Теперь ему принадлежу. Беременна от монстра (СИ) - Устинова Мария

Он обернулся и взглядом нашел на подоконнике хозяйскую вазу с сухой веткой. Вернулся к моей работе, наблюдая, как из белого листа постепенно возникает ваза, корявая, шишковатая веточка, смятая салфетка рядом…

— Ты правда хорошо рисуешь, — заметил он.

Я улыбнулась.

Стоит сказать — художница, никто не воспринимает всерьез. А это профессия.

— Такие странные линии, — он проследил пальцем ветку. — Ломанные.

— Асимметричные, — поправила я. — Это красиво, несовершенство придает жизнь, а идеал — это статика, в ней нет движения, не цепляет.

Андрей неожиданно усмехнулся и встал с кровати.

— Я понял, чем тебе понравился.

Я удивленно смотрела ему в спину, когда он направился к выходу. Карандаш застыл над бумагой. И вовсе не поэтому… Я погрузилась в рисование до вечера. В десять ушел Андрей, а я впервые не думала, куда и зачем, у меня не болел живот — так увлекло любимое занятие.

Когда жизнь меняется на сто восемьдесят градусов, самое сложное — привыкнуть к изменениям. Не ждать, что все вернется в привычную колею. Адреналин первых дней прошел, и у меня наступила ломка. Хотелось домой: под привычный плед, читать книжку, рисовать и мечтать. Не волноваться о будущем. Вернуться к учебе, вновь ходить на пары, дружить с девчонками и парнями от искусства. Хотелось к тете — поплакать ей в плечо, раз больше нет рядом маминого, поболтать с двоюродными братом и сестрой, почувствовать, что мы семья и я не одинока. Мне хотелось в уютное прошлое хоть на минутку.

Так всегда бывает, когда впереди неизвестность. Пару раз я плакала: у окна или в ванной, чтобы Андрей не слышал. Мне нужна уверенность в завтрашнем дне. Я четко поняла, что Андрей имел в виду, когда сказал: я не смогу дать тебе то, что ты заслуживаешь.

Да, он не смог.

И никогда не сможет.

В этом самая большая ложь на свете. Говорят, сильнее всего любовь нужна тем, кого любить трудно. Но не так это, не нужна им любовь. Я теперь точно знаю.

Я многое поняла, пока была с ним.

Смотрела, как он живет, смотрела на спартанский быт, привычки. Андрей был другим, с другими ценностями, другим опытом, которые создали из него то, кем он стал.

Его больная любовь, его сигареты — полные пепельницы окурков, которые он оставлял после ночи на кухне, погруженность в себя… Не знаю, о чем постоянно думает… Что вспоминает? Войну? Разрушенные судьбы? Врагов?

Дело ведь не в том, что он не хочет меняться — он не может. Волк, попадая в капкан, перегрызает себе лапу и уходит калекой-отшельником в лес. Люди тоже такие есть.

В этом мире он привык вот так.

Андрей не доживет до старости. Он понимал это.

И мне кажется, воспринимал это совершенно спокойно — как закономерный финал угробленной жизни. Поэтому меня гнал — нет у него будущего, и у меня рядом с ним не будет. Не будет нас. Поэтому от меня отстранился. Андрей так и не лег со мной, хотя я ничего такого не предложила — просто для удобства, чтобы он мог нормально спать… Он выбрал дистанцию.

На УЗИ в двадцать недель я не попала.

Андрей пообещал, что сводит позже: перед тем, как заказывать документы. Пока особо не стоит светиться. Чувствовала я себя сносно: привыкла к нему и ситуации, продолжала пить лекарства, рисовала, все шло своим чередом и меня перестали беспокоить недомогания.

Зато произошло кое-что другое.

Андрей прятал меня, как зверь прячет семью: за семью замками, зато в безопасности. Я редко выходила из дома.

— Не сводишь меня погулять? — спросила я, отложив в сторону изрисованный альбом. — Я хочу на улицу…

Уже третий.

Я постоянно рисовала, готовила, читала, готовилась к родам: училась распознавать схватки и ухаживать за младенцем. Шла двадцать первая неделя, и было невыносимо, хоть на стену лезь.

На улице лето скоро закончится.

— Хочешь погулять? — переспросил он. — А пойдем. Погода хорошая.

— Не могу поверить! — я рассмеялась, и встала с кровати.

