Король пепла - Мэтью Гэбори

— Сколько у нас времени, прежде чем они окажутся на террасе?

— Не будем об этом…

— Тогда оставь их и сконцентрируйся на Резонансе.

— Это опасно, красавица, — предупредил ее Дух.

— Делай, что говорят.

Дух подчинился, несмотря на опасность предприятия. Его хозяйка требовала ни больше ни меньше как заглушить звуки, которые издавали враги, чтобы в темноте различить эхо возможных Резонансов.

Мать Волн отступила на середину террасы, не обращая внимания на нарастающую с наступлением тишины тревогу. Она была слепа и глуха.

— У меня их три, — предупредил ее Дух. — Два на лестнице, один Резонанс на террасе.

— Да, я слышу.

Она тотчас устремилась к серебристой мелодии, раздававшейся в северном углу террасы, и приказала Духу снова сосредоточиться на врагах.

Харонцы уже были здесь. Около нее, в пяти локтях.

Вокруг нее, словно стая грифов, кружили пришепетывания и присвистывания. В таких обстоятельствах воображение работало как худший враг. Воспоминание об искателях подземных родников уже скреблось в дверь ее памяти. Их исхудавшие лица, кости, выпиравшие на груди из-под кожи… хилые ноги, походившие на обожженные ветки, загнутые словно когти руки…

Они бросились на нее, когда она погрузилась в сердце Резонанса. Дух тотчас наполнился звуком древнего перезвона, гудевшего в темноте. Пошатнувшись от силы столкновения, она выдержала вибрации, отдававшиеся в ее руке.

Ногти харонцев рассекли ее плечи и спину, оставив глубокие раны, но тут она наконец смогла показать свое искусство. Теперь к неуловимой плавности ее движений добавилась исконная сила первобытных сражений.

Она быстрым вращением оттолкнула ближайших нападающих и воспользовалась этим, чтобы устремиться к лестнице. Она пыталась избежать заведомого проигрыша, проскальзывая между харонцев, как река среди камней. Обманутые ее скоростью, враги медлили. Их острые ногти рвали пустоту, в то время как она двигалась резко, непредсказуемо. Добравшись до порога террасы, она вдруг замерла.

На нижних ступеньках лестницы рычали истощенные доги искателей подземных ключей. Бойцовые псы медленно, ползком приближались. Она ощутила хлюпанье их отвислых брылей, игру гниющих мускулов. Однако преследователи уже дышали ей в затылок: приходилось думать быстрее. Дикий крик вырвался из ее горла, и она, подняв меч, ринулась в самую гущу своры.

Свора выдержала натиск. Мать Волн срубила головы первых псов, взлетевших в воздух от стремительной атаки, проткнула мечом тех, кто пытался впиться ей в глотку. Она продвигалась, ломая позвоночники раненым, подобно смертельному урагану, и вскоре свора отступила.

За ее спиной харонцы уже сгрудились, чтобы напасть на нее с тыла.

— Холера… — бросил Дух. — Сзади тебя. Вот теперь мы и вправду окружены.

Волна в глазах Матери пришла в такое смятение, что ее лицо осветилось голубоватым светом. Выбившиеся пряди падали на ее окровавленные плечи. Она уже чувствовала, как спадает напряжение Резонанса, и приняла единственно возможное решение.

Удерживая псов на расстоянии, она сосредоточилась на собственном теле и еще раз нарушила гармонию Волн. Лишь одна из шести оставшихся у нее Волн подходила в этих обстоятельствах. Волна химерийского воина, бывшего властителя процветающей провинции. Этот человек вместе со своими самыми верными сподвижниками принес себя в жертву возле стен крепости, чтобы защитить ее от банды грабителей. Прямота и благородство сердца заслужили ему уважение Волн. С бесконечной грустью она коротко с ним попрощалась и освободила его.

Харонцы увидели, как из Матери Волн словно призрак выплывает воин. Она бросила в бой скалу, способную сдержать поток преследователей. Воин в латах, вооруженный булавой, — контур принесенной в жертву Волны — светился опаловым блеском. Ищейки взревели и бросились на него.

Мать Волн, окинув прощальным взглядом товарища, двинулась навстречу своре бойцовых псов. Силы, внушенные Резонансом, все уменьшались.

Предыдущая схватка заставляла псов держаться настороже. Ни один не попытался напасть на нее в открытую. Они выжидали, пока представится возможность пробить область, находившуюся под защитой меча, чтобы впиться клыками в ноги и лишить ее равновесия. Она убила первых двух псов, но остановить третьего ей не удалось. Укрепленные металлом зубы клацнули и с яростью сомкнулись на ее икре, словно волчий капкан. Она взвыла: ногу свело от боли. Меч обрушился на череп зверя, забрызгав ее платье черной липкой жидкостью. В то время как химерийский воин гнулся под натиском неистовых харонцев, псы вновь бросились на свою жертву, отталкивая друг друга.

Мать Волн кое-как отразила нападение: рана лишила ее ощущения равновесия и очень мешала. Горячее зловонное дыхание псов коснулось ее лица. Один из них с рычанием вцепился в подол платья, вырвав клок.

— Волну! — вскричал Дух. — Волну, или нам конец! Ситуация была трагичной, как никогда. Женщина поняла, что король выбрал именно этот момент, чтобы покончить с ней, харонцы специально гнали ее к кварталу Клюва, чтобы она укрылась на террасе вроде этой. Грубо сработанная ловушка, простота и эффективность которой были для нее просто оскорбительны. Она стиснула зубы и, крепко держа меч двумя руками, с хриплым криком, заставила своих противников отступить.

Сзади доносилось прерывистое дыхание химерийца, которого обступили враги, и, чувствуя нарастающую ярость, она решилась вновь нарушить гармонию. На этот раз ее мысли обратились к душе монаха из Тараска.

ГЛАВА 10

Выйдя на круглый балкон на вершине минарета, Фатум двинулся по навершию башни. Его ноги едва умещались на узком карнизе. Муэдзин непринужденно шагал по краю пропасти, глядя прямо перед собой. Эта удивительная прогулка помогала ему освободить сознание, упорядочить мысли, разработать стратегию.

Он сделал глубокий выдох. Утренняя убежденность в скорой смерти уступила место странному состоянию: смеси блаженства, обещанного мученикам, и скептического предчувствия.

К его убежденности в том, что его жизни суждено завершиться сегодня же, примешалось некое любопытство: в общем-то все будет немного сложнее, чем ожидалось.

Фатум слегка улыбнулся. Он посвятил свою жизнь ликорнийскому духовенству и служению Хранителям, и его привязанность делу могла сравниться лишь с его отрешением от любых личных интересов. Тем не менее ему было очень любопытно. Ему больше нравилось узнавать, чем знать, удивляться, чем удивлять самому.