Катализ - Ант Скаландис

Апельсин

И почему эта штука приземлилась здесь, на этом заброшенном клочке земли..?

И с какой целью?

Я был уже в лесу близ станции Космос по аэропортовской ветке. Это недалеко от Москвы, но места там довольно глухие. Стояла чудесная тишина. Слышался лишь слабый шум листвы, да хрустение веток под ногами. Я шел без дороги, напролом, через кусты, через молодой ельник и, раздвигая осиновой палкой нижние разлапистые ветви, высматривал грибы.

Конечно, думал я, можно размножить книжку Кларка каким угодно тиражом. Можно. Но кто ее будет читать? Сибр тут не поможет. (Я рассуждал так, словно сибр у меня уже был.) А впрочем, может быть, вмонтировать в него еще и переводящее устройство? Нет, даже не так: пусть лучше сибр прямо записывает в мозг знание языка, переписанное с мозга другого человека, владеющего языком. Отличная идея! Но тут я впервые задал себе вопрос: а как же, собственно, все это будет делаться? Загнать гигантскую машину с памятью в миллионы, если не миллиарды мегабит в ящик размером с магнитофон — это был бред. И я бросил думать об информации, языках и книжке Кларка — ну ее, всю эту заумь! Я вновь представил себе изящное, отливающее матовым блеском устройство, мысленно поиграл его кнопками, размножил скудную кучку грибов на дне ведерка до полного заполнения оного и улыбнулся умиротворенно. И в этот самый момент фортуна ответила мне своей улыбкой, искренней и широкой, от уха до уха.

Справа под елкой стояли белые. Их было четыре, точнее даже пять. Один — с почти плоской шляпкой, старый, но все еще крепкий; два других-толстые, округлые близнецы, прильнувшие друг к другу; четвертый был среднего размера и самых классических форм, а на шляпке его сидел пятый — очаровательный крохотуля с длинной ножкой. Я залюбовался находкой. Присел на корточки. Потом прилег…

И вот тогда увидел апельсин.

Он лежал в елках, в самой чаще, и, стоя, я никогда бы его не заметил. Апельсин был крупный, никак не меньше десяти сантиметров в диаметре и выглядел очень нелепо: ведь не на елке же он вырос. Я оставил ведро и по-пластунски полез через ельник к апельсину. Сухие иголки отвратительно кололи колени и локти, ветки лезли в глаза, зашиворот нещадно сыпалась какая-то труха. А добравшись до апельсина и уже ругая себя за то, что полез в эту чащу, я протянул к нему руку и… тут же отдернул ее. Апельсин был теплый.

Первый инстинктивный страх сменился удивлением — ведь никогда раньше я не встречал теплых апельсинов, потом — пьянящей радостью от встречи с чудом, и, наконец, — снова страхом, но уже совсем иным: вдруг сейчас все разом объяснится, и чудо исчезнет.

Но чудо не исчезало.

Я внимательно осмотрел его. Апельсин был правильной формы, абсолютно гладкий и абсолютно ровный в цветовом отношении, до такой степени ровный, что начинало казаться, будто он и не шар вовсе, а круг, нарисованный на земле флюоресцентной краской. Объемность угадывалась лишь потому, что он был чуточку прозрачный и более всего походил на шар оранжевого воска. Конечно, это был не апельсин, но как еще мне было называть его?

А когда визуальный анализ полностью исчерпал себя, я снова решился попробовать апельсин на ощупь. Он был не твердый, но очень плотный, как резина автомобильных шин, однако более скользким — за счет гладкой поверхности, должно быть. Температуру его оценил градусов в тридцать пять: он был теплым, как человеческое тело. А весил апельсин не более полкило. Я быстро прикинул его плотность. Получилось что-то порядка 0,7–0,8, что вполне вязалось с его полимерной на вид природой. И только температура не вязалась ни с чем. Если его нагрели недавно, то кто это сделал, а если давно, то до какой же, пардон, температуры его грели? Проще всего было сказать (и ведь как хотелось!): апельсин — гость из космоса, но — «бритва Оккама»! — пришлось пока остановиться на том, что он просто выпал с минуту назад, ну, скажем, из жаркого трюма вертолета.

Но так или иначе, он нравился мне, этот теплый оранжевый шарик, казавшийся живым. И когда я вытаскивал его из ельника, пятясь, как рак, первой пришедшей мне в голову мыслью была такая: а неплохо бы сейчас пихнуть его в сибр и получить два, четыре, восемь, шестнадцать… тыщу (!) оранжевых шаров. И я еще не успел подумать, а начерта же они мне, как вдруг апельсин в моих руках проснулся.

Должно быть, это не самое лучшее определение того, что он сделал, просто мне удобнее всего писать о нем как о живом. Вот почему дальше я называю его только с большой буквы. А вообще я должен предупредить, что буду писать о фактах, объективно имевших место, и о субъективных ощущениях, не проводя между ними четкой грани, так как просто не имею возможности эту грань провести.