По вечерам уже прохладно. Взяла вязаный кардиган, сумку и быстро надела балетки. От предвкушения хотелось летать. Андрей наблюдал, как я порхаю в своем черном платье для беременных, не скрывая радости.

Он отвез меня в парк.

Наслаждаясь вечерним солнцем и свежим воздухом, я побрела по дорожке рядом с Андреем. Боже, как хорошо… Разве много нужно для счастья. Андрей выгуливал меня, подстроившись к шагу. Так хорошо просто идти и дышать полной грудью.

— Хочешь мороженое?

Мы шли как раз мимо белого киоска.

— Да, — подумав, сказала я. — Клубничное.

— Подожди, я сам куплю.

Я села на нагретую скамейку.

Смотрела, как он покупает для меня рожок с розовыми шариками.

Весь в черном, взгляд рыскающий, словно ищет опасность. Я к нему привыкла, но на фоне обычных людей вновь стало заметно, как он отличается.

— Держи, — он скованно улыбнулся, подавая рожок, обернутый салфеткой.

Сел рядом и закурил, выдувая дым вниз, чтобы на меня не летело.

Мороженое оказалось вкусным. В меру сладкое, с ярким вкусом клубники.

Мне тут же захотелось и ее.

Казалось, Андрей не очень доволен, что я его вытащила. Только пришел домой, а мне погулять захотелось... Но он поглядывал на меня, слегка улыбаясь одной стороной рта. Я взглянула на парализованный уголок губ. Почему-то у него, несмотря на травму все равно приятное лицо. Доброжелательное, когда на кого-то смотрит. Особенно если не один, дома он был свободнее. Представляю, чего ему стоит держать это выражение…

На нем была легкая ветровка, под которой он прятал пистолет.

— Андрей, можно спросить... — я торопливо добавила. — Не отвечай, если не хочешь.

— О чем?

Я убедилась, что рядом нет людей.

— Я читала, тебя осудили… Как ты вышел?

Вслух я не сказала, но мы оба знали, что осудили пожизненно. Думала, он замкнется, но у него даже улыбка не увяла.

— Ну… — тихо сказал Андрей, опустив глаза. — Это было не просто. Мне помогли. Старый знакомый.

Он хочет сказать: организовали побег?

— Просто помог?

— Я кое-что знал, что было ему нужно. А в уплату долга работаю на него.

Он отвечал охотно, но тему я не стала развивать. Клубничное мороженое таяло во рту, а у меня внезапно ком встал в горле. Андрей не скрывал, хотя такие подробности — стоило бы. Это значило, что он уверен — дальше меня информация не уйдет. Я никому не расскажу. Сначала буду с ним, потом с тем холодным мужчиной заграницей. Меня надежно отрезали от общества.

— Не грусти, — попросил он.

Карие глаза были теплыми и мягкими. Добрыми. Я так и не разобралась — он играет или это тоже его настоящий взгляд?

Я улыбнулась через силу. Заставила себя отвлечься, чтобы не портить вечер. Мы прошлись еще немного, скоро стемнело и чтобы я не споткнулась, Андрей взял меня за руку. Когда возвращались к парковке, он насторожился. Внешне скрыл, но старался держать руку поближе к оружию, и быстро посадил меня в машину.

На обратном пути Андрей косился в зеркало заднего вида.

— Что-то не так? — я обернулась, рассматривая дорогу позади.

Ничего подозрительного. Как и в парке.

— Мне что-то не нравится, — пробормотал он. — Не пугайся, просто интуиция. У меня бывает. С войны в подарок привез.

Несмотря на легкий тон, вид у него был встревоженный. Я со вздохом наморщила лоб.

— Снова переезжаем?

— Ага. Никто не должен знать, где ты спишь. Знаешь такое правило? Во сне ты уязвим.

— Теперь знаю.

Сначала я напряглась, но быстро расслабилась. Вряд ли нас могли выследить: не с его паранойей, а то, что у Андрея именно она — не сомневаюсь. С войны привез, как и сказал.

Дома быстро собрала вещи, подождала, пока Андрей отнесет их в машину, и без сожалений захлопнула дверь в темную квартиру. Не расстраивалась и не пугалась нового переезда. Привыкла. Страшно представить, сколько он на это денег тратит, держа одновременно в запасе несколько квартир и машин.

Зато новая квартира оказалась двухкомнатной. Ему будет, где спать.