Журнал «Вокруг Света» №09 за 1992 год - Вокруг Света

Старый индеец жил в палатке из коровьих шкур волосяной стороной внутрь, в ужасной грязи. Спал он не в гамаке, а на некоем подобии постели, сложенной из ветвей и возвышавшейся над землей примерно на метр. Войдя, я сразу увидел двух змей: одну метра три длиной и толщиной с руку, другую около метра, с желтой буквой V на голове, и подумал про себя: «Сколько, должно быть, кур и яиц слопали эти твари!» Я никак не мог понять, как козы, куры, овцы и даже осел могут уживаться с ними вместе под одной крышей. Старый индеец оглядел меня со всех сторон. Он даже заставил меня снять штаны, которые Лали превратила в шорты, и когда я остался в чем мать родила, усадил меня на камень у огня. В огонь он кинул несколько зеленых листьев, тут же начавших страшно дымить, и в воздухе запахло мятой. Дым совершенно задушил меня, но я старался не кашлять и просидел так минут десять, пока листья не сгорели. После этого старик сжег мои шорты и дал мне вместо них две индейские набедренные повязки, одну из овечьей шкуры, другую из змеиной кожи, мягкую как перчатка. А на руку надел браслет, сплетенный из полосок козьей, овечьей и змеиной кожи. Он был сантиметров десять шириной и застегивался с помощью змеиного зуба.

На левой лодыжке у колдуна была язва размером с двухфранковую монету, сплошь покрытая мухами. Время от времени он сдувал их, а когда они уж слишком донимали, присыпал язву пеплом. На прощанье он подарил мне маленький деревянный нож; чуть позже Лали объяснила значение этого подарка. Когда я захочу увидеть его, надо послать ему этот нож, и если он согласен на встречу, то пошлет в ответ нож более длинный.

Итак, я покинул его, чувствуя себя весьма неловко с голой задницей. Но чего не сделаешь ради свободы! Лали увидела мою набедренную повязку и расхохоталась, показывая зубы, прекрасные, словно жемчужины, что она поднимала со дна моря. Потом оглядела браслет и вторую набедренную повязку — змеиную, а чтобы убедиться, что я прошел через испытание дымом, даже обнюхала меня. У индейцев вообще очень сильно развито чувство обоняния.

Постепенно я привыкал к этому образу жизни, одновременно понимая, как важно вовремя остановиться, иначе вообще расхочется бежать. Лали следила за мной денно и нощно. Ей хотелось как можно теснее связать меня с жизнью своего племени. Так, однажды она заметила, как я вышел на рыбалку, и поняла, что я прекрасно умею грести и управлять лодкой. Она тут же решила сделать меня своим напарником в добыче жемчуга. Однако эта идея ничуть меня не вдохновляла. Лали слыла лучшей ныряльщицей в деревне. Именно ее лодка всегда возвращалась нагруженной самыми крупными раковинами, что водятся на большой глубине. Я также знал, что ее помощник-гребец — брат вождя. И понимал: что если я выйду с Лали в море, его интересы будут ущемлены, а делать этого ни в коем случае не следует. Когда же я впадал в задумчивость, она кидалась на поиски сестры; та прибегала, веселая, жизнерадостная, и, входя в хижину, пользовалась моей дверью. Должно быть, это имело какое-то особое значение. Они подходили к главной двери, а затем разделялись — Лали входила через свою, а Зарема, младшая, — через мою. Грудки у Заремы были величиной с два небольших мандарина, а волосы совсем коротенькие. На уровне подбородка они были обрезаны под прямым углом, а челка доходила до самых глаз. Всякий раз, когда Лали приводила ее таким образом, они сперва купались, потом входили в хижину и развешивали свои набедренные повязки на гамаке. Младшая всегда покидала хижину в грустном настроении, поскольку я не предпринимал никаких попыток овладеть ею. Однажды мы все трое лежали в гамаке, Лали посередине. Вдруг она встала и уступила сестре свое место, заставив меня плотно прижаться к маленькому обнаженному телу Заремы.

А потом помощник Лали поранил колено. Его унесли к колдуну, и он вернулся с нашлепкой из белой глины на ране. Поэтому в то утро на промысел с Лали отправился я. Все шло нормально, лов был удачный. Заплыли мы даже дальше обычного. Лали была счастлива, что я в каноэ, рядом с ней. Перед тем как нырнуть, она с головы до ног натерлась маслом. Я понял: там, на глубине, должно быть, очень холодно. Неподалеку на поверхности возникли три акульих плавника. Я указал на них Лали, но она, похоже, не придала этому особого значения. Было десять утра, и солнце палило уже вовсю. С сумкой, привязанной к левой руке, она нырнула так ловко, что лодка даже не качнулась, и стремительно ушла к темному дну. Это первое погружение, должно быть, имело разведывательный характер, поскольку вынырнула она лишь с несколькими раковинами в сумке. Тут мне пришла в голову идея. Я заметил в лодке моток кожаных бечевок. На одной из них я завязал двойной узел и показал его Лали. Она, вероятно, поняла и после продолжительного погружения появилась на поверхности уже без сумки, передохнула, уцепившись за борт, и сделала мне знак тянуть. И я вытащил сумку. В то утро, погрузившись всего восемь раз на пятнадцатиметровую глубину, ей удалось почти до краев заполнить каноэ раковинами.

