Цицерон. Между Сциллой и Харибдой - Анатолий Гаврилович Ильяхов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Марк появился в Риме так же неожиданно, как исчез, и встретил восторженный приём друзей – по нему скучали. В глазах друзей он увидел прежнее восхищение и надежду на него… Вечером Марк делился впечатлениями в новом письме Аттику: «…Друг мой Аттик! Ничего подобного я здесь не ожидал. Мой дом полон народу, все бегут ко мне навстречу. Воскресла память о моём консульстве, все выражают мне горячую симпатию. Призывают к политике… Однако я по-прежнему чуждаюсь её. Сейчас ни один честный человек не способен заниматься политикой, не замаравшись в грязи…»
На следующий день, по обыкновению, посетил Форум, удивился многолюдности. Из разговоров открыл ужасную истину: Сенат передал власть над Римом трём не знающим удержу людям – Цезарю, Помпею и Крассу.
Высказался резко, без оглядки:
– Ещё не было столь позорного, столь подлого и столь ненавистного положения для людей разного возраста и сословий!
Слушая любимого оратора, толпа кипела ненавистью к триумвирам. Но что могли сделать эти люди? Народная ярость напоминала узника, который с проклятиями бьётся головой о тюремную решётку… Мгла беспросветная… На перемены ни проблеска надежды…
* * *
Выборы народных трибунов прошли при активном участии плебейского сословия. Люди Публия Клодия Фонтея пришли на Форум со спрятанными под одежду короткими мечами. Специально показывали сомневающимся, чтобы долго не думали.
Клодий – трибун! Сбылась мечта! В первой же речи, обращаясь к римлянам, осыпал Цицерона страшными обвинениями в спровоцированной им казни граждан и впервые открыто назвал их безвинными страдальцами. Речь свою густо унавозил грязной бранью и угрозами. Марк всё слышал, видел обращённые на себя взгляды – осуждающие, любопытствующие и сожалеющие, – но сохранял внешнее спокойствие в надежде, что трибун вдруг произнесёт слова, которые могут быть признаны как нарушение закона. Это позволит ему подать жалобу на трибуна в суд как на оскорбителя. Опытный адвокат, Цицерон знал, что делал, он способен защитить себя сам, дав отповедь врагу республики.
Но ситуация в городе разворачивалась не на пользу Марку Цицерону. Какой суд! Неряшливо одетые незнакомцы теперь подстерегали его на улицах, угрожали членам семьи. Во время выступлений на Форуме ему безбоязненно выкрикивали злые оскорбления, потешались над словами, издеваясь и перевирая ради смеха. Громко аплодировали, но не ради восторга, а «захлопывали», чтобы сорвать выступление. Трибун Клодий Фонтей развернул бурную законотворческую деятельность, сочинил и быстро провёл понятный только ему закон «о квартальных товариществах»: оказалось, речь шла о сборищах вооружённых людей, нанимаемых Клодием, якобы для охраны общественного порядка. Сюда записывались люди «без рода и племени», хулиганствующие молодчики и вольноотпущенники, бывшие рабы, которым свобода позволяла безнаказанно грабить и убивать беззащитных граждан. Приходили гладиаторы, обученные биться насмерть, для которых чужая жизнь – ничто.
Спустя время римляне поняли, что «товарищества» – это хорошо организованные отряды отвратительных преступников, которые возглавляет Клодий. Ни один честный римлянин не вступил в их ряды, а порядочные граждане теперь не уверены в личной безопасности, опасаются насилия – в Риме постоянно кого-то грабят, убивают, запугивают…
Друзья Цицерона беспокоились за его жизнь, советовали укрыться подальше от разбойничьего Рима в провинции, и он обратился к Помпею за советом. Триумвир успокоил:
– Не беспокойся, дорогой Марк, я защищу тебя! Клодий раньше пронзит моё сердце, чем посягнет на жизнь моего друга!
Уверенный в поддержке второго властителя, Марк остался в Риме, но продолжал сомневаться, делясь опасениями с другом Аттиком: «…Неужели мне предстоит иметь дело… с убийцей из-за угла, с разбойником, а вовсе не с политическим противником?»
Клодий действительно готовился уничтожить своего личного врага, иначе не мог освободиться от страха перед авторитетной личностью. Но на последний смертельный удар не решался. Боялся Катона, сенатора с безупречной репутацией патриота и верного друга Цицерона. Поэтому, чтобы справиться с Цицероном, следует, прежде всего, удалить Катона из Рима или в провинцию, но куда-нибудь подальше и надолго…
Новоизбранный трибун пригласил уважаемого сенатора к себе в дом, предупредив запиской, что имеет предложение государственного значения. Катон, отложив свои дела, явился в назначенное время. Хозяин встретил с нарочитой учтивостью, говорил обходительно без привычного бесстыдства. Катону в тот момент показалось даже, что Клодий заискивает.
Клодий начал без обиняков:
– Дорогой Катон! Тебе, конечно, известно, что на Кипре сменилась власть. Рим доверял прежнему царю кириотов, а как поведёт себя новый – неизвестно. К тому же Кипр задолжал Риму большую сумму. Зная тебя как самого честного сенатора, трибунат предлагает тебе, Катон, отправиться на