Валькирия рейха - Михель Гавен

Ну, вот и Прага. Два готических шпиля, вознесшихся к небу. С древних пор люди, не знавшие грамоты, определяли по шпилям города, встречающиеся на пути: один шпиль – Вена, два шпиля – Прага. Почти два года с трагического для нее июня 1942 года Хелене не бывала здесь. Но в душе она не расставалась с этим городом ни на секунду. Город звал ее. Сюда стремилось ее сердце. Измученное, разбитое, разорванное, оно на мгновение перестало стучать, когда она узнала, что опоздала – все кончено. Тот, кого она любила, умер. Осталась Прага, остались воспоминания и боль, не утихающая со временем. Ее не может заглушить даже тот, кто теперь рядом с ней, красивый, молодой, знаменитый, любящий страстно и искренне. А она? Она по-прежнему стремится к прошлому, она живет воспоминанием, и только воспоминания дарят ей уже почти забытое ощущение счастья. Счастья, которого не вернуть и не повторить. Почти два года мыслями и чувствами своими она стремилась в Прагу и боялась приезжать. Она, которая привыкла видеть смерть и не раз встречалась с ней в сражениях, которая хоронила лучших из лучших и не теряла присутствия духа в тяжелейших ситуациях, часто выпадающих командиру на войне, твердая, жесткая, хладнокровная, она боялась снова увидеть то место, где произошло убийство, перевернувшее ее жизнь. Нет, это было невыносимо. Она боялась, что не выдержит. Не выдержит осознания, что он мертв, все кончено, ничего не исправить. Он ушел навсегда. Но все же зов сердца оказался сильнее. Воспользовавшись вызовом в Берлин, она по пути прилетела в Прагу. И вот, на закате короткого зимнего дня она стоит на том роковом повороте улицы в Холесовичах, ведущей с вершины холма вниз, к Пражскому граду. Тогда город был оцеплен эсэсовцами и ей не позволили посетить это место. Теперь же оно почти пустынно. Позвякивают, проезжая мимо, трамваи. Год назад напротив трамвайной остановки, где Гейдрих упал рядом с искореженным автомобилем, власти протектората установили его мраморный бюст. Он не понравился Хелене. Бюст был выполнен формально – обычный слепок с посмертной маски. Хелене не увидела в нем ни единой знакомой черты, которую любила. С пьедестала на нее смотрело лицо совершенно чужого человека. И застывшие по краям часовые на каких-то нелепых каменных подставках! Интересно, кто выбирал проект? Неужели Лина? Выходит, она совсем не знала своего мужа. Звякнув колокольчиком, рядом остановился трамвай. Несколько пассажиров сошли с подножки и заспешили по своим делам. Вечерело. Последние лучи заходящего солнца скользнули по бледному лицу женщины в офицерской шинели Люфтваффе с погонами полковника на плечах. Вот уже более часа она стояла на повороте в Холесовичах, прислонившись спиной к каменному столбу ограды парка и крепко схватившись руками в черных перчатках за холодные, посеребренные инеем прутья. Безмолвно смотрела перед собой застывшим, неподвижным взглядом, не обращая внимания на оглядывавшихся прохожих и проезжавшие трамваи. Проходя, немецкие патрули отдавали ей честь, менялся караул у постамента. Но она словно не замечала ничего вокруг. Наконец один офицер подошел к ней и спросил, тронув за рукав:

– Госпожа полковник, у вас что-то случилось? Я могу помочь?

Она взглянула на него равнодушно, глаза ее были темны и сухи.

– Нет-нет, благодарю, все хорошо. – Наверное, она бы и сама не узнала свой голос, услышь его со стороны – холодный, глухой, безжизненный. Офицер сразу же узнал ее: – Фрау Райч? – и вытянувшись, отдал честь, – позвольте мне проводить вас. Когда темнеет, на улице опасно оставаться без охраны.

Хелене слабо улыбнулась.

– Нет-нет, еще раз благодарю вас, гауптман. Я ни в чем не нуждаюсь. Я сама… – и сделала жест рукой, приказывая ему удалиться. Офицер еще постоял рядом, ожидая, что она изменит свое решение. Но потом ушел и увел патруль.

Усилившийся к вечеру мороз пронизывал Хелене насквозь. Спустившись с тротуара, она подошла к трамвайным рельсам, постояла. Вокруг было пустынно – трамваи ходили редко. Перед наступлением комендантского часа чехи давно сидели по домам. Патруль также не появлялся. Было тихо, холодно, темно. В блеклом свете фонаря Хелене показалось, что снег, засыпавший мостовую, залит кровью. Не в силах более удерживать чувства, она упала на колени и, закрыв лицо руками, наклонилась к металлическому рельсу – от него шел обжигающий холод. Она не знала, сколько прошло времени с того момента, как она пришла в Холесовичи, она потеряла счет минутам и часам. С дребезжанием рядом остановился трамвай. Кто-то тронул ее за плечо, спросил на плохом немецком языке, с акцентом:

– Что с вами случилось, фрау? Вам плохо?

Она с трудом подняла голову и посмотрела на человека. Кондуктор, чех, присев на корточки около, тормошил ее за плечо. Трамвай стоял, тускло освещенный, пустой – в нем не было пассажиров, последний трамвай из Пражского града в Жижков.

