Я - писатель незаконный (Записки и размышления о судьбе и творчестве Фридриха Горенштейна) - Мина Полянская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
После того, как в Москве в издательстьве "Слово" в 1992 вышел трехтомник Горенштейна, десять лет его книги в России не издавались. Причем, строго противоположно логике рынка. Трехтомник разошелся практически сразу. Очень скоро его уже невозможно было купить. Но в России, видимо, даже "книгопродавцы" немного поэты - живут не хлебом единым, но идеей, мнением, слухом, авторитетом. Хотя трехтомник был быстро распродан, у российских издателей вскоре сложилось мнение, что Горенштейн - писатель "некассовый". Это и неудивительно. "Некассовый" - таков был сомнительный комплимент критики.
Борис Хазанов отмечал: "Но и сегодня в отношении к нему на родине есть какая-то двойственность... . Наделенный могучим эпическим даром, один из самых значительных современных авторов, остается до сих пор полупризнанной маргинальной фигурой."*
______________
* Б. Хазанов, Фридрих Горенштейн и русская литература, Октябрь №9, 2002.
Так, например, "дальновидный" издатель петербургского издательства "Лимбус-пресс" уверял, что если издаст роман "Место", то непременно прогорит, прервал с Горенштейном контракт, пожертвовав даже пятьюстами долларами, которые заплатил в качестве аванса. Можно понять возмущение Горенштейна, который в суд, правда, подавать не стал, но свое отношение к "Лимбус-пресс" выразил достаточно ясно в факсе: Уважаемый, Господин Тублин ("уважаемый" приписал мой сын, которого Фридрих попросил выслать факс): "Прошу вернуть рукописи моего двухтомника, которые Вы, продержав два года, так и не издали, поступив по отношению к моей книге, мягко говоря, неприлично. В тот же период Вы издали тонны Довлатова и прочего. Но, мало того, Вы еще и не вернули тексты! Прошу выслать их по адресу..."
Фридрих, конечно, пытался объяснить неприятие своих книг в российких издательствах, не пускающих его к читателю, и говорил, что случайности здесь нет - все закономерно. Нынешние писатели, которых он иногда еще называл "наши писатели", и издатели принадлежат к общей субкультуре. Как бы остры ни были у них разногласия, трения, конкурентная борьба - они могут сосуществовать, поскольку книги, мировоззрения их, даже будучи разными, друг другу не мешают. Тогда как культура, к которой принадлежит он, Горенштейн, прекратила свое существование в тридцатые годы, поэтому книги его мешают "нашим писателям".
Один довольно известный ленинградский прозаик, издающийся в строгих черных переплетах как раз в издательстве "Лимбус-Пресс" в серии "Мастер" (это слово высеченно на золотом поле), уверял меня однажды, что беседовал с издателем по поводу Горенштейна, ходатайствовал о нем, но тот, якобы, твердил: если издам, то не продам. Я с изумлением слушала писателя, чья проза не то что массовому, но и "узкому" читателю явно не по зубам. И, надо же, издают... Говорю здесь не о качестве произведений, а о широте и, соответственно, покупательной способности целевой группы. Если уж говорить о чисто "коньюктурной" стороне дела, такой немаловажной стороне в мире жаждущих, то книги Горенштейна продать легче. Подобно севильским рыночным торговцам времен Сервантеса, уверена, что романы Горенштейна вполне рыночный "товар". Это, кстати, прекрасно понимает, живущая в самом что ни на есть "горниле капитализма" и массовой культуры Нью-Йорке, издательница Лариса Шенкер.
У меня есть дома роман "Место". Даже два экземпляра. Один подарил сам писатель. А второй не купила в магазине, а достала на рынке. Как и многие мои знакомые, я "доставала" роман "Место" на черном рынке, и когда спрашивала, не найдется ли случайно такая книга, продавцы-знатоки ностальгическим таинственным шепотом времен дефицита говорили мне: "Ишь чего захотели!", однако книгу все же добывали - за большие деньги*.
______________
* Мой совет, как добыть роман "Место": можно поискать в Петербурге на книжном рынке в бывшем доме культуры им. Крупской.
***
Иногда мне казалось, что Горенштейн сердится на свой роман "Место". Ценил его выше других, но опасался непонимания. Он, как я уже говорила, очень любил на чтениях выступать с отрывками из "Летит себе аэроплан" о Шагале. Публика с восторгом воспринимала юмор, яркие сценические эпизоды. Однажды Фридриха пригласили в Швейцарию на одно влиятельное чтение международного характера - там должно было выступать множество литературных знаменитостей. Он, как всегда, я бы сказала, по привычке, как-то обреченно, решил:
- Буду читать из "Шагала".
