Фантастика, 1978 год - Сборник

– Нe не вышло, голубчики?

Несколько “паутин”-наблюдателей тотчас же убежали к Городу, и, пока Грехов проверял функционирование главных систем таяка, одна из них приволокла черный “гриб” и воткнула его выше по склону воронки. Они начинали строить вторую цепочку “грибов”. Все это происходило так целенаправленно, что Грехов вдруг понял тех, кто ратовал за присутствие на планете разума. И если он действительно был, то по всем человеческим меркам оказывался за пределами понимания. Ни он, ни люди не понимали друг друга, и неизвестно было, что же требуется Для того, чтобы сделать первый шаг к взаимопониманию.

Единственное, что вынес Грехов из своего наблюдения, были то, что возня “паутин” у земного звездолета указывала на их заинтересованность в нем, то есть появилась надежда на благополучное завершение экспедиции как в самом корабле, так и спасательной.

Разбудив Сташевского, Грехов наскоро пересказал ему все, что видел сам, и попросился расположиться на отдых в кабине.

Но командир остался непреклонным, и ему, хотя и с неохотой, пришлось удалиться. Сташевский же сел за передатчик и вызвал Станцию.

За бортом разгорался день, словно штампованный по заказу, так он походил на остальные тусклые дни Тартара.

За ночь “паутины” построили еще одну цепь из загадочных грибообразных тел и терриконов, удвоив их количество. Над танком кружили целых три “сети”, так что в ощущениях людей преобладало чувство преследуемого оленя. О передачах на Станцию нечего было и думать. Сташевский сказал только, что ровно в шестнадцать по универсальному времени оттуда попробуют проткнуть атмосферу планеты направленным полем, и, если все сойдет удачно, к вечеру они будут дома.

Грехов машинально оглядел небосвод, волокнистая зеленая пелена которого с тесными разводами нависла столь низко над головой, что казалось, над ними висит целая планета, закрытая облачным слоем, и они обращены к этой планете вверх ногами.

Вершина довольно близкого корабля виднелась размытой и колеблющейся, будто погруженная в струящуюся воду, и там, на километровой высоте, Грехов увидел темное перемещающееся пятно. Оно медленно плавало на одной и той же высоте, иногда ненадолго замирало на месте, потом снова описывало круги и петли, неторопливо и бесцельно.

– Что это над кораблем? - спросил Грехов Сташевского вполголоса.

– Где?

– “Серый призрак”, - посмотрев, пробасил Молчанов. - Неуловимое и чрезвычайно любопытное создание. Галкин как-то нарвался на гравистрелка, и, если бы не “серый призрак”, подплывший в этот момент, живым он бы не ушел.

– Я слышал об этом, - сказал задумчиво Сташевский. - Но думал, что это легенда.

– Нет, - сухо сказал Молчанов. - Я был вместе с ним…

– Но как же… - начал Грехов, уловил движение Сташевского и замолчал.

Молчанов усмехнулся.

– Не сверлите его взглядом, Святослав, любопытство его законно. На меня гравистрелок не напал потому, что я в тот момент находился в кабине нульхода.

Что-то он недоговаривал, Молчанов. Грехов понял это по его секундному замешательству, но продолжать коммуникатор не стал, а расспрашивать дальше было неудобно.

Грехов попытался представить вмешательство “серого призрака” при нападении гравистрелка (какова тогда его истинная мощь?!), но наступил один из периодов “сна на ходу”, когда ему начинали грезиться странные смазанные картины, скорее всего влияние “паутины”, ее излучения на мозг, и некоторое время пришлось провести в борьбе с забытьем. На каждого из них излучение, очевидно, действовало по-разному. “Хорошо бы сравнить ощущения…” - подумал он мимолетно.

В черте корабля сработали какие-то таинственные механизмы, по периметру вокруг его башни замелькали ярчайшие синезеленые факелы пламени, искажающие каждый раз контуры звездолета. Через несколько минут вспышки прекратились.

Приборы бесстрастно отметили появление и убыль ионизации, плйску электромагнитных полей.

Грехов привычно отметил время и, размышляя, тихо сказал:

– Не могу понять одного - почему на планету, жизнь которой не разгадана, присутствие разума на которой еще никем не доказано, послали отряд коммуникаторов. С кем они собирались устанавливать контакт? С “паутинами”? С любопытниКаМи?

– С пластунами, - пробормотал Диего Вирт. - Или с “серыми призраками”. Не все ли равно…

– Да, в этом вы правы, - вздохнул Молчанов, и узкое морщинистое лицо его помрачнело. - С посылкой коммуникаторов поторопились. Но в данный момент это уже не вина, а скорее наша беда. На Станции в то время было слишком много горячих голов…

– Горячие головы… - по-стариковски пробормотал Сташевскйй, гляДя на ровную колонну корабля. - Горячие головы… Раньше говорили: сколько голов - столько умов, но первых всегда больше. Полное совпадение с действительностью…

В кабине наступила относительная тишина. Но разве сравнишь эту живую пульсирующую тишину с невыразимо холодной и глубокой тишиной целой планеты? Небывалой тишиной, тишиной, казалось бы, абсолютно мертвого мира. Как понять ее, с чем сравнить? Как увязать ее с тем, что мир этот не мертв, что он жив и жив активно? Спустившись со Станции, они ИЗ великанов, обозревающих всю планету единым взглядом, превратились в муравьев, ползающих по огромному механизму неизвестного Назначения, муравьев, неспособных понять отдельные движения шестерен, пружин и колес и объединить их в целом в понятие механизма. Как можно было говорить о контакте, не поняв, как и с кем его устанавливать?

– Парадокс, - вслух сказал Грехов. Никто ему не ответил.

– “Паутины”, - флегматично заметил Диего. - Что-тo Их много.

Грехов поднял голову - “паутины” уже накрывали танк слабой сетчатой тенью - и почувствовал болезненный ТОЛчoк и голову и перестал видеть свет.

На какую-то долю секунды он ощутил бег времени. Нет, не бег - сжатую пружину времени. Бездну сжатого До невероятных пределов времени! Что-то происходило вокруг, происходило на всей планете, чувств человеческих не хватало, чтобы заметить это, увидеть, пoняТь. Но прорвалось мгновение, кaкoе-то “десятое” чувство, даже не интуиция - мгновение, когда ритм чужой жизни сам пробился в мозг, заставляя его напрягаться в безуспешных попытках осмысления этой жизни…

Грехов не успел ничего понять, просто ощутил, словно пропасть разверзлась под ним, захватило дух, и тут же он ока зался на твердой земле, и нет пропасти, а сердце еще не успело отреагировать, замерло, когда все уже прошло…

Он никому об этом не сказал. Даже Сташевскому.

“Потом, - подумал он, - на Станции. Когда можно будет перевести это в шутку”.