Палач, сын палача - Юлия Андреева

Пусть палач Баур произведет над своей дочерью какие-нибудь манипуляции, в результате которой ей придется повременить со свадьбой, не пойдет же девица под венец с синяками и ссадинами. А пока она будет лечиться после пыток, в Оффенбург привезут новые свадебные наборы, и о проделке бургомистра никто и ничего не узнает.

Конечно, хозяин города мог поступить и менее жестоко, признавшись Бауру в своем проступке и попросив его подождать следующего месяца. В конце концов, Филипп и его дочь прекрасно обошлись бы и без новой посуды, но загвоздка тут была в том, что по давным-давно сложившейся традиции свадебный сервис новобрачной дарила жена бургомистра, и та бы сразу же начала задавать ненужные вопросы и, несомненно, докопалась бы до мужнего адюльтера.

Глава 10

Эльза на суде

Апостол Павел (В послании к Коринф. 11) изрекает: «Женщина должна носить покрывало на голове для ангелов». Многие католики толкуют это место в том смысле, что здесь надо под ангелами понимать инкубов.

Решив, что бургомистр сказал свое последнее слово, Филипп Баур не стал больше спорить и вернулся домой, где огорошил дочь и ее жениха неожиданным известием. При этом он старался утешить Эльзу, смеясь и уверяя ее в том, что новая проверка может быть проделана почти совсем без боли, так как по специальному приказу бургомистра, пытать ее поручено именно ему, любящему отцу, который ни за что на свете не причинит вреда любимой доченьке.

– Пытать должен Миллер, – неожиданно решился высказать свое мнение Офелер. – Господин Миллер знает Эльзу с самого рождения и не причинит ей зла. Кроме того, он уже осматривал ее и выдал сертификат со своей подписью, а значит ему будет сподручнее проводить новую проверку.

– Миллера?! – вытаращился на него Баур. – Да чем я-то хуже?! Неужели ты думаешь, что я могу обидеть своего ребенка?!

– Миллер опытнее, и потом, он может все проделать таким образом, что Эльза вообще ничего не почувствует. Заплатите ему как положено, он свое дело знает, – стоял на своем жених.

– Можно подумать, что я буду над ней издеваться! К тому же, окружной судья – мой первейший друг, а друг друга нипочем не выдаст.

– Но Миллер же лучший! И потом, чему свидетельству скорее поверят судейские? Они же смогут сказать потом, что вы их надули, в то время как господин Миллер лицо незаинтересованное, и, ко всему прочему, судебные исполнители говорили, мол, он вхож в дом к верховному судье, а верховный судья всяко выше окружного.

– Вот именно – верховный судья! – в голове Баура крутился рой мыслей одна опаснее другой. – Я написал донос на Грету Миллер, – стуча зубами от страха и возбуждения, прошипел Филипп. Петер отомстит мне за это.

– Вы писали? Зачем? – не поверил Густав. – Петер Миллер отродясь никому зла не причинял, а его жена и подавно…

– По глупости, наверное. – Баур понимал, что ляпнул лишнее, но сказанного не воротишь.

– Но никакого суда над Гретой Миллер не было. – Густав казался растерянным. – И потом, я лично не слышал ни о каком доносе.

– В том-то и дело, что донос лег на стол верховного судьи и больше его никто не видел, зато Петер был спешно отправлен в Ортенау, якобы, для ознакомление с новыми видами проверки ведьм, и Грета поехала с ним.

– Но, может Петер Миллер уехал до того, как фон Канн получил донос. А потом, госпожа Грета умерла, и никто уже, ясное дело, не станет вытаскивать ее из могилы, для того чтобы она предстала перед судом. Так что возможно, господин Миллер и не знает, что такой донос когда-либо вообще был.

– Может да, а может и нет. – Филипп почувствовал, как слабеют его руки и ноги, как усталость начинает завладевать телом. Язык не хотел ворочаться, глаза слипались от вдруг нахлынувшей на него усталости. – Ну, если фон Канн показал ему по дружески мое письмо, меня уже не спасет то, что я не поставил под ним своей подписи, Миллер не такой глупец, чтобы его можно было провести вокруг пальца. Говорю тебе – он видел документ и догадался, кто его враг.

Поговорив с будущим зятем и велев ему ложиться в комнате для гостей, Филипп отправился в комнату дочери, где просидел до рассвета, разглядывая тонкие пальчики и пушистые светлые волосы Эльзы, выбившиеся из под чепца.

Оставшуюся до ареста неделю Филипп старался сделать самой приятной для своей дочери, даря ей подарки и покупая всевозможные лакомства. Сам он старался выглядеть веселым и жизнерадостным, уверяя умирающую от страха Эльзу, что с умением ее отца вести допросы не больно, ей нечего бояться.