Сначала Апельсин вздохнул. То есть равномерно раздулся — это было заметно даже на глаз — и снова сжался. Потом он стал нагреваться, не очень сильно, но ощутимо. Зачем-то я вытянул руки, видно, боялся, что Апельсин разорвется, но и отбросить его я тоже боялся. Кажется, я даже сжал его сильнее, чтобы не выпустить. И вдруг заметил, что думаю совсем не об Апельсине. Я думал о своем синтезаторе, причем думал как-то задом наперед, в перевернутой логической последовательности. Мгновение спустя я понял и другое: это не я думал — это кто-то думал внутри меня моими прошлыми мыслями, раскручивая их в обратную сторону, как киноленту. И сделалось страшно. Я попытался сосредоточиться и освободиться от этого бреда. Не вышло. Тогда я смирился и стал слушать, чем это кончится.

Мысли докрутились до момента возникновения в моей голове идеи сибра, пробежали чуть-чуть дальше в прошлое и пронеслись обратно, то есть теперь в нормальной последовательности, зато с ненормальной скоростью — я даже не успел понять всего, о чем «думаю».

Потом я неожиданно обнаружил, что вокруг темно, но еще не успев испугаться, понял, что просто, пытаясь сосредоточиться, закрыл глаза. А вот когда открыл их, тогда действительно испугался. Апельсин в моих руках уже не был апельсином, он бесформенно расползался, пролез сквозь пальцы и медленно обволакивал руки. Кистей уже не было видно, густая оранжевая масса подкрадывалась к локтям. Инстинктивным резким движением я попытался высвободиться. Куда там! С тем же успехом я мог бы попытаться разорвать руками автомобильную покрышку. Зато Апельсин ответил на мое нетактичное движение весьма активно — скорость наползания оранжевой массы заметно возросла, и через каких-нибудь несколько секунд она пролезла через короткие рукава рубашки на плечи, подмышки и на грудь. Интереснее всего было то, что я не ощущал никакой разницы температур, масса ощущалась лишь благодаря слабому давлению на кожу, а поначалу я и давления не чувствовал. Страх быстро прошел. И даже любопытство прошло. Потому что началось такое, что, скажем прямо, связному изложению не поддается.

В голове все вывернулось наизнанку. Я думал уже не в обратном логическом порядке и даже не инверсиями, а какими-то абракадабрами. Видимо, «этот» внутри меня начал читать мысли в обратную сторону по буквам.

Помню, как налетел сильнющий ветер. Захотелось взмахнуть руками, чтобы удержать равновесие, но руки были связаны, и я упал.

Потом помню, как ползал внутри оранжевой светящейся массы и искал выход. Выхода не было.

Еще помню, как стал великаном и смотрел на верхушки елок с высоты птичьего полета, а ногами увязал в огромной оранжевой кляксе.

И еще помню Оранжевый дождь: то ли нескончаемый поток крохотных резиновых шариков, то ли просто большие тяжелые капли апельсинового сока…

Явление героя

Коллинз осторожно коснулся красной кнопки, прекрасно отдавая себе отчет в том, что у него нет никакого опыта обращения с машинами, которые «падают с неба».

Я проснулся от холода. Подо мной было мокро, и вся одежда была мокрой насквозь. Сильный дождь ударами хлестал по лицу, будто кто-то зажимал и отпускал водопроводный шланг, окатывая меня разлетающейся в брызги струей. Я приоткрыл глаза, увидел над головой верхушки елей, серое унылое небо, зажмурился от падающих капель и повернул голову на бок. Мне было холодно. Прилипшая к телу рубашка казалась противной до предела, но мокрые брюки все же рискнули вызвать ее на соцсоревнование. Я лежал и усиленно раздумывал, кому из них отдать пальму первенства. Когда же начавшаяся дрожь добралась до зубов, извлекая классическое постукивание, я решил, что победила дружба. Подтянул ноги, сел, оперевшись руками, и почувствовал, как холодные струйки побежали по всему телу.

Так я сидел и дрожал, а по обе стороны от меня стояли два сибра, два синтезатора Брусилова — красивые, голубовато-серые, отливающие матовым блеском машины. Черные резервуары для сырья были открыты, и в них доверху налилась вода.

Я даже не удивился. Мне было холодно, и прежде всего я подумал, как бы с помощью сибра согреться. Но ничего придумать не удалось. Универсальный синтезатор был не способен синтезировать тепло — вот нелепое устройство! И в бессильной попытке согреться я обхватил колени. Потом тупо посмотрел на верхнюю панель одного из сибров, где чернели кнопки: «ПИТАНИЕ», «РАБОТА», «СТОП», «РОСТ+» и «РОСТ-». Все в точности так, как я придумывал. Апельсин оказался конструктором аккуратным. Вот только с какой стати он сделал их сразу два? И в тот же момент я понял, с какой стати. Ведь я же сам придумал, что сибры должны размножаться, копируя сами себя, а для этого вначале необходимы именно два аппарата. Я восхитился, до чего же все складно. Такая мысль была уже более содержательной, чем раздумья над проблемой обогрева. И все-таки пока я думал еще явно не о том.