Капелька Солнца (СИ) - Ольга Кандела
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Как же я соскучился, — жаркий шепот коснулся уха, и нетерпеливые руки смяли одежду. Запутались в складках ткани, в волосах.
Хотя в волосах он всё-таки запутался намеренно. Зарылся в них носом и с шумом втянул воздух. А от самого пахло дождем. За окном стояла легкая морось, и кожа Кая была покрыта тысячей крохотных капелек. Влажная и горячая. Скользкая ещё. А с кончиков завивающихся волос и вовсе капала вода.
— Ты мокрый, — рассмеялась я и отёрла рукавом его лоб. Щеки. Дотянулась до губ, и те неуловимо быстрым движением поймали мои пальцы. Вот только пальцы — совершенно не то, что стоило сейчас целовать.
Обхватила Кая за шею и потянулась к его губам. Таким знакомым — и в то же время забытым. А он вдруг оторвал меня от земли и, подхватив на руки, усадил к себе на колени. И теперь не надо было тянуться и голову запрокидывать. А освободившиеся руки свободно путешествовали по часто вздымающейся груди. Скользили вдоль пуговиц и неспешно расстегивали. Одну за одной.
Нам некуда было спешить, вся ночь впереди. Она только наша, до самого рассвета. И привычный уже кабинет — неизменное место встречи — приютил и сейчас.
Вести Кая в чужую спальню я не рискнула. Да и кому нужно удобство? Нам сойдет и этот крохотный диванчик, совершенно не предназначенный для подобных проявлений чувств. Везде хорошо. Когда рядом он. Когда родное сердце быстро-быстро бьётся под ладонью. Когда дыхание в унисон. И любимый мужчина, кажется, угадывает любое твое желание. Он будто продолжение меня самой. То, без чего невозможно существовать. То, от чего я не в силах отказаться.
— Моя. Моя. Моя, — сбивчивый шепот вперемежку с пылкими поцелуями. И влажные следы его губ на скулах, на обнаженной шее и плечах. — Моя!
Кажется, он никогда не устанет этого повторять. И каждым словом, каждым поцелуем привязывает всё крепче. И мир сужается до нас двоих, позволяя забыть о том, что когда-то наступит утро. И наступит завтра. И наступит новолуние, которое, возможно, всё изменит.
Его. Конечно, его. Вот только, как я могу принадлежать кому-то, если даже самой себе не принадлежу?
* * *
Новолуние принесло разочарование. Горькое и кислое, как недозревшая рябина. Она висела тяжелыми багряными гроздями на тонких ветвях хилого деревца, что росло прямо у крыльца моего нового дома. Перекошенного и убогого, с латанной-перелатанной крышей, что неизменно протекала во время дождя. И ветер трепал макушку рябины, гнул ствол чуть ли не до самой земли. А грозди всё одно не падали, держались как-то, видно, стремясь дожить до первых заморозков. А тонкое деревце чуть ли не трещало от натуги. Казалось, вот-вот переломится.
И я с замершим сердцем наблюдала, как свирепствует ветер. И руки стыли, обожжённые ледяными язычками. А где-то рядом ворчал муж. Понукал за нерасторопность.
Я, и правда, была нерасторопна. Тело грузное, отёкшее, неповоротливое какое-то. Ладони совсем не женские, в грубых мозолях, с ногтями обломанными. И под ногтями этими скопилась грязь. Истоптанные ступни. И непрекращающаяся тяжесть в ногах. Одышка. Руки по локоть в крови. Потроха свиные на широченном, вечно заляпанном столе. И запах невыносимый. Мерзкий.
Всё это мерзко: и новое тело, и вечно недовольный муж, что бывает в добром расположении духа, лишь когда напьется. А так не чурается порой и затрещину дать. От его побоев не столько больно, сколько обидно. И я не пытаюсь эту обиду спрятать. Злюсь. И порой хочется наорать в ответ. Наверное, прежняя владелица этого тела так и поступала. Но мне отчего-то не хочется ей подражать. Впервые я не пытаюсь подстроиться. Не изображаю из себя невесть кого.
Просто терплю. И работу на скотобойне. И этого мужлана, что орёт через слово. В койку ко мне не лезет — и то хорошо. Остальное переживу как-нибудь.
За тяжёлой работой некогда думать. Некогда страдать. Зато по ночам времени предостаточно. И тогда накатывает тоска. А сон всё не идёт. И я… начинаю себя жалеть. Понимаю, что это глупо и бессмысленно, но оно как-то само собой получается.
И Кай не выходит из головы. И можно ведь вернуться. Бросить здесь всё и просто уехать. Никто даже переживать не станет. Но как подумаю, что он увидит меня такой…
Нет, он, конечно, не оттолкнет. Примет. И домой наверняка привезёт. Но смотреть, как прежде, уже не будет. Не будет обожания, восхищения. Той прежней нежности во взгляде. Как можно питать нежность к этому бесформенному, грубому нечто, в которое я превратилась. Я сама себе противна, а уж ему будет и того сложней. И всё, на что я могу рассчитывать — лишь на жалость.
Я ведь и сама жалею себя, если же это будет делать ещё и он, то это окончательно меня сломает. Не останется больше сил. Чтобы жить. Чтобы верить. Нет, не верить даже, но надеяться, хотя бы самую малость, что когда-нибудь всё переменится.
А уж если узнает, что муж поднимает на меня руку… беды не миновать.
Так прошла неделя-вторая. А я даже письма не написала. Не смогла.
А ведь он ждал. Наверняка ждал. Изводился неопределенностью. И, возможно, затаил обиду. Я знаю, это было жестоко. И совесть грызла изнутри, стоило представить, как Кай проверяет ежедневную почту и не находит там желанной весточки.
Но ведь это моё бремя. Только моё! И он не должен мучиться. Это несправедливо. И, наверное, ещё более жестоко, чем отсутствие писем. Не знаю, откуда пришла эта мысль, но в какой-то момент я вдруг ясно поняла, что лучше оставить всё, как есть. Что я не могу вынуждать его гоняться за мной по всей империи. Тратиться на разъезды. Терпеть чужих людей, что неизменно меня окружают. Заботиться о теле, в котором я оказалась. Каждый раз выкладываться на полную, зная, что всё это временно. Что потом придется вновь начинать сначала.
Это как бег по кругу. Круг неизбежно замыкается — и ты вновь возвращаешься на исходную.
А он должен двигаться дальше. Пусть и без меня.
— Пошевеливайся. Чего стоишь? — раздраженный мужской голос вырвал из мыслей, что стали одолевать меня даже во время работы. Муж больно пихнул локтем, и я зашипела сквозь стиснутые зубы. — Что с тобой творится в последнее время? Совсем безрукая сделалась!
Он вновь ворчал. Ругался. Поторапливал. А у меня пальцы немели на холоде. Движения, и