Притчи, приносящие здоровье и счастье - Рушель Блаво

Вы спросите, почему гуль, прикинувшийся бедной старухой, сам отдал серьги Асланбеку? Я отвечу вам. Гуль в образе человека и сил имеет столько же, сколько их у человека, поэтому, будучи бедной старухой, он никак не мог противостоять Асланбеку. А уж по каким делам занесло гуля в благородную и царственную Бухару, где, чтобы спокойно все управить, принял он человеческий облик, про то только гуль и знает. При дворе эмира дела поглотили начальника эмирской стражи настолько, что домой он смог вернуться только через четыре дня, и о странной старухе с ее сапфировыми серьгами все это время не вспоминал вовсе. А когда вернулся… Вряд ли возможно описать то, каким застал Асланбек дом свой, вернувшись из эмирского дворца, – лишь гениальной кисти Айвазовского по силам передать бурю, обуявшую всех чад и домочадцев его – стоны и вопли проникали даже через каменные ограды, и соседи беспокойно ворочались в своих постелях, не понимая, что нарушает их сон звездной душной ночью. Буря была вызвана горем юной Динары, прекрасной жены Асланбека. Пока Асланбек пропадал во дворце, ее сын Батыр почему-то оглох. Вы, верно, уже поняли, что это была месть гуля, у которого Асланбек забрал сапфировые серьги, но ни юная Динара, ни сам Асланбек этого не знали, правда, нет-нет да и мелькало в голове Асланбека лицо той старухи, да тут же терялось, заслоненное более важными мыслями, например болезнью сына…

В горе своем Асланбек не мог больше ходить во дворец эмира, перестал он и грабить людей – Асланбек перестал любить деньги. Он любил только своего сына, своего маленького Батыра, с ним и с юной Динарой, его матерью, проводил теперь Асланбек свое время. Кстати, сапфировые серьги Асланбек Динаре не подарил – забыл. Когда услышал он плач Динары, когда понял, что оглох его мальчик, не до серег ему стало.

Асланбек не ездил больше на своем арабском жеребце по узким улицам благородной и царственной Бухары, он ходил по ним пешком. Почему он так делал, он и сам бы не мог объяснить, просто ему казалось, что так будет правильно. И правильно будет не брать денег ни с бухарцев, ни с заезжих людей. И правильно вернуть сапфировые серьги… вот только кому? Ради здоровья сына Асланбек готов был на все, но он знать не знал, что же ему делать.

Однажды Асланбек шел по бухарской улице и увидел вдову, которую облепили трое ее детей. Вдова просила милостыню, и раньше никогда Асланбек не обратил бы на нее внимания, а сейчас… что-то творилось в его душе. Рука сама потянулась к карману, нащупала вместо кожаного кошелька сапфировые серьги… Произошло поистине чудо – Асланбек отдал нищей вдове драгоценность такой цены, что еще недавно ему и в голову не могло прийти отдать такое. Такое он мог только брать. А женщина, со всех сторон облепленная своими детьми, взяла серьги и… она ничего не сказала Асланбеку, она заплакала. Если Асланбек впервые давал такую милостыню, то она впервые такую милостыню брала. И дело не в том, что на деньги, которые бедная вдова могла выручить за сапфировые серьги, она со своими детьми могла бы долго жить безбедно, а в том, что эти серьги принадлежали ее матери.

Жители Благородной и Царственной Бухары знали, что все, в чем они хоронят своих близких, становится собственностью кладбищенских гулей, но все равно старались обряжать своих мертвых в дорогие одежды и одаривать дорогими украшениями – ведь они любили их, да и, если Аллах позволяет гулям хозяйничать на кладбище, значит, на то Его воля… И вдова не была исключением – сапфировые серьги ее отец подарил на свадьбу ее матери, и в них она похоронила мать. Вы можете представить себе чувства бедной вдовы, когда она увидела эти серьги на блюде для милостыни! Сапфировые серьги вернулись на кладбище – вдова зарыла их в материнскую могилу, – а к маленькому Батыру вернулся слух. Асланбек же с тех пор больше не брал чужого, и не потому что стал лучше, а потому что понял: никогда нельзя знать, кто на самом деле скрывается под личиной беззащитности. А может быть, он и стал лучше? В душе Асланбека сокрыто достоинство, просто, верно, очень глубоко оно сокрыто, но ведь оно есть, не правда ли? Как сказал поэт, «и в желтых песках пустыни можно найти каплю воды, и на вершинах гор под вечными снегами прячется синий цветок».

Ты любишь богатство? Знай:

Жадность – тяжелое бремя,

И тяжесть его нести

Не всякому хватит сил.

Когда-нибудь, может быть,

Тебя образумит время,

И ты убедишься сам,

Что раньше неправедно жил.

