Маленький мудрец - Борис Штейн

– Как при чем таможня? – зашелся дробным смехом наш трезвый, как выяснилось, гость. – Я ж, блин, в таможне работаю. Забыл? И таможенное звание у меня, между прочим, – подполковник. Он достал из кармана удостоверение, раскрыл его и подержал у меня перед глазами. Я разглядел фотографию (вроде – он) и слово «подполковник»).

– А как же с нашими делами?

– А это – без отрыва от производства. – И тут же спросил серьезно и просто: – А вы платить можете?

– Можем, – подал голос Юрий Архипович. – У вас такса есть?

– Ой, какая там, блин, такса, – принялся опять смеяться подполковник таможенной службы, и я испугался, что он снова пустится в пляс.

– Да ладно! – оборвал Юрий Архипович.

– Три тысячи – «пробить» машину, – успокоившись, заявил бывший кагэбэшник. – Пять тысяч – человека.

– Будем говорить – не слабо, – прокомментировал Архипыч.

– Но – в рублях. Никаких там баксов.

– Еще бы! Оплата по выполнении, – жестко уточнил Архипыч. – Без аванса.

Наш первый наемный агент театрально вздохнул и согласился.

Получив задание, он уехал, а мы – что же мы, не люди? – мы принялись за пиво.

Черная, как ночь

В школе «Капитан» произошли изменения. У двери теперь стоял охранник и у всех проверял пропуска – у учеников, учителей, родителей – у всех, кто переступал порог этого престижного учебного заведения. Пропуска у всех были! «Когда же они успели? – подумал я. Такая оперативность возможна только в частном заведении. В небедном частном заведении. Ведь пропуска – с фотографиями». Мы с Юрием Архиповичем показали новенькие удостоверения нового частного сыскного агентства «Луч». Пожилой охранник снял с пояса мобильный телефон:

– Позвоню в дирекцию, вы поговорите, вам выпишут пропуск. Таков порядок.

О-ля-ля!

Нажав на кнопку, приложил трубку к уху, ждал ответа. Вдруг раздался энергичный голос:

– Не надо звонить!

К нам быстрым шагом приближался завуч школы «Капитан» Самсон Георгиевич Булатов.

– Не надо… Это ко мне. Здравствуйте, друзья!

Охранник нехотя спрятал телефон:

– Самсон Георгиевич, по вашей же инструкции положено выписать пропуск…

– Не надо, не надо! – Он взял нас под руки и провел мимо недовольного охранника.

Охранник угрюмо молчал. А что ему оставалось делать? Не вступать же в единоборство со своим, по сути дела, работодателем. Я подумал, что в нашем государстве навести порядок не удастся никогда.

Взглянул на Архипыча. Судя по физиономии, его посетила та же самая мысль.

– Ну как, – спросил нас озабоченно Самсон Георгиевич, – что-нибудь делается?

– Делается, – неуверенно сказал я.

А Юрий Архипович высказался в более определенном тоне:

– Нам вот что нужно. Первое. Перечислите, будем говорить, пятьдесят процентов оговоренной суммы на наш счет. Пожалуйста, сегодня.

Самсон Георгиевич кивнул.

– Второе. Нам нужно поговорить с директором школы. Третье. Побеседовать с частными охранниками детей.

– Ах, – сказал Самсон Георгиевич, – из охраняемых детей остался только один. Остальных забрали из нашей школы. Остался тот, у кого родители в загранкомандировке, оба. А вернутся…

В просторном коридоре второго этажа маячила одинокая фигура персонального охранника.

Я сказал:

– Вы идите к директору, а я с ним поговорю.

Охранник был одет в ничем не примечательную куртку, джинсы и кроссовки. Он не сидел (я даже не заметил стула), а как бы бродил бесцельно по коридору, не спуская глаз с двери, за которой по передовым программам-методикам учили ребенка его хозяина. Роста охранник был невысокого, не выглядел богатырем. Длинные волосы и очки в тонкой золотистой оправе довершали дело маскировки образа. В школе его можно было принять за учителя, на улице – за журналиста, врача, мелкомасштабного менеджера. Прежде чем подойти, я достал и раскрыл свое частносыскное удостоверение.

– Не нужно, – усмехнулся охранник. – Я знаю, кто вы.

– Откуда? – изумился я.

Он ответил, скромно потупив взор:

– Служба такая…

– Ваша служба позволит вам ответить на несколько вопросов?

Он пожал плечами:

– Отчего же…

– Вы знали этого убитого пария?

– Костю? Знал.

– Что вы можете о нем сказать?

– Близко-то я его не знал. Мы же тут, понимаете, каждый своим делом занят. Костя был более общительным… И как бы другом животных.

_?

– У нас в директорской прихожей обезьянка живет в большой клетке и два попугая. Он их баловал вместе со своим Кирюшкой: орехи приносил, апельсины. И собака его понимала.

