Цицерон. Между Сциллой и Харибдой - Анатолий Гаврилович Ильяхов

Восседая на тёплом живительном камне и «считая» морские волны, Марк с удовольствием провёл почти полдня. Вернулся, наскоро разделил трапезу с другом и прилёг отдохнуть в отведённой ему спальне. Заснул и словно провалился в бездну…

Проснулся от стука в дверь – слуга сообщал, что хозяин приглашает на ужин. За столом Марк признался, что заснул и видел сон:

– Я бродил по незнакомой и безлюдной местности. Неожиданно передо мной появился человек. Он сказал мне, что он консул Гай Марий. И действительно, рядом с ним появились ликторы с фасциями, перевитыми лаврами. Марий спросил, в чём моя печаль. Я ответил, и он успокоил: «Из Рима, от моего памятника придёт к тебе спасение».

– Вот и замечательно, Марк! – обрадовался друг. – Сон твой пророческий, какие бывают у царей и героев. Памятник Марию поможет тебе вернуться в Рим.

Марк с досадой отмахнулся.

– Зря этот сон, ты же знаешь! В Риме нет ни одной статуи полководцу Марию. Он был врагом Суллы, а значит, римского народа!

Друг не сдавался:

– Подумай, должно быть, в Риме установлен памятник Марию?

Цицерон вспомнил: Марий построил храм чести и доблести в ознаменование победы над царём Югуртой.

Сновидение вселило в Марка надежду, что всё образумится. Но ненадолго. Тирон вернулся без хороших вестей: после захвата римлянами Регия гавань потеряла главное торговое значение, так что корабли в эту пору – здесь большая редкость, лишь проходящие, случайные.

Вслед за этой пришла ещё одна дурная новость. Явился комендант римского гарнизона с письмом от сицилийского наместника с запретом Цицерону «высаживаться на берег в пределах его власти». За ослушание – смерть.

Переживая сильнейшее унижение, изгнанник направился в обратном направлении, на север. Из Брундизия собирался перебраться на корабле в гавань Диррахия уже на греческой земле.

Путешествие по морю сопровождала сносная погода, а на подходе к Диррахию неожиданно задул сильный встречный ветер, не позволявший кораблю двигаться вперёд. Пришлось возвращаться в Брундизий, и только со второго захода Цицерон ступил на греческую землю.

В тот же миг случилось землетрясение – частое явление в этих местах. Позже Марк в подробностях записал свои ощущения в письме Аттику: «…Люди падали, теряя равновесие, кричали от ужаса свершившейся кары богов. На море поднялись волны, раскидавшие все корабли в гавани; многие бросило на скалы…»

Местный прорицатель, к которому обратился встревоженный Цицерон, неожиданно успокоил: «боги дали знак, что земля греков не рада римлянину, отказывается принимать. Пребывание в Греции не будет продолжительным». В какой-то мере толкование сгладило Цицерону печаль разлуки с семьёй и друзьями.

Увидев в гавани знакомого римлянина, который садился на корабль в Брундизий, а далее следовал в Рим, Марк уговорил взять письмо для Теренции, написанное на пути в Грецию. Помимо подробного описания событий просил прощения за то, что «сделал их несчастными»: «…Тебя измучили, ты в слезах, в трауре – и во всем виноват я! Я спас других, а вас погубил!.. Ты стоишь у меня перед глазами день и ночь. Я вижу, ты взвалила на свои плечи все труды. Боюсь, ты не выдержишь… О, будьте только здоровы, мои ненаглядные, будьте здоровы!»

* * *

В Диррахии римский изгнанник не оставался в одиночестве. В Греции о нём слышали как об искусном ораторе, защитнике простонародья; посланцы из ближних и дальних городов навещали каждый день, и каждый желал пообщаться с ним, спросить совета для ведения судебных дел. В Диррахии Цицерон часто проводил время на морском берегу, подолгу вглядываясь в размытую маревом даль в надежде увидеть очертания вожделенного берега Италии. Грустил и сильно переживал, когда получал неутешительные вести из дома.

