Железные игрушки — магнитный потолок - Юрий Невский

Все более-менее устаканилось, когда Глубилин стал «быстро и эффективно» приводить сцену в порядок, разбирая предыдущие — а Геннадий готовить декорации к следующему спектаклю.

Понедельник — нерабочий день в театре, но Глубилин пришел. Было указание ждать монтажников из некой волшебной фирмы. Они привезут и установят оборудование для (наконец-то!) автоматической работы занавеса. Невероятно, что подобное чудо прогресса свершится! Никаких ребят из фирмы, конечно, не было. Прошло два часа от назначенного времени, но никто не позвонил; неизвестно, приедут ли вообще? Глубилину послышалось… откуда-то из недр театра… зловещее подвывание. Собака-призрак? Дурной знак.

И богатырь Алеша пришел, он не пропускал тренировок, готовясь к гиревым игрищам на очередном фольк-фесте. И Геннадий был здесь. В подвале находилась его мастерская. Как будто через нее неслась та самая подземная река, выбрасывая на берега тесного помещения обломки самых разных времен и эпох. Какого только хлама там не было! Отжившие свой век электроприборы, какие-то воспоминания о звуковой аппаратуре, бледные тени наглядной агитации на железнодорожную тематику… А если поискать, пожалуй и сухую мышиную лапку здесь точно найдешь, и рассыпанный по углам горох, и кровь христианских младенцев (всех детей, случайно сбитых и зарезанных поездами МПС-РЖД), запечатанную в бутыль. Спустившись в подвал, Глубилин искал эмульсионку. Бутыли, банки, емкости с растворителями, лаками, разноцветными красителями… Алая, изумрудная, желтая, бирюзовая гуашь.

Еще и душераздирающий вой проклятой собаки!

Проем двери вел в соседнюю, еще больше захламленую комнату. Выключатель не нашел, в полумраке наткнулся на древний покосившийся шкаф, дернул дверцу… И тут же (шкаф набит под завязку) — обрушилась стеклянная лавина! Пустые бутылки самых разнообразных форм и размеров заскользили у ног жуками с блестящими спинками. В грохоте высыпавшейся стеклотары различил, как характерно клацнув, разбилась видимо чем-то наполненная бутыль. Какая еще здесь может быть дрянь? Разнесся терпкий аромат дорогого коньяка Что за бред?! Может, Геннадий хранил заначку? (Ведь у каждого, по английской пословице, «в шкафу свой скелет».) Нагнувшись, подобрал с пола отбитое донце. В нем на два пальца плескался коньяк; остальное — на полу; темная маслянистая лужа. Полез куда не надо! Как теперь объяснить Геннадию? Поднял и горлышко (крышка целая, не свинчена). Да это тот самый дорогой французский «***»! Такой же распили давним апрельским днем с юристом. И все, что предшествовало тому, неприятно вспомнилось. Сибирь… срока огромные…

Да ладно, в общем. Придется купить такой же, если что. Держа отбитое горлышко за золотую крышку-корону (как доказательство своей оплошности, что ли?) поднялся наверх. Вышел на задний двор, присел на скамейку, любимое место курильщиков. День весенний, прозрачный. Ветер и солнце разорвали серую слякотную шубу туч, выбросили эту рухлядь, напоминающую о зиме, куда-то за горизонт. От пробегающей под ветром ряби толстый бурый ковер прошлогодней листвы, покрывающий двор, играл переливами коричневых, желтых, багряных узоров.

В прозрачной сини небес метались гортанные голоса рабочих-таджиков.

Двор обнесен оградой, старинные и высоченные, разросшиеся тополя и березы окружали ее, ветер шумел в их кронах. Но… шумел все меньше и меньше. Подъехавший снаружи мощный автокран службы по благоустройству выдвинул в небо желтую стрелу с корзиной. В ней проплывали двое таджиков-карателей в зеленой униформе, оранжевых касках и жутких очках, закрывающих пол-лица. Один из них держал наперевес бензопилу, срезал ветви. Они подбирались к ним постепенно, по частям отсекая живые альвеолы, перепиливая артерии, превращая по кубометру кислорода — в брызги опилок, бензиновый выхлоп. Буйная размашистая живопись становилась сухой графикой, схемой деревьев. Внутри касок у них, наверное, оттиснута жесткая матрица, выпрямляющая мозги, очки разграфлены системой координат — уж очень «правильно» они подгоняли деревья под определенный формат.

Кому помешали тополя и березы? Зеленое воинство хранило тень и голоса птиц, зимой украшало ветви снежными завитками, осенью меняло наряды. Под сенью деревьев прогуливались собачники со своими друзьями, встречались влюбленные представители кошачьего племени, а если кому горько на душе, он мог выпить стопарик, немного похлюпать в тополиную или березовую жилетку, приобняв ствол. Возможно, отдел культуры района решил осуществить свою экспансию? И дерева обкорнать, и устроить электрический (хорошо, если не железный) занавес? Может, вышки с охранниками по углам поставят?

