Драмы Стихотворения - Фридрих Шиллер

Цезарь

И умереть от твоего кинжала!..И ты — и ты поднять мог руку, Брут?[89]О сын, то был отец твой! Сын — подпалаЗемля бы вся под царский твой трибут!Ступай! Ты стал великим из великих,Когда отца кинжалом поразил.Ступай! И пусть услышат мертвых лики,Что Брут мой стал великим из великих,Когда отца кинжалом поражал.Ступай! И знай, что мне в реке забвеньяОт лютой скорби нету исцеленья.Харон, скорей от этих диких скал!

Брут

Постой, отец! Среди земных творенийЯ одного лишь только в мире знал,Кто с Цезарем бы выдержал сравненье:Его своим ты сыном называл.Лишь Цезарь Рим был в силах уничтожить,Один лишь Брут мог Цезаря столкнуть;Где Брут живет, там Цезарь жить не может.Иди, отец! И здесь наш розен путь.

(Опускает лютню на землю и задумчиво ходит взад и вперед.) Кто просветит меня?.. Все так сумрачно! Запутанные лабиринты… Нет выхода, нет путеводной звезды. Если б все кончилось вместе с этим последним вздохом! Кончилось, как пошлая игра марионеток… Но к чему эта страстная жажда райского счастья? К чему этот идеал недостижимого совершенства? Откладыванье недовершенных замыслов? Ведь ничтожный нажим на эту ничтожную пружинку (подносит ко лбу пистолет) равняет мудреца с дураком, труса с отважным, честного с мошенником! Божественная гармония царит в бездушной природе, — так откуда же этот разлад в разумном существе? Нет! Нет! Тут что-то большее, ведь я еще не был счастлив!

Души, загубленные мною, вы думаете, я содрогнусь? Нет, я не содрогнусь! (Дрожит, как в лихорадке.) Ваш дикий предсмертный визг, посинелые лица удавленников, ваши страшные зияющие раны — только звенья единой неразрывной цепи рока. Цепь эту выковали мои досуги, причуды моих мамок и воспитателей, темперамент моего отца, кровь моей матери! (Содрогаясь от ужаса.) О, зачем новый Перилл сделал из меня быка,[90] в пылающем чреве которого сгорает человечество? (Приставляет пистолет к виску.)

Время и вечность, слитые в одном мгновении! Страшный ключ! Он запрет за мною темницу жизни и отомкнет обиталище вечной ночи! Скажи, о, скажи: куда, куда ты влечешь меня? В чужую страну, которую не огибал еще ни один корабль? Смотри! При виде ее изнемогает человечество, ослабевают земные силы и фантазия, эта дерзкая обезьяна чувств, морочит странными ужимками наше легковерие. Нет, нет! Мужчина не должен спотыкаться! Чем бы ты ни было, безымянное «там», лишь бы мое «я» не покинуло меня; будь чем угодно, лишь бы оно перешло со мною в тот мир… Все внешнее — только тонкий слой краски на человеке… Я сам свое небо, сам свой ад. А вдруг ты мне там предоставишь лишь испепеленный клочок мироздания, от которого ты давно отвратил свои взоры, и одинокая ночь да вечная пустыня будут всем, что ждет меня за чертою жизни? Я населю тогда немую пустыню своими фантазиями, а вечность даст мне желанный досуг распутать запутанный клубок людских страданий. Или ты хочешь чрез лабиринт вечно новых рождений, чрез вечно новые арены бедствий, ступень за ступенью, привести меня к гибели? Но разве я не смогу разорвать нить существования, сплетенную для меня в потустороннем мире, так же легко, как эту, земную? Ты можешь превратить меня в ничто, — этой свободы тебе у меня не отнять! (Заряжает пистолет. Внезапно останавливается.) Так, значит, умереть от страха перед мучительной жизнью? Дать себя победить несчастьям? Нет! Я все стерплю. (Швыряет пистолет в сторону.) Муки отступят перед моей гордыней! Пройду весь путь.

Сцена постепенно темнеет.

Герман (пробирается лесом). Чу, как страшно ухает сова! В деревне пробило полночь. Да, да! Злодейство спит! В этой глуши нет соглядатаев! (Подходит к башне и стучится.) Поднимись сюда, злосчастный узник! Вот твой ужин.

Моор (тихо отступая). Что это значит?

Голос (из башни). Кто там стучит? А? Это ты, Герман, мой ворон?[91]

Герман. Да, я, Герман, твой ворон. Подойди к решетке и ешь.

Ухает сова.

