Дни Самайна - Татьяна Олеговна Воронцова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
При мысли о Дэймоне ее накрыла жаркая волна. Его поцелуи, чередующиеся с укусами… смех, грязные словечки, тихие стоны в темноте… сплав нежности и жестокости, умопомрачительный коктейль. Этот подлец осмеливается требовать того, чего не просил, и уж тем более не требовал, ни один из ее предыдущих любовников. И взамен без смущения предлагает то, чего не предлагал… опять-таки никто. Никто, кроме него.
Она попыталась представить, что сказал бы Константин, если бы ему стало известно об их постельных баталиях. Каким бы стали его лицо, его глаза. Шевельнулись бы в нем хоть какие-то угрызения или… Стоп! Кажется, ты говорила, что сделала это исключительно по велению сердца. Почему же теперь пытаешься представить дело так, будто кто-то тебя на это толкнул? СДЕЛАЛА ЭТО. Господи, детка, неужто ты и впрямь улеглась с красивым ирландским парнем только потому, что слишком жгучей была твоя обида на Константина?
Может, поначалу так оно и было. Но только поначалу. Через некоторое время чары сделались непреодолимыми, и она впала в зависимость от Дэймона Диккенса, подсела на него как наркоман. Даже когда его не было рядом, она вела с ним мысленные диалоги. Она слышала его низкий голос, чувствовала запах его кожи и волос.
Ну почему этот мерзавец не отвечает на звонки?..
* * *
Лежа на земле, вдыхая запах земли, сплевывая прилипшие к губам песчинки, Константин прислушивался к непрерывно нарастающей боли в плече и никак не мог решить, терпеть ли дальше – до скрежета зубовного, до белых сполохов в глазах – или уж сразу, без глупостей, признать свое поражение. Плюнуть на имидж и через три часа быть уже дома, в Данглоу. Сколько можно кувыркаться здесь, обливаясь потом и кровью. Стискивать зубы в ожидании удара, чувствуя, как каменеют все мышцы… ползать на коленках, падать, подниматься и снова катиться кубарем по примятой траве…
Пора положить этому конец. Да, пора. Проклятый ирландец отбил ему все печонки (напрасно Константин недооценивал его), а теперь понемногу выворачивал правую руку, фиксируя одновременно и локоть, и плечо. Восхищаясь тем, как хладнокровно он действует, как грамотно распределяет вес своего тела, пресекая в зародыше всякое сопротивление, Константин понимал, что переиграть ситуацию будет крайне трудно, практически невозможно.
Разбитыми губами Дэймон чмокнул его в щеку, оставив на коже кровавый след, а затем резко ужесточил фиксацию. Вот такая она, настоящая любовь. Согласен, блондин?
Сдерживаясь из последних сил, Константин прохрипел:
– Что ж ты, сволочь, делаешь?
– Нервы твои проверяю.
– Черт!.. – Он едва дышал. – Чего ты хочешь?
– Разве я не сказал? – улыбнулся Дэймон.
– Ты, падла!..
– Кончай истерику. Ты этого хотел, не я.
Вот именно. Ты этого хотел, а теперь жрешь землю, отказываясь признать простой и бесспорный факт: враг оказался сильнее. Конечно, он вправе диктовать свои условия. И условия-то в принципе тоже простые, ничего в них выдающегося нет. Ничего такого, что могло бы вызвать у тебя возмущение или протест.
Сражайся или умри. Это правило действует повсюду, где двое мужчин встречаются, чтобы в смертельном поединке отстоять свое законное или незаконное право на что-либо. На власть, на женщину, на сокровище…
– Не вынуждай меня ломать тебе руку или выбивать сустав. Насколько я понимаю, ты здесь на работе, а не на каникулах.
Константин не отозвался.
Дэймон сделал еще одну попытку образумить его, но все без толку.
– Да и дело того не стоит. – Он произнес это с искренним сожалением. – Ты уж мне поверь.
Константин разжал зубы.
– А ты сможешь?
– Что?
– Сломать мне руку. Или выбить сустав.
С подбородка Дэймона ему на висок упала теплая капля крови.
– Почему бы нет.
– Браво!
Дэймон чуть усмехнулся, продолжая удерживать его плечо на грани вывиха.
– Твой сарказм неуместен, детка. Никогда в жизни я не делал с другими того, чего не пробовал сам.
– Неужели? – Жгучая, пульсирующая боль мешала Константину сосредоточиться на переговорах, но молчать он тем более не мог. – Хотя все может быть. Принимая во внимание твою биографию…
– Что? – нахмурился Дэймон.
– Я навел справки, – сообщил Константин. – Пошарил по интернету, вступил кое с кем в переписку. Твои юношеские подвиги впечатляют, дружище. И если хотя бы десятая часть того, что я узнал, правда…
– Что же ты узнал?
– Дэймон Диккенс, художник-модернист, гражданин Соединенных Штатов Америки, в настоящее время проживает в Ирландии. Сын ирландских эмигрантов Кайрена Диккенса и Бриджит О’Нейлл, урожденной О’Кронин. Мать-алкоголичка, умерла в больнице для умалишенных. Об отце известно только то, что он был осужден за мошенничество, бежал из-под стражи и, судя по всему, покинул страну.
– У меня было не очень счастливое детство, – согласился Дэймон.
– Тем не менее ты успешно окончил школу, а затем Гарвардский университет. Кто оплачивал твое обучение? Богатые любовники? Один или несколько?
Не отвечая, Дэймон сдвинул его локоть на полдюйма влево.
Константин перестал дышать. По его побледневшему лицу градом катился пот.
– Я просмотрел подшивку наиболее читаемых калифорнийских газет за последние три года, – заговорил он после паузы. – Ведь ты прожил в Калифорнии довольно долго, да? Лет пять или шесть. Именно там к тебе пришла слава. И деньги, разумеется. Большие деньги.
– Все свои деньги я заработал. И как бы хреново мне не было…
– Не сомневаюсь. Смотря что считать работой.
– …за всю свою жизнь я не украл ни цента.
– По-твоему, позорно только воровство?
– Нет, – спокойно отозвался Дэймон. – Еще привычка копаться в чужом грязном белье.
– Ну, это ты скажи не мне, а тому парню из газеты. Сам знаешь… Некий Сол Дженкинс раскапывает твое дерьмецо.
– Знаю. И даже знаю, кто ему платит.
– О, – многозначительно изрек Константин, – так он продается… Почему же ты не заплатил ему? Первая статья вышла в августе позапрошлого года. В то время ты уже мог себе это позволить.
– Платить за его молчание? – переспросил Дэймон с гримасой отвращения. – Да, это было бы разумно. К тому же он сам сделал мне такое предложение, прежде чем приступить к публикации своих материалов. Но я отказался. Я не кормлю гиен.
* * *
Человек Эрни Райса оказался мужчиной приятной наружности, в темно-синем костюме, в дорогих и чрезвычайно идущих к его лицу очках. Он приехал на «порше». Ну, еще бы!
– Мое имя Гиллиан. Джо Гиллиан. Мистер Райс сказал мне, что я должен забрать у вас картину. Она упакована?
– Нет, –