По шуршащему лиственному ковру бродила толстая женщина. В белом спортивном костюме, в накинутой поверх изумрудной куртке техника по благоустройству. На распущенных вороньим крылом волосах кокетливо красовалась изумрудная шапочка с оранжевым козырьком-клювом: женщина походила на довольно-таки зловещую птицу. Отдавала своим таджикам команды, следила за падающими ветвями, иногда что-то каркала в черный радиопередатчик, бывший у нее в руке.

Из двери вышел Геннадий. Бросил один окурок, прикурил следующую сигарету, смотрел на прощальные взмахи отсекаемых ветвей. Вытащил из ушей наушники и повторил рефрен, видно, только что отзвучавшей песни. Странные дни отыскали меня, Странные дни принесли с собой странные ночи…

— Майк Науменко? — удивился Глубилин. Надо же, кто-то слушает. В сердце кольнуло воспоминание…

— Да… — как-то неопределенно ответил Геннадий, но будто на другой вопрос. — Алия Тулгутовна приказала аккуратно подстричь деревья. Знаешь ее? Беженка из Чечни. Возглавляет отдел культуры, курирует наш театр.

Еще и деревья уродуют! Коньяком эту горечь не залить. С грустью показал Геннадию отбитую коньячную голову в золотой «королевской» короне:

— Слушай, как-то стремно получилось. Темно там, и в шкаф врезался. Как все полетело оттуда! А эта была полная. И — хряск!

По лицу Геннадия пробежала хмурая тень (но, похоже, не от того, что жалко коньяк); может, вспомнил что не очень приятное?

— А… там… В шкафу? Ну, значит осталась, — он махнул рукой. — Мне этот коньяк когда-то поперек горла встал. Разбилась, и ладно.

— Да, вот как-то вышло. Эмульсионку искал.

— Не грузись ты. Было время, мне этого коньяка, знаешь, сколько несли? Не поверишь. Я же вроде «народный целитель» здесь был. А кончилось… хуже не придумаешь.

И он рассказал совершенно невероятную историю.

…Работая в театре с той поры, когда его организовали в бывшем Клубе, он отвечал за звук, свет, электрику, реквизит; специалистов на такие деньги днем с огнем не сыщешь. В то время шел спектакль по Блоку «Песня судьбы». Что-то символическое. Блок в нем бегает… Фаина, Фаина моя! — кричит. А потом ему снится… Блоку как бы снится… он умер, его русские люди-крестьяне хоронят. Пеленают в саван, ставят свечи, поют заупокойную. А Геннадий случайно прочитал в какой-то книжке о древних народных заговорах, что в старинные времена из покойницкого савана выдергивали ниточку и, обычно жена, вшивала или перевязывала ее своему мужу, если тот горький пьяница (еще обмылок применяли, которым обмывали новопреставившегося). И сказал как-то, не подумав, одной женщине в театре (муж у нее пил, она постоянно жаловалась): «Вот это возьми, вдруг поможет, избавит от пьянства». Дал ей ниточку из савана, выдернул ее или просто в руки попалась, валялась на сцене. Вшей ему в трусы, наказал, да так серьезно, что сам в это поверил… (Началось-то все с шутки.) Женщина так и сделала. Муж ее почернел в один вечер, едва концы не отдал… Но вдруг пошел на поправку, тягу к выпивке как рукой сняло! Она рассказала об этом, как водится: театр — это же одна большая семья. И подходит к нему один актер. Так и так, у него проблема, сын пьет, просто на глазах пропадает. Геннадий опешил… да это же не всерьез все! И так искренне удивился, что актер заподозрил: ага, вон как играет! Значит, есть что скрывать. Обиделся. «Ты другим помогаешь, а мне нет? Сколько тебе надо? Я все деньги сниму со сберкнижки, не пожалею».

Вот народ суеверный! Но от безысходности, когда с близким беда, каждый готов хоть во что поверить, в самую ничтожную надежду на спасение. Геннадий растерялся: и отказать неловко, и неизвестно, во что ввяжешься. «Ладно, помогу». Теперь специально выдернул нитку, рассказал, что и как сделать. Предупредил, чтобы никто не знал об этом. И надо же, сын актера завязал пить, от одного водочного духа воротит. Мистика какая-то. Но как об этом никто не узнает? Весть прошла — и потянулся народ к новоявленному «целителю». Пришлось после каждого спектакля прятать эту ткань, действовала лишь одна ниточка после того, как саван на сцене отыграет.

Помреж, как «Песню судьбы» ставить, носится повсюду, матерится. Куда саван каждый раз пропадает?! Ткань-то самая дешевая, бязь какая-то. В театре ее рулон был, метров двести, так почти вся ушла. Приходилось женам, матерям эту ниточку давать. А она последнее, что с пропадающим от пьянства близким человеком связывает.