На берегу нас уже ожидали старуха и помощник Лали. Они были поражены нашим уловом. Наверное, Лали объяснила им, что именно я научил ее оставлять сумку на дне, что значительно облегчало подъем и позволяло набрать больше раковин. Индеец внимательно осмотрел двойной морской узел и с первой же попытки завязал точно такой же. И гордо взглянул на меня.

Вскрыв первые раковины, старуха обнаружила сразу тринадцать жемчужин подряд. Обычно Лали никогда не оставалась до конца этой операции, но сегодня нарушила этот обычай. Я съел минимум дюжину, а Лали — пять-шесть штук. Затем старуха начала делить добычу. Все жемчужины были примерно одинакового размера — с добрую горошину. Три она отложила вождю, три мне, две себе и пять Лали. Лали тут же отдала свою долю мне. Я взял жемчужины и протянул раненому индейцу. Он не хотел брать, но я силой разжал ему ладонь и вложил в нее жемчужины. Его жена и дочь, стоя чуть поодаль, наблюдали за этой сценой. Увидев мой жест, они подбежали к нам, радостно смеясь. Я помог им отнести индейца в дом.

Все это повторялось каждое утро на протяжении двух недель. Всякий раз я отдавал свою долю индейцу.

Время от времени я ходил повидаться с индейцем-альбиносом. Он велел называть себя Зорилло, что по-индейски означает «маленькая лисица». От него я узнал, что вождю не дает покоя мой отказ вытатуировать у него на груди голову тигра; я объяснил, что недостаточно хорошо рисую для этого. С помощью словаря я попросил его раздобыть большое зеркало, прозрачной бумаги, тонкую кисточку, пузырек чернил, копировальной бумаги, а если ее не окажется, толстый и мягкий карандаш. Я также попросил раздобыть одежду моего размера и держать пока у себя. Оказалось, что полиция расспрашивала его об Антонио и обо мне. Он сказал им, что я, перебравшись через горы, ушел в Венесуэлу, а Антонио умер от змеиного укуса. Он также узнал, что французы до сих пор сидят в тюрьме Санта-Марты. На самом деле он ничего не слышал об Антонио, однако знал, что в происшедшей недавно стычке между береговой охраной и контрабандистами погибли пятеро охранников и один контрабандист, а лодку захватить не удалось. В хижине Зорилло я заметил бутылку с анисовой. В индейской деревне не водилось ни капли спиртного, если не считать перебродившего фруктового сока. Заметив бутылочку, я стал выпрашивать ее у Зорилло. Он мне ее отдал с условием, что я выпью все здесь, но только не потащу с собой в деревню. Мудрый все же человек, этот альбинос.

Я уехал от Зорилло на осле, которого он одолжил мне, зная, что к утру тот сам вернется домой. Единственное, что я прихватил с собой, — пакетик конфет в разноцветных тонких обертках и шестьдесят пачек сигарет. Лали с сестрой ждали меня в двух милях от деревни, и мы пошли рядом, рука об руку. Время от времени она останавливалась и целовала меня в губы. В деревне я зашел к вождю и отдал ему конфеты и сигареты. Мы сидели у хижины, глядя на море, и пили из глиняных плошек холодный перебродивший сок. Лали сидела справа, положив мне руку на колено, слева в той же позе сидела ее сестра. Они грызли конфеты, раскрытый пакетик стоял у ее ног, и все женщины и дети подходили и угощались. Вождь наклонил голову Заремы к моей — так он давал понять, что хотел бы, чтобы она тоже стала моей женой. Лали погладила свои груди, затем указала на маленькие груди Заремы, показывая, что, видимо, поэтому я не хочу ее сестру. Я пожал плечами, а все расхохотались. Зарема напротив, скроила самую разнесчастную гримаску. Тогда я притянул ее к себе, погладил грудки, и лицо ее расцвело в улыбке.

Вскоре я получил зеркало, прозрачную и копировальную бумагу, тюбик клея, который не просил, но он мог пригодиться, несколько карандашей, пузырек чернил и кисточку. Я подвесил зеркало так, что оно находилось на уровне груди и в нем во всех деталях отражалась голова тигра. Лали и Зарема, сгорая от любопытства, наблюдали за моими действиями. Затем я начал обводить рисунок кистью, но чернила текли, и пришлось их смешать с клеем. Тут все пошло прекрасно. За три сеанса, по часу каждый, я изготовил точную копию тигра на зеркале.