Утром семнадцатого ноября, поев и помолившись вместе богу, Филипп вывел под руку свою перепуганную почти до обморочного состояния дочь. Не смотря на то, что до тюрьмы нужно было всего-то перейти через двор, эти несколько шагов дались Эльзе с огромным трудом. Вдруг внезапно ослабев, она еле передвигала ногами, опираясь на руки отца и возлюбленного.

Стараясь успокоить дочь, Филипп шептал ей на ушко, что он будет делать и как следует повернуть инструмент, чтобы все решили, будто бы подследственная испытывает адовы муки, в то время как она будет чувствовать лишь легкий дискомфорт. Но, что это в сравнении со спокойной жизнью и возможностью выйти замуж за любимого человека?

Перед допросом Филипп помог дочери снять платье и облачиться в свежую сшитую из добротного шелка рубашку. Зная, какое впечатление обычно производит на арестованных необходимость надеть тюремную рубашку, Баур старался избавить от этого своего ребенка.

Когда все судейские собрались в пыточном зале, стража и Офелер ввели туда Эльзу Баур, которая, потупив глазки села на предложенный ей табурет.

Судья задал несколько вопросов об имени и месте проживания подследственной, но от страха Эльза вдруг словно лишилась дара речи, напуганная до смерти, она исподволь оглядывала жуткий зал, ощущая себя неодетой и не прибранной.

После того как судья дал знак приступать к допросу с пристрастием. Филипп вышел на середину зала, и ободряюще подмигнув Эльзе, начал раскладывать на полотенце свои инструменты, для начала демонстрируя их суду. Опасаясь, как бы его не упрекнули в том, что он собирается пытать дочку игрушечными инструментами, Филипп спешил не просто показать, а дать подержать каждый крючок, каждое лезвие судейским.

После того как они убедились в подлинности инструментария, Баур хотел уже подойти к дочери, приготовив для начала вполне безобидный зажим, который можно было прикрепить таким образом, что тоненький пальчик девушки был бы стеснен, но не раздавлен, когда она вдруг истошно закричала и, упав с табурета, начала громко каяться!

Так Эльза призналась в том, что она ведьма, плача и умоляя не применять к ней пыток.

Глава 11

Приглашение на праздник

При пытках ведьм для познания правды приходится прилагать столь же большое или даже еще большее усердие, как при изгнании бесов из одержимого.

Обезумивший от ужаса Филипп бросился к дочери, обнимая ее и умоляя молчать, в то время как писарь запротоколировал признание новоявленной ведьмы. Оставив девушку на попечение Офелера, палач одним прыжком оказался у стола, умоляя не принимать показаний Эльзы. Но те были уже зафиксированы и скреплены подписями присутствующего на допросе приора церкви Святой Екатерины инквизитора и судьи. Не помня себя от горя, Баур вылетел из здания тюрьмы и побежал к дому Петера Миллера, который уже ждал его, облачившись в свой черный с серебром камзол.

– Вот пилюли, сунешь одну в рот дочери, пока я отвлекаю судейских, скажем, что у нее жар и бред. – скомандовал Миллер. – Только одну пилюлю, а то конец. – сообщил он, протягивая Филиппу деревянную табакерку.

– Ты думаешь, я настолько погряз в грехе, что готов отравить свою собственную дочь?! – возмутился Баур.

– Я думаю, что у тебя руки трясутся, а значит вполне можешь и лишнее всыпать, – не глядя на коллегу, пояснил он, всовывая ноги в изящные туфли с золотыми розетками.

Вместе они вернулись в пыточный зал, как раз когда судья приказал страже вывести оттуда Эльзу.

– Постойте, постойте, господин окружной судья! – подлетел к Тенглеру Миллер. – Я как первый палач Оффенбурга имею честь заявить, что испытание было проведено с нарушениями правил! И не может быть зачтенным! Потому как у Эльзы Баур жар, и она бредила. Мы же не станем, ваша честь, приносить бургомистру бред больной девушки! Он же нас на смех с такими показаниями поднимет! К тому же, – лицо Миллера вдруг стало удивительно серьезным. – К тому же, кто вам сказал, что отец имеет юридическое право пытать свою дочь?

– Это право зафиксировано в приказе бургомистра, заверено его собственноручной подписью и скреплено печатью. – осадил его присутствующий на допросе инквизитор.

– Пусть так, но Эльза Баур была моей подследственной, я выдал ей сертификат о непричастности к колдовству, а, следовательно, это мое дело и допрашивать должен я.