Дикая стая - Эльмира Нетесова

— У тебя даже выбор есть? — удивилась Ольга.

— Само собой! Но бывают бабы ни в моем вкусе. Вот случается такое. Ты хоть и баба, вам вообще^ просто, а тоже не со всяким в постель полезешь.

— Ни с каким! Ни за что! Никогда! — вспыхнула; женщина костром.

— Глупая! Чего мне клянешься? Да я такую как ты, хоть голиком в постель влезь, не захочу и не гляну в твою сторону.

— А почему? — изумилась Ольга.

— Нет в тебе женщины, сплошная кобыла! Кому нужна такая? Тебя хоть теперь в дело бери, банк тряхнуть, к примеру. Ты любого «мусора» замокришь и не бзднешь. Какая с тобой постель? О чем базарить? Сплошные скачки! А где нежность, душевное тепло? Ты о том и не слыхала. У тебя либо лед, либо костер, который мигом сожрет. Такое кому нужно? Нет, Ольга! Женщина, в моем понимании, — это теплое, ласковое море, которое душу умеет согреть, успокоить, утешить, любить верно. На то мало способных. Чего-то обязательно не хватает.

— Надо ж подумать, ты еще с выбором!

— Мужики — натуры тонкие, не только я, большинство со мной согласны. Вот ты думаешь, что тебя все желают? Ох, и ошибаешься, баба! Может, человека два, но не больше.

— Просчитался! Знаешь, скольких уложила? Насиловать хотели впятером. Раскидала!

— Это козлы, а я — о мужиках, которые себя не на помойке подняли и уважают в себе человеков. Брать бабу силой — это зверство. Что от такой получишь? Нет, мне подневольная не нужна. Женщина должна хотеть того, с кем в постель легла.

— А тебя хотели?

— Конечно, и ни одна не пожалела о том.

— А мне не повезло. Правда, я в том мало разбираюсь. Тогда, в те годы, и подавно. Об интимной жизни только шепотом говорили. У нас в детдоме вообще молчали. Тема считалась неприличной.

— Ты детдомовская?

— Да… — опустила голову Ольга.

— Почему?

— Сказали, что подкинули меня на крыльцо. Зима была. Я в легком одеяльце замерзать стала, кричать начала. Меня услышали и взяли. Так и выросла в детдоме, не зная ни отца, ни матери. Впрочем, нас таких было много. Сотни. Но и то спасибо, не убили. Хватило совести подкинуть в детдом. Там выучилась,

потом закончила институт рыбного хозяйства. В то время уже встречалась со своим будущим мужем. Но с семьей не повезло. Запил благоверный на третьем году. Все упрекал меня, что не беременею, не рожаю ему детей. А куда их плодить? Как растить! Зарплата копеечная, квартиры своей нет. По чужим углам мотались. На это и жратву все деньги уходили! Вот и не хотела рожать еще одного горемыку. К тому ж работа наша не приведись никому. Сегодня жив остался, а завтра как знать? В меня, знаешь, сколько раз стреляли браконьеры, я со счету сбилась; Конечно, не всегда мимо. Несколько отметин навсегда остались. Понятно, что еще прибавятся. Хорошо, если не оставят инвалидкой. Тогда уж лучше напей вал, — вздохнула Ольга.

— А за что стреляли в тебя?

— Смешной! Поймала двоих. Они как раз улов вытаскивали из сетей. А тут я! Они на берег и в палатку. Я поняла, легла на дно, но пули достали. Одна — в плечо, другая — в ногу…

— А сколько ты в инспекторах «пашешь»?

— Давно! Десять лет как институт закончила;1 Внешне молодо смотрюсь, потому что на свежем; воздухе работаю. А ведь мне уже на четвертый десяток повалило! — взгрустнула баба.

— Да разве это годы?

— Для бабы — много!

— Не смеши козла, не то задохнешься. Я вон на сколько старше, и то не горюю! — успокаивал Ольгу Гошка. — А теперь ты где дышишь? — спросил хозяин.

— В общаге. Квартиру одиночке не дают.

— Чего ж здесь не прикипелась?

— Ну. Что ты? Октябрьский больше и лучше. Снабжение классное. Здесь совсем дыра. И люди: другие. Молодых нет, сплошное старье. Я тут наездами была, потому никто не знал, когда приеду. Иначе давно убили б, как двух последних, — прикрыла рот рукой, испугавшись своей откровенности.

— Не бойся! Меня не испугаешь. Я худшее знал, —

1 махнулся поселенец.

