Ледяная тюрьма - Дин Кунц

Хотя вычислительные машины субмарины непрерывно сортировали и отправляли в банки данных на хранение сотни сообщений, касающихся самых разных тем, все же поток данных, так или иначе связанных с Эджуэйским кризисом, был заметен и непрерывно увеличивался. С консоли в главный компьютер ввели пять ключевых слов: Карпентер, Ларссон, Эджуэй, «Мелвилл», «Либерти». Эта главная ЭВМ должна была создать специальный файл из сообщений, содержащих по крайней мере одно из этих пяти слов.

— Это все? — спросил Горов, дочитав материалы по Эджуэй.

Тимошенко кивнул.

— ЭВМ выдает обновленную распечатку файла каждые пятнадцать минут. Той, что у вас, всего десять минут от роду. Может быть, и появились за это время какие-то незначительные дополнения и добавления. Но главное — у вас на руках.

— Если погода наверху хоть вполовину такая скверная, как они говорят, то и «Либерти» придется повернуть назад.

Тимошенко согласился с этим предположением.

Горов глядел на распечатку, уже не видя ни текста, ни тем более букв, и даже не старался прочесть, что там написано. За черными как ночь буквами, оттиснутыми лазерным принтером, проступал образ мальчика: свеженькое личико, золотая шевелюра, распахнутые объятия. Сын, которого он не сумел спасти.

Наконец, Горов заговорил:

— Я буду в рубке управления. Подождем дальнейших сообщений. Дайте мне знать сразу же по поступлении новых известий на этот счет.

— Слушаюсь.

Поскольку «Погодин» сейчас, по сути дела, не двигался, а практически неподвижно висел в глубине, вахту в рубке управления несли всего пятеро, не считая первого помощника капитана по фамилии Жуков. Трое сидели в черных креслах, вращающихся вокруг осевого винта, следя за стеной напротив, которая представляла собой сплошной ковер из циферблатов, экранов, панелей индикации, рукояток, ручек, ключей, клавиш, кнопок, — а напротив располагался пульт контроля за погружением. Первый помощник Жуков сел на металлический стул в самом центре зала и погрузился в считывание свежайших новостей, которые по его запросам ЭВМ выводила в виде большой таблицы на лицевой панели графопостроителя.

Эмиль Жуков представлял собой единственную вероятную угрозу противодействия тому замыслу, который Горов намеревался осуществить, хотя и не представлял себе пока точного плана во всех деталях. Жукову, единственному среди членов экипажа, были предоставлены полномочия на отрешение капитана от власти в случае недееспособности последнего. Это означало, что если Жуков возомнит, что Горов не в своем уме, не приведи боже, капитан не повинуется прямым указаниям Военно-Морского Министерства, то Горов может расстаться с капитанским мостиком. Естественно, воспользоваться этим своим правом Жуков решится лишь в крайней нужде. Рано или поздно подлодка вернется из похода, а на родине ее ждет начальство, которому надо будет доказывать правомерность своих действий.

Как бы то ни было, Жуков вполне мог сорвать реализацию плана.

Эмилю Жукову исполнилось сорок два года, и, стало быть, он был ненамного моложе своего капитана, однако в отношениях между ними чувствовалось неравноправие, отличное от надлежащей субординации, — нечто вроде отношений наставника и подмастерья. Роли «учителя» и «ученика» возникли как бы сами собой, и по большей части, по воле Жукова, в чинопочитании. Жуков до того уважал порядок и дисциплину, что выказывал в отношении любого начальства нездоровое благоговение. Будь на месте Горова кто-то иной, мало что бы изменилось: Жуков способен был увидеть светоч знаний и источник мудрости в любом капитане. Высокий, худой, длинное продолговатое лицо, напряженные карие глаза, густые темные волосы — все это, на взгляд Горова, придавало его первому помощнику сходство с волком. К тому же осторожность в движениях дополняла манера глядеть прямо в лицо, выражение которого у Жукова при этом казалось алчным. На самом же деле он просто ел глазами любое начальство и вообще не был ни столь опасен, ни столь ярок, как это могло представиться постороннему человеку. Жуковым Горов не мог быть особенно недоволен: просто хороший человек, настоящий мужчина, надежный, хотя и не хватающий звезд с неба, командир. В обыкновенном раскладе искренняя почтительность к непосредственному руководителю заведомо означала готовность к сотрудничеству — однако никак нельзя было считать верность Жукова своему капитану чем-то само собой разумеющимся, особенно при возникновении чрезвычайных обстоятельств. Жуков постоянно имел в виду, что, кроме Горова, на свете много другого начальства, поглавнее его командира и, следовательно, есть такие люди, которые заслуживают большей почтительности и преданности со стороны Жукова, чем даже капитан Горов.