- А почему, например, не из "Места?" - спросила я. - Не хотите прочитать что-нибудь из "Места"? Пусть они услышат, что есть такой роман!"
- Ну... "Место"... "Место" не так понимают.
- Кому надо поймут, а не поймут, и ладно - зато обязательно почувствуют. Ведь существует же ткань произведения, которая действует сама по себе, непостижимым образом. Я даже знаю, какой отрывок надо в Швейцарии читать, чтобы почувствовали.
- Какой отрывок? - Лицо оживилось. Появился интерес.
Я взяла с полки книгу, открыла на самых последних страницах и начала читать вслух со слов: "Я глянул на этого человека и вдруг понял, что шло со мной рядом в ушаночке Ленторга и современном ширпотребовском пальто. Это было Оно, народное Недовольство, то самое, что раньше носило ярмаки, кафтаны, поддевки и картузы..."
Я читала. Фридрих не останавливал. И так мне пришлось продекламировать две страницы, которые Фридрих прекрасно помнил, но слушал внимательно, как будто бы в первый раз, и даже - не побоюсь преувеличения - с трагическим выражением лица. Наконец, я прочла и заключительные строки: "И когда я заговорил, то почувствовал, что Бог дал мне речь". Наступила пауза. Затем Фридрих тихо сказал: "Положите, пожалуста, туда закладочку". На швейцарском форуме он читал (разумеется, с переводчиком) именно этот и еще один отрывок из "Места" и стал "гвоздем" программы.
***
Российские театры относились к Горенштейну с гораздо большим доверием, чем российские издательства, и охотно ставили его пьесы.
Время от времени доходили слухи, что, вот, еще один периферийный театр в России ставит его пьесу (это были, в основном, пьесы на исторические темы), скрывая это от Горенштейна, чтобы не платить гонорара. Он, порой, делал вид, что сердится. Подобно тому, как Афанасий Иванович пугал Пульхерию Ивановну, что уйдет на войну, так же и Горенштейн вдруг заявлял, что уезжает, скажем, в Ярославль. "Как заявлюсь там в Ярославском театре..." На самом деле ему даже нравилось что Ярославский театр из-за финансовых затруднений вынужден идти на обман, чтобы поставить на своей сцене его пьесу.
А вот в отношениях с Александринским театром в Петербурге - даже и лиризм, и поэзия:
"Уважаемый господин Горенштейн! Направляем Вам текст договора на постановку Вашей пьесы "Детоубийца" в Александринском театре. Для нас большая честь, что столь глубокое и масштабное произведение, созданное в наши дни, появится в афише старейшего Российского театра, где состоялись премьеры почти всех произведений русской классики - от Сумарокова до Чехова. Весь коллектив театра вдохновлен этой принципиальной для нас работой. Участники спектакля кланяются Вам и благодарят за то, что им довелось работать со столь интересным и волнующих многих материалом. Мы надеемся на наше дальнейшее сотрудничество и хотим, чтобы Вы знали, что двери Александринского театра всегда открыты для Вас и для Ваших новых произведений. Мы постарались максимально (насколько сегодня позволяет финансовое положение нашего театра) учесть Ваши интересы. Очень прошу Вас сообщить Ваш адрес и реквизиты банка, на который будет перечисляться Ваш гонорар...
С глубоким уважением, Дирекор театра Г. А. Сащенко, зам. дир. по научно-лит. части Чепуров Александр Анатольевич."*
______________
* Письмо от 22 сентября 1997.
А вот ответ Фридриха на послание Александринки:
"Директору театра Георгию Александровичу Сащенко, Заместителю директора по научной и литературной части Александру Анатольевичу Чепурову, режиссеру Александру Владимировичу Галибину и всем Александрийцам.
Уважаемые дамы и господа! С радостью, верой и вдохновением ожидаю премьеры моей пьесы о Петре Первом в вашем чудном городе Петра и в вашем чудном Александринском театре, который издавна был домом для святых имен русской и мировой культуры. Замечательно сказал о Петре Первом Герцен: "Он разорвал покров таинственности, окутывающий царскую особу и с отвращением отбросил от себя византийские обноски. Петр I предстает перед своим народом словно простой смертный! Петр Великий был первой свободной личностью в России".
Эти герценовские мысли очень близки пушкинскому взгляду на Петра государя-революционера. В своей работе я старался следовать именно такому пониманию Петра - детоубийцы. Жестокость сыноубийства - трагический протест мертвому духу и мертвым душам российской истории.
Такого Петра - медного и телесного - хотел бы я увидеть на сцене и буду молиться за наш общий успех.
Фридрих Горенштейн."