Притчи для здоровья взрослых

Мойша Хаим и демон Асмодей

Все евреи в Вильне знают Мойшу Хаима как купца честного, слово которого, как камень, крепко. И сам Мойша Хаим – мужчина крепкий и сильный, как молодой дуб в той роще, где любит собираться молодежь солнечными майскими деньками. И все евреи Вильны в том году гуляли на богатой и веселой свадьбе честного купца Мойши Хаима и красивой вдовушки Леи.

Но отнюдь не все евреи Вильны знают, что не всегда был Мойша Хаим крепким и здоровым, как молодой дуб, и богатым он тоже был не всегда. А вот что всегда было у Мойши Хаима, так это не здоровье и деньги, и не его всем евреям и гойским купцам известная честность, а любовь его к Лее. С юности заглядывался Мойша Хаим на хорошенькую Лею, да был он таким больным и бедным, что оставалось ему только мечтать о ней. А Лея и не думала о Мойше – зачем был ей нужен нищий, который с постели только и вставал, чтобы с трудом дойти до синагоги, где он служил певчим. Вот такой был Мойша больной! Лея же рано вышла замуж за Илию, что служил кассиром у богача Беньямина, а когда овдовела, ее уже поджидал Мойша Хаим, здоровый и крепкий, как молодой дуб, и богатый, само собой разумеется.

Если вам интересно, что произошло с Мойшей Хаимом и как он стал тем, кого знают сейчас все евреи Вильны, и почему был тем, о котором мало кто в Вильне вспоминает, спросите у него, и пусть он сам вам расскажет. Да вот только загвоздка тут в том, что не любит Мойша Хаим рассказывать о себе, и не из скромности, как может показаться кому-то, кто знаком с ним неблизко, а потому, что не всякий любит говорить о своих ошибках, даже если ошибки эти совершены были по незнанию или опрометчивости.

Как я узнал историю Мойши Хаима? Да он сам мне ее и рассказал, как раз и рассказал из-за того, что сделал я ошибку, причем по незнанию. Не в назидание рассказал, а от раздражения сильнейшего. Умудрился я разозлить всегда спокойного Мойшу Хаима, да зато и услышал его историю. Да только запретил он мне передавать ее людям, потому что не хотел, чтобы знали они о его прошлом. А дело было так.

Послала меня моя Сара к Мойше Хаиму занять у него денег под залог. У Мойши Хаима многие евреи Вильны в долг берут под залог, потому что честный он человек – никогда процента не требует, а залог оценивает по справедливости. Прихожу я к Мойше Хаиму, протягиваю ему тещино ожерелье золотое и говорю: «Оцени вещь, уважаемый Мойша Хаим, потому что доверяю я тебе, и жена моя Сара доверяет, и все евреи в Вильне знают тебя как честного человека, чье слово твердо, как камень!» Поначалу слушал Мойша Хаим мои слова благосклонно, ожерелье разглядывал, да как только начал я его честность расхваливать, как отшвырнет уважаемый Мойша ожерелье, вскочит, ногами затопает, да и закричит на меня, чтобы, мол, убирался я из его дома и чтобы, значит, ноги моей никогда в нем не было, а ожерелье свое забирал с глаз долой, чтобы никогда глаза его, Мойши Хаима, не видели ни меня, ни этого ожерелья, не то он, Мойша Хаим, за себя не ручается.

Не стал я дожидаться, пока уважаемый Мойша перейдет от слов к делу, и припустил из его дома что было духу. Да только далеко я не убежал: как представил, что скажет мне моя Сара, когда я принесу обратно тещино ожерелье и не принесу денег, то и поплелся назад, к дому уважаемого Мойши Хаима. А здесь следует сказать, что все кумушки Вильны уважают мою Сару за то, что она лучше всех умеет браниться. Вернулся я к дому уважаемого Мойши, да и слышу, что все еще бушует купец, вот и присел в сторонке – думаю, дождусь, пока успокоится Мойша, тогда и пойду к нему снова денег под залог просить.

Сижу я так в сторонке и слышу, как ругается Мойша: «Слово, как камень! Идиот! Как камень! Знал бы он, как из-за камня этого я..! Да если бы..! Из-за этого камня я тридцать лет песком осыпался!». Вот стал Мойша успокаиваться, уже не ругается на чем свет стоит, а говорит тише, но я пока слова-то разбираю – любопытство меня взяло: «А и камень червяк точит, – ворчливо так говорит, – а мое слово никакому червяку не по зубам». Тут не выдержал я – так захотелось узнать, о каком камне речь идет, да при чем тут червяки и как это Мойша песком осыпался, что постучался в дверь дома, к тому же Мойша уже явно утихомирился.

Мойша Хаим и правда впустил меня к себе в дом и хотя и смотрел исподлобья, но ожерелье взял и дал под него денег, как обычно, честно оценив золотую вещицу. Робел я перед гневом уважаемого Мойши Хаима, да любопытство мое оказалось сильнее робости, тем более что деньги за ожерелье были уже у меня в руках и моя Сара была мне не страшна.