– Собака?

– Ну да, директорской дочки собака. Хромоножка.

– Расскажите, пожалуйста…

– А чего рассказывать? Девчонка в класс, а она сядет и сидит у стенки, ждет перемены. Кто ни подзывает, не идет. Обернется только, зевнет и дальше сидит. А к Косте шла. Он свистнет тихонько, по ноге похлопает, она к нему и подбежит. Обрубком хвоста вертит с невероятной скоростью в знак симпатии к Косте. Он когда даст ей гостинца, когда просто за ухом почешет, она и довольна. Он ей скажет: «Ну, иди!» – она и уйдет опять к стенке. Сидит, позевывает.

– А как она выглядела?

– А никак. Черная, как ночь.

– Вы не видели кого-нибудь, кто мог бы…

– Ну что вы… Нас всех уже допрашивали… Был первый урок, людей много проходило по коридору: родители, учителя… Мы-то… Каждый свой сектор наблюдения имел, по сторонам-то не особенно. Вот я с вами разговариваю сейчас, а сам на дверь класса смотрю. Это моя работа.

– Да-да, конечно.

– Мы и выстрела не слышали… Глушитель плюс звонок на урок.

Тут я задал совсем идиотский вопрос, подхваченный из бесконечных «убойных» сериалов:

– А ему никто не угрожал?

Мой собеседник улыбнулся:

– Да нет, что вы… Мы тут все при исполнении, ни с кем вообще-то и не разговариваем обычно. Это уж я с вами только, потому что дело касается убийства…

– Не было ли какого-нибудь случая, который бы насторожил…

– Да нет…

Он задумался, помолчал немного, потом проговорил:

– Вот разве что… Накануне, когда директорша проходила мимо, окликнул ее и сказал, что у него к ней есть разговор… Ну, Далила ответила на ходу, чтобы зашел к ней на перемене.

– И зашел?

– Не знаю. Мы на переменке своих разбираем, гуляем с ними. В туалет водим, еще куда…

Я поблагодарил и отправился в кабинет директора. В прихожей в большой клетке прыгала маленькая обезьянка. При моем приближении вцепилась в прутья руками и ногами и замерла, уставившись на меня большими выпуклыми глазами. Мне стало не по себе. В этот момент отворилась дверь, и Юрий Архипович вышел из директорского кабинета в сопровождении Самсона Георгиевича. Мы расстались с профессором у поста охранника, сели в машину и отправились восвояси.

А звонка от Евы я все же дождался. Не было никаких хрипов и никакого кашля. Она проговорила быстро:

– Завтра.

И – короткие гудки.

Она не сказала: «в тоже время», решила, что умный человек и сам догадается.

Я и догадался.

Филя

Филя жил в коммуналке. Соседка-пенсионерка указала на дверь:

– Тут. Вы не беспокойтесь, у него сегодня чисто, я вымыла.

– Вы его опекаете?

Она махнула рукой:

– Просто надо мыть. Чтоб не воняло.

Толкнула дверь и со словами: «Филя, к тебе!» проследовала мимо.

Я спросил: «Можно?» и, не дождавшись ответа, вошел. Надо сказать, что я и не надеялся увидеть пристойное жилье с пристойной мебелью. Но то, что предстало взору, меня ошеломило. Комната была пуста! Да-да, пуста: ни шкафа, ни стола, ни табуретки. Изо всех приспособлений для жизни – только голая лампочка под потолком да гвоздь в стене, на котором было понавешано всякого-якого, что с большой натяжкой можно было назвать одеждой. И все. В углу комнаты возле окна на груде тряпья лежал человек с серым лицом в больших старомодных «слесарских» очках с трещиной на одном стекле. Такие очки можно было купить разве что на барахолке у обнищавших пьющих пролетариев, раскладывавших на газетке огрызки собственной жизни. Впрочем, теперь и барахолок-то таких не осталось: власти подчистили уличную торговлю. Итак, Филя лежал на полу в углу своей пустой комнаты и читал книгу. Книгу читал! Я не верил своим глазам.

– Вы Филя? – задал я шикарный по своей бессмысленности вопрос.

– Ну.

– И что у вас за книга? – спросил я как можно серьезней.

– А вот, – ответил лежащий человек, – сейчас я вам прочту.

Книга у него была толстая и, как ни странно, обернутая старой газетой. Я готов был поспорить на что угодно, что она и досталась ему в таком, обернутом, виде. Филя слегка прокашлялся, и до меня долетел текст:

«Первое. Русский человек в дороге не переодевается и, доехав до места свинья свиньею, идет в баню, которая наша вторая мать. Ты разве некрещеная, что всего этого не знаешь? Второе. В Москве письма принимаются до двенадцати часов, а я въехал в Тверскую заставу ровно в одиннадцать, следственно и отложил писать к тебе до другого дня».