Чуда не происходило! В Риме словно забыли о Цицероне. Прошла зима, затем весна, наступило второе лето на чужбине. На грани нервного срыва Марк отправил Аттику послание, будто перед самоубийством: «…Я вижу, что погиб безвозвратно. Умоляю тебя, не оставь моих близких среди этих бед…» На что друг справедливо посоветовал срочно менять образ жизни, обстановку и предложил отвлечься в путешествии. Куда направляться, долго думать не пришлось, вспомнил молодость, замечательное времяпрепровождение в Афинах. По пути из Диррахия вдруг представил, что в Афинах проживает немало сообщников Катилины: Марк не обладает правами римского гражданства, и они тем воспользуются – убьют, и сойдёт с рук…

Он передумал и направился в Фессалоники, живописную область Греции, где его с дружескими объятиями встретил римский друг квестор Планций и без лишних расспросов поселил у себя. Понимая, что гость в скитаниях растратился, вручил достаточную сумму денег, не спрашивая, куда потратит и когда вернёт. Столь открытое сочувствие к изгнаннику изумило Марка, ведь квестор мог сильно пострадать! Но для Планция, казалось, официальные запреты не существовали, он продолжал заботиться о госте.

* * *

Из Рима пришли досадные вести. Квинт Цицерон вернулся домой из римской административной провинции Азия, где пребывал в должности наместника. Лишь бы навредить опальному Марку Цицерону, люди Клодия обвинили Квинта «в вымогательстве при исполнении». Марк немедленно оставил хандру и забросал брата письмами с наставлениями, какой линии поведения в защите придерживаться, если по доносу состоится судебный процесс. Отвлекшись на любимое дело, Цицерон почувствовал улучшение в настроении, к тому же Планций чуть ли не ежедневно обнадёживал:

– Поверь, Марк, закончится срок полномочий трибуна Клодия – закончатся и твои мучения. Народ прикажет Сенату вернуть тебя. Готовься, в Рим поедем вместе. У меня тоже есть там дела, я и Клодию намерен задать вопросы.

Поздней осенью по письмам Аттика и друзей Цицерону показалось, что в Риме того и гляди произойдёт нечто такое, что затронет и его судьбу. Он стал готовиться к отъезду, вновь зажил между надеждой и отчаянием…

На форуме нет спокойствия

Прошло достаточно времени, чтобы римляне разобрались в происходящем по вине трибуна Публия Клодия Фонтея. Даже те, кто недолюбливал Цицерона, изменили к нему отношение из-за страха перед очередным деянием Клодия. Граждане подвергались насилию и угрозам со стороны небезызвестных «товариществ Клодия». Теряя веру в законность и порядок, римляне постепенно утрачивали страх быть убитыми.

Начало положил известный актёр Эзоп, народный любимец, игравший греческие трагедии, как всегда, царственно, величественно. Зрители позволяли ему на сцене многое, лишь бы наслаждаться его необыкновенным талантом. В тот памятный день Эзоп блистал на сцене в роли микенского царя Агамемнона, разорителя Трои, произносил слова о предательстве подданными своего царя. Зрители слышали полный страсти монолог и… понимали, о ком шла речь. Когда актёр взволнованно заговорил о сожжённом доме своего героя, преданного собственным народом, публике не требовалось уточнений – его имя Марк Туллий Цицерон… Это он спас Рим от мятежника Катилины, а римляне вместо благодарности незаслуженно и несправедливо предали своего «Отца нации», позволили сжечь его дом, глумиться над членами семьи… Кульминацией сцены оказался жест Эзопа – рукой в сторону зрителей, будто насквозь пронзая. Трагик загремел «Зевсовым голосом»:

– Римляне! Не уподобляйтесь неблагодарным грекам, не забывайте бесстыдно героев, которым недавно поклонялись, словно божествам! Ради памяти предков не позволяйте недругам изгонять из отечества спасителя! При этом кажущийся безумным взгляд блуждал по зрительским рядам в поисках несогласных с ним. Голос его, казалось, достигал небес, его, наверное, услышали боги:

– До каких пор вы, гордые римляне, будете терпеть над собой злодея?

Реакция последовала немедленно: из многотысячных глоток вырвался вопль