— В этом селе народ сволочной. Работал тут инспектором один мужик. Припутал семью на нерестилище, отца с тремя сыновьями. Они, гады, у кеты икру отцеживали, а саму рыбу бросали. Ну, а на жилье медведи пришли. С браконьерами свои разборки устроили, кое-кого изувечили. Ну, тот инспектор решил посмотреть, почему в том месте мужиков медведи заламывают всякий день. Вот и нагрянул, а там горы рыбы гниют. Вонь адская. Тут и семейка промышляла. Все браконьеры. Он их — за «жабры». Они ему взятку предложили, хорошие деньги. Инспектор не устоял, согласился. А эти сволочи засветили его ментам. Так и спекся. На десять лет загремел на зону, а браконьеры сухими из воды вышли, даже штраф с них не взяли. Зато у инспектора трое детей дома остались, с матерью живут. Кто им поможет? Наоборот, все ругают, осмеивают. А за что?

— Выходит, ты до пенсии в общаге застряла? — спросил Корнеев.

— Надежд у меня никаких. Это точно. А в общаге, сам знаешь, живешь, как получается, а не так, как хочется.

— Я не дышал в общаге, но представляю, примерно, как в бараке зоны. Весь на виду, как на «параше». И хоть тресни, деваться некуда. Хоть вой! А если взвоешь, влетишь в одиночку. В «мешок»! Чем туда попадать, кайфовее разом откинуться. Оно хоть кем будь, вор или насильник, одиночка хуже пытки. Лучше «маслину» схлопотать. Потому в бараке мужики меж собой кентуются, особенно у кого большие сроки. Дотянут до воли или нет, никто не знает. Да и на свободе не всех ждут. У некоторых к «звонку» никого в живых не оставалось, и, выходя на волю, зэк оставался еще больше одиноким и несчастным, чем в зоне. Там хоть барак, шконка, хамовка, на воле — ничего. Оно красиво звучит «свобода»! Да только многие сваливали с нее в зону уже через неделю. Кому мы нужны вольными? Зэк — это дармовые руки, и человеком его можно не считать. Чуть что не так, грохнет над «репой» автомат, повалит «мурлом» в землю. Если не задел, целуй ее, матушку. А если вошла «маслина», радуйся еще больше: свободным стал от «бугров», пахана, «бабкарей», охраны, оперов и собак. Никто уж не подденет в зубы, не даст в морду или в ухо, не швырнет в шизо. Мертвых судит только Бог! Людям такого права не дано. Да и за что? Ведь ворами многие стали не от жира! Просто хотелось жрать! И ты это должна знать, раз выросла в детдоме.

— Что верно, то верно! Есть очень хотелось. Порой горбушку хлеба уносила из столовой, прятала под подушку и ночью ела, — вспомнила Оля. — Думала, когда стану взрослой, у меня будет свой угол и много хлеба! Своего угла у меня нет до сих пор и уже не будет, да и на хлеб тоже не всегда хватает. Надо одеться, обуться, на чем-то спать. Все стоит больших денег. А где взять? Мне недавно предложение было сделано, слышь, Гоша, полковник подвалил. Из пограничников. Ему до отставки год служить осталось. Поверишь, у него на лысине ни пушинки не уцелело. Его дочь на семь лет старше меня, детей имеет. Так тот дедок, знаешь, что прокукарекал? Такими, мол, как он не бросаются. Если очень захочет, женится и на семнастке. Я ему удачи пожелала, а он в ответ: «Погоди, еще сама ко мне прибежишь, в ноги упадешь, сапоги лизать будешь, чтобы взял, повторил предложение, да поздно будет!» Вот козел! Думает, что за деньги его старую задницу нарасхват целовать станут. Да вот шиш ему в протезы, я — не дешевка и не продаюсь. Нет на мне ценника и не будет. Лучше сдохну, чем со старым бегемотом шашни крутить! Не на ту нарвался!

— Успокойся! Этот фраер сыщет приключения на жопу. Хорошо, если передышит. А вот с тобой — не зарекайся. Не говори «никогда»! Природа свое потребует. Прижмет так, что любому мужику будешь рада! Пусть он окажется хорошим человеком. Ведь должно в этой жизни хоть кому-то повезти…

— Гош, не выгоняй меня в Октябрьский! А то премии лишат, — попросила Оля жалобно.

— Ладно, но в мужичью лямку не впрягайся! — потребовал Корнеев, потеплев к гостье, ставшей совсем понятной, близкой, как сестренка, и совсем беззащитной, слабой. Куда делась ее жесткость и грубость? Женщина сидела как девчонка, подобрав под себя ноги. Гоша подсел к ней на диван, укрыл плечи одеялом. — Спи ты здесь. Все ж у меня теплее и словом перекинемся. Чего там одной мерзнуть? Ложись спокойно, здесь тебя никто не обидит.