Загадка Бомарше - Эдвард Радзинский

– И, наконец, граф Ферзен…

– Семь лет никчемного супружеского ложа, семь лет постыдного девства, пока несчастный не согласился на операцию. Семь лет памфлетов, – продолжал Бомарше.

– Семь лет, два месяца и три дня, – с готовностью поправил Фуше.

– Прибавьте: семь лет, два месяца и три дня, затрагивающие честь нации. Ибо наша гордость – прежде всего под одеялом. Француз – соблазнитель. И первым соблазнителем обязан быть – и всегда был! – наш король. И вот после королей – гигантов любви, чьи победы в кровати наполняли гордостью народные сердца, появился король, который… не мог! Этого унижения французы перенести не в силах! Я уверен, что с этого момента и началась революционная ситуация, ибо десятки памфлетов, созданных за границей, буквально наводнили Францию. Нет, я жалел их… ее и бедного Людовика…

«Тихий клекот на сей раз обозначил смех гражданина Фуше».

– Да, да… вы настолько жалели их, что уже вскоре, как сообщают…

– …все те же доносчики… – подхватил Бомарше.

– Те же? Никак нет, гражданин. Доносчики, как уже говорилось, были самые разные. И сообщают они, что уже вскоре по возвращении Бомарше явился к новому королю и поведал, что за границей появился некий ужасный пасквилянт по имени Анжелуччи, который готовится издать памфлет, где описаны все злосчастные тайны королевского члена. Вы даже прочли бедняге выдержки из этого, прямо скажем, остроумнейшего пасквиля. Они остались в доносе…

Здесь Фуше опять остановился.

– Продолжайте, продолжайте…

«Бомарше засмеялся, уже поняв, что приготовил мерзавец в конце рассказа».

– Бедный король был в ужасе от этого злобного остроумия. Но, полагаю, особенно он был поражен, когда понял, что в памфлете цитируется то самое злосчастное письмо брата королевы. Монарх не знал, что его собственная полиция, перлюстрировавшая письмо, тайно торговала им. Что делать, и за полицией надо тоже следить… Но вы предлагаете несчастному Людовику выкупить пасквиль у мерзавца Анжелуччи, более того – беретесь навсегда заткнуть рот деньгами этому весьма остроумному и оттого такому опасному автору. Король в восторге от явившегося избавителя. И вы отправляетесь в погоню за ужасным Анжелуччи… Далее в архиве полиции появляются уже ваши донесения. В отличие от наших скучных доносов, ваши – целый роман, красочные описания того, как мерзавец Анжелуччи, забрав деньги, обманывает вас, но вы бесстрашно и упорно преследуете негодяя. В лесу на вас нападают разбойники… неравная битва, но вы – бесстрашный победитель! И вот уже коварный Анжелуччи настигнут, пасквиль захвачен, и нужное обещание от автора получено. С этими свершениями, измученный подвигами, вы прибываете к венскому двору и повествуете славной матери Антуанетты о своих победах во имя ее дочери. После чего Мария Терезия приказывает… немедленно посадить вас в тюрьму! Оказывается, во время вашего красочного рассказа мудрой императрице и ее разумному канцлеру показалось, что они попросту… слушали очередную пьесу господина Бомарше с весьма искусной интригой. А в скучной реальности, видимо, действовал всего один персонаж – сам господин Бомарше. Он был и зловещим Анжелуччи, автором злобного памфлета, и избавителем от этой напасти. Прямолинейный канцлер Кауниц объявил: «Клянусь, этот пройдоха Бомарше сочинил и пасквиль, и все остальное». И потому целый месяц нашему герою приходится отдыхать в австрийской тюрьме, откуда его освобождает простодушный Людовик Шестнадцатый, который в обвинения не поверил – интрига показалась ему слишком изощренной. Он еще не ознакомился с «Женитьбой Фигаро», эта пьеса еще не увидела свет. А жаль… В «Женитьбе» есть прелюбопытнейшее определение Фигаро: «Интрига и деньги – вот твоя стихия»… Вам интересно?

