, — шепчет Кориолла няньке и Флорис.

А сама берет на руки Гая.

Повозку встряхивает на какой-то колдобине — похоже, дорогу пора ремонтировать… Снова колеса подпрыгивают на камнях… Или это не случайность, и в колею кто-то нарочно наложил камней… еще один прыжок колес. С треском ломается ось… Повозка оседает и становится под углом… Флорис и нянька взвизгивают и сползают вбок, к стенке. Кориолла как можно сильнее прижимает к себе Гая.

Снаружи крики, визг… Кто-то срывает занавеску с окна и тут же исчезает. Кориолла отдает Гая Флорис и толкает дверь. Та не подается. Еще… ну же… Дверь повозки наконец распахивается, и Кориолла выглядывает наружу.

В красноватом блеске заката она видит, как бьются несколько человек друг с другом. И в центре схватки — тот парень, что следил за похитителями и сунул Кориолле в руку нож. Он без капюшона, в легком льняном панцире, дерется кривым фракийским клинком и легким щитом. Длинные волосы реют по ветру. О, боги, да никакой это не парень. Это же Мевия — вот она вспарывает наискось бок своему противнику и, скалясь, поворачивается к другому. Судя по всему — с нею человек десять — примерно столько же, сколько и похитителей… Нет, у Мевии людей уже больше, много больше. Один из них, в шлеме с лицевой пластиной, в таком же как у Мевии легком панцире, дерется так умело, что убивает каждым ударом. Он разваливает толпу дерущихся на две половины, пробиваясь к повозке.