Страшно поют твои ночные товарищи, старик. Что? Вкусно?

Голос, Я очень проголодался. Благодарю тебя, господи, посылающего мне врана в пустыне! А как поживает мой сынок, Герман?

Герман. Тише! Слушай! Какой-то шум, похожий на храп. Слышишь?

Голос. Как? Как? И ты слышишь что-то?

Герман. Это ветер стонет в расселинах башни — ночная музыка, от которой зубы стучат и синеют ногти. Нет, послушай! Мне все чудится храп. Ты здесь не один, старик. Ой-ой-ой!

Голос. Ты видишь что-нибудь?

Герман. Прощай, прощай! Страшные это места. Полезай обратно в яму. Твой мститель там, в небесах. Проклятый сын! (Хочет бежать.)

Моор (объятый ужасом, приближается к нему). Стой!

Герман (кричит). Горе мне!

Моор. Стой, говорят тебе!

Герман. Горе, горе, горе! Все раскрыто!

Моор. Стой! Говори! Кто ты? Что ты делаешь здесь? Отвечай!

Герман. Сжальтесь, сжальтесь, мой грозный повелитель! Выслушайте хоть одно слово, прежде чем прикончить меня!

Моор (вытаскивает шпагу). Что я услышу?

Герман. Вы под страхом смерти запретили мне… Я не мог иначе, не смел… Есть господь на небесах! Ваш родной отец — там… Я пожалел его — убейте меня!

Моор. Здесь какая-то тайна. Говори! Не медли! Я должен все узнать.

Голос. Горе! Горе! Это ты, Герман, там разговариваешь? С кем ты разговариваешь, Герман?

Моор. Еще кто-то там, внизу. Что здесь происходит? (Бежит к башне.) Здесь узник, отверженный людьми? Я разобью его цепи! Подай голос еще раз! Где дверь?

Герман. Помилосердствуйте, сударь! Не ходите дальше. Из состраданья покиньте это место! (Заступает ему дорогу.)

Моор. Четыре замка! Прочь с дороги! Я должен узнать… Теперь впервые зову тебя на помощь, воровское искусство. (Вынимает отмычки и отворяет решетчатую дверь.)

Из глубины появляется старик, иссохший, как скелет.

Старик Моор. Сжальтесь над несчастным! Сжальтесь!

Моор (в ужасе отпрянув). Голос моего отца.

Старик Моор. Благодарю тебя, господи! Настал час избавления.

Моор. Дух старого Моора! Что потревожило тебя в могиле? Или ты сошел в новый мир с грехом на душе, который преграждает тебе путь к вратам рая? Я стану служить обедни, чтобы вернуть блуждающий дух в место вечного упокоения. Или ты зарыл в землю золото вдов и сирот и в этот полночный час с воем бродишь вокруг него? Я вырву подземные сокровища из когтей дракона, даже если он изрыгнет на меня адское пламя и вопьется зубами в мою шпагу. Или ты явился на мой призыв — разгадать мне загадку вечности? Говори! Говори! Я не из тех, что бледнеют от страха.

Старик Моор. Я не призрак. Дотронься до меня! Я живу… Но какой ужасной, жалкой жизнью!

Моор. Что? Так ты не был похоронен?

Старик Моор. Был. Но в склепе моих предков лежит дохлая собака, а я три месяца как томлюсь в этом мрачном подземелье. Сюда не проник ни один солнечный луч. Ни разу не повеял теплый ветерок. И ни один друг не посетил меня здесь, где только дико каркают вороны да ухают полночные совы.

Моор. Боже праведный! Кто смел это сделать?

Старик Моор. Не проклинай его! Это сделал мой сын — Франц.

Моор. Франц? Франц? О, вечный хаос!

Старик Моор. Если ты человек, мой неведомый избавитель, если у тебя человеческое сердце, так выслушай, какие муки уготовили отцу его сыновья. Уже три месяца кричу я об этом каменным стенам, но лишь глухое эхо вторит моим стенаниям. А потому, если ты человек, если в тебе бьется человеческое сердце…

Моор. На этот призыв и дикие звери вышли бы из своих логовищ.

Старик Моор. Я лежал на одре болезни и едва стал оживать после тяжкого недуга, как ко мне привели человека, объявившего, что мой первенец погиб на поле битвы. Он передал мне меч, обагренный его кровью, и его последнее прости; сказал, что мое проклятие довело его до отчаяния и погнало в бой, навстречу смерти.

Моор (резко отворачиваясь от него). Все раскрылось!