– Продолжайте, продолжайте…

– А потом вам вернули гражданские права. И вскоре в Париже кто-то начал распространять «Женитьбу Фигаро». Говорили, что это делает враг короля – герцог Орлеанский… Вы хотите что-нибудь прибавить?

– К доносам?

– Или возразить?

– Ну разве что самую малость. Надо сказать, что все это время герой доносов писал еще и пьесы, весьма недурные. И уже первая, «Евгения», обошла весь мир.

– Ничто не забыто, гражданин Бомарше. Есть целая папка, где наши защитники нравственности рвут и мечут по поводу этой пьесы. «Где это вы видели у нас знатных распутников?» – писали королю знатные распутники. «Почему у вас молодая особа беременна прежде замужества?» – ужасались дамы, уставшие считать своих любовников. Вы не уставали отбиваться.

– Нет, я решил, что был слишком трагичен в этой пьесе. Я подумал, что с французами не стоит говорить так серьезно. И тогда я вернул забытый смех на подмостки – написал комедию. И что началось! Выяснилось, что в веселом «Севильском цирюльнике» я умудрился обидеть сразу правительство, религию, старину, не говоря уже о нравственности. Три раза пьесу снимали с репертуара, четырежды она проходила цензуру, ее обсуждали даже в парламенте… Обыкновенную комедию!

– Вы ошиблись – гениальную комедию.

Но Бомарше не слышал лести, его несло. Он вспоминал обиды:

– Когда я написал «Женитьбу Фигаро», то пять лет хранил ее в письменном столе, чтобы не иметь неприятностей. После того как решился опубликовать – четыре года борьбы. Оказывается, я опять умудрился оскорбить всех сразу. Начали с заглавия: «Безумный день» якобы был намеком на жизнь нации! Нет, чтобы здесь писать, нужен возраст черепахи!

– Но ведь намек был!

– И как я смел писать о воровстве вельмож! «Иметь, и брать, и требовать еще – вот формула из трех правил», – писал я. «Все вокруг воруют, а от тебя одного требуют честности», – жаловался мой Фигаро.

– Зато после революции, сам став сильным мира сего, ваш Фигаро…

– Что делать… Я только потом понял – жаднее богатых только бывшие бедные. Так что вы правы: воровство при короле – это детский лепет, если сравнивать с воровством революционеров. Впрочем, и сам гражданин Фуше может это замечательно подтвердить. Тот самый гражданин Фуше, который когда-то писал: «Краюха хлеба и ружье – вот и все достояние, которое должно быть у истинного республиканца». А нынче о его состоянии ходят легенды!

– Вот видите, как вы заблуждались, – улыбнулся гражданин Фуше. – Но еще больше вы ошибались, когда требовали свободы слова. С каким пафосом вся Франция повторяла слова вашего Фигаро: «Где нет свободы критиковать, не может быть приятна никакая похвала! Только мелкие людишки боятся мелких статеек». И вот царство свободы слова наступило. Говорить у нас можно все. Только кто слушает? Разве возможно сейчас увидеть ту толпу, которая была когда-то перед театром, где показывали вашу запрещенную пьесу? Театр теперь – всего лишь театр. А был великой свободой, свободой в темноте зала, когда любой намек звучал как набат, рождал шквал аплодисментов. Ваши слова разносились по всей Франции. До сих пор помню: «Я жалкий учитель латыни и математики в монастыре, в убогой сутане с тонзурой на голове…» – эти слова Фигаро я шептал, сидя в своей келье. Я был смертельно обижен тогда – к настоятелю приехал его родственник, герцог дю Шатле, посмевший обращаться со мной, как со слугой. Помню, я ходил по келье и грозно цитировал слова Фигаро: «Вы дали себе труд родиться, только и всего…