– Вы что ж это на рельсы бросаетесь? – укоризненно продолжал чех, – такая молодая. Я ж мог и не заметить, темно уже.

Хелене попробовала встать – замерзшее тело почти не слушалось. Она покачнулась, чех поддержал ее под руку.

– Может, вызвать патруль? – спросил он озабоченно.

– Благодарю, не нужно, – Хелене отрицательно покачала головой. Кроме этих слов, она ничего не могла произнести – голос отказывался повиноваться ей. Оставив кондуктора, она перешла на другую сторону и, опираясь рукой на стены домов, медленно пошла вниз по холму, к Праге. Кондуктор некоторое время наблюдал за ней. Потом, покачав с сожалением головой, сел в трамвай и уехал. Хелене с трудом добралась до гостиницы «Кароль», в которой останавливалась два года назад, когда прилетала в Прагу в день смерти Гейдриха. Свободных номеров было в достатке. Она выбрала ту же комнату, где жила и тогда. Приняв горячую ванну, немного пришла в себя. Налила себе коньяк, чтобы не заболеть, закурила сигарету и, закутавшись в теплый плед, подсела к камину. Закрыв глаза, откинулась в кресле-качалке, теперь она одна, теперь ей никто не помешает думать о том, о чем хочется – ни генерал фон Грайм, ни русские истребители, ни чех-кондуктор. Хелене знала, что Лина Гейдрих до сих пор живет в поместье Паненске Брецани, отданном ей после смерти Гейдриха в собственность. Это очаровательное местечко находилось недалеко от Праги и прежде принадлежало сахарному магнату еврейского происхождения. В 1939 году оно было конфисковано для нужд рейха. Замок окружал великолепный парк с прудом. Он был обнесен высокой оградой наподобие крепостной стены. Гейдриху очень нравилась эта усадьба. Он часто работал там, предпочитая замок официальной резиденции в Градчанах, и даже находил время, чтобы проводить традиционные вечера камерной музыки для избранных, когда сам играл на скрипке. Для его честолюбивой супруги замок стал верхом ее мечтаний. Она постоянно перестраивала его, обновляла, не жалея ни заключенных из концлагеря, расположенного неподалеку, которые работали на строительстве, ни средств. Увлекшись идеей стать истинно светской дамой, Лина начала собирать старинный венский фарфор, скупая редкие экземпляры за любую цену. Гейдрих молча потворствовал ее капризам, хотя про себя знал, что развод предрешен. Первой дамой протектората, а впоследствии, как он планировал, и всей империи, должна была стать вовсе не Лина. Это место рядом с собой на вершине государственной лестницы он подготовил для другой женщины, для нее, Хелене. Она должна была стать полновластной хозяйкой Паненске Брецани. И потому не Лина, а она первой приехала в этот замок. Тогда, в сентябре 1941 года, перед переездом из Берлина он пригласил ее посетить поместье, где скоро они будут жить. Хелене прилетела. Она знала, как редко удается ему вырваться из Берлина, от Лины, и не могла не воспользоваться случаем побыть наедине. За своеволие ей пришлось выслушать нагоняй от фельдмаршала авиации Мильха, которому нажаловался потерявший терпение фон Грайм. Но Хелене тогда мало заботили мелкие служебные неприятности. Они таяли в радостных чувствах, которые она испытывала всякий раз, спеша на встречу с ним. В Праге Хелене присутствовала при том уважительном и изысканном приеме, которым удостоили Гейдриха высшие офицеры расположенных в Чехословакии немецких частей, руководители армейской разведки, лощеные прусские аристократы. Прежде они презирали его как выскочку, а теперь заискивали и боялись. Хелене стояла рядом с Гейдрихом, затянутая в парадный мундир, и он держал ее за руку, как спутницу жизни. Дочь инвалида Первой мировой войны, влачившая с матерью и сестрой нищенское существование, она тоже прежде была для них никем – просто муха на стекле. Теперь же каждый знал ее имя, каждый считал за честь высказать свое почтение и восхищение. Как были схожи их судьбы. Казалось, соединившись воедино, они не расстанутся никогда.

В распахнутом кителе, с веселым смехом она бежала через залы Паненске Брецани, скользя по начищенному паркету, к кабинету, где он ее ждал. Подхватив, он поднял ее на руки и страстно целовал лицо, шею. Теплый осенний ветер, врываясь сквозь открытые окна, ворошил ее пышные белокурые волосы, приятно обдавая прохладой разгоряченное тело. После они долго лежали на траве у пруда, утомленные лаской, словно плыли по волнам утихающей страсти. Теперь будто вечность отделяет тот счастливый день от другого, когда его не стало. Как она могла не почувствовать приближающуюся опасность? Почему опоздала? Теперь она верила, что, окажись в Праге всего на несколько часов раньше, смогла бы заставить предателей в белых халатах и генеральских мундирах бороться за жизнь их начальника. Она была почти уверена, что у нее получилось бы. Она бы все поняла и сумела разрушить заговор Гиммлера, отправившись напрямую к фюреру. Но она опоздала. Последним его словом, как сказал ей профессор Гебхардт, было имя ее, Хелене. Но ее не оказалось рядом. Она не простит себе этого никогда. Никогда не забудет.