Подойдя к графопостроителю, Горов положил поверх изучаемой Жуковым таблицы материалы об Эджуэе.

— Поглядите-ка лучше вот это.

Когда Жуков добрался до последнего листа распечатки, он, подняв преданные глаза на Горова, сказал:

— Вот уж воистину угодили в яму, которую сами себе и выкопали. Но, знаете, в газетах я как-то не встречал слишком много статей про этот Эджуэйский проект, хотя из прочитанного мною я вынес впечатление, что они вроде бы до сих пор находятся на подготовительном этапе. Но все же эти Карпентеры замечательно умные люди. Наверное, выберутся как-то.

— Знаете, я лично обратил внимание вовсе не на Карпентеров. Там есть и другие имена.

Скоренько проглядев всю распечатку, Жуков, кажется, выудил то, на что намекал капитан. Радуясь собственной сообразительности, он сказал:

— Вы, должно быть, о Дохерти. О Брайане Дохерти.

Горов присел на другой стул, стоявший у столика с покрытой плексигласом и подсвечиваемой снизу таблицей.

— Да, вы угадали. Дохерти.

— Это не родственник убитого американского президента?

— Племянник.

— Мне очень нравился его дядя, — сказал Жуков. — Я понимаю, что вы считаете меня простаком в этом отношении.

Первому помощнику было хорошо известно об отвращении, которое испытывал Горов ко всякой политике и политиканам, и когда неприязнь его начальника к властям предержащим выходила наружу, Жуков разрывался между необходимостью сохранять уважение к своему капитану и выказывать почтительность к тем, кто стоял выше капитана. Естественно, если бы капитан даже попытался сделать вид, что он разделяет настроения своего помощника, — ради того, чтобы устранить вероятную помеху своей рискованной затее, — Жуков бы ему не поверил. Лицемерие смысла не имело, и, пожав плечами, капитан бросил:

— Политика — это все-таки только ради власти. Я уважаю результат, конкретные достижения.

— Но Дохерти был человеком стоящим, он хотел мира, — сказал Жуков.

— Ну да, миром они частенько приторговывают. Все они.

Жуков насупился.

— По-вашему, он не был великим человеком?

— Великим человеком становится ученый, который открыл новое лекарство, исцеляющее от болезни. А политик...

Жуков был не из тех, кто мечтал о возвращении старых порядков. Но ему было трудно смириться с тем, что правительство в нынешней России обыкновенно очень неустойчивое, и потому за последнее время за несколько лет в России сменилось очень уж много разных правительств. Жукову нравились сильные руководители. Ему просто был необходим некто, от кого можно было бы ожидать указаний и постановки целей — потому хорошие политики были его идолами, независимо от национальности.

Горов сказал:

— Не имеет значения мое мнение о покойном президенте другой страны. Тем более что я могу с чистым сердцем отдать должное семейству Дохерти: они переносили свое горе с твердостью и достоинством. Очень впечатляюще.

Жуков с готовностью кивнул.

— Заслуживающее всяческого уважения семейство. Да, это очень печально.

У Горова было такое ощущение, что он обходится со своим первым помощником как с каким-то мудреным музыкальным инструментом. Итак, он уже настроил этот музыкальный инструмент. Теперь надо было побудить Жукова к воспроизведению очень сложной мелодии.

— А отец этого парня — сенатор, так, кажется?

— Да, и у него немалый авторитет. И влияние, — подтвердил Жуков.

— И ведь в этого Дохерти тоже, кажется, стреляли?

— Да, было еще одно покушение.

— Видите, что творит американский строй. И вы думаете, что эти Дохерти — пылкие американские патриоты? После всего, что с ними сделала родина?

— Все Дохерти — большие патриоты, — сказал Жуков.

Поглаживая аккуратную бородку, Горов медленно, как бы подыскивая точные слова, произнес:

— Должно быть, непросто этому семейству хранить верность и любовь к родине, расправляющейся со своими лучшими сыновьями.

— О чем вы говорите? Разве это народ виноват? Вся страна? Да нет, это происки кучки реакционеров. ЦРУ, наверно, руку приложило. А американский народ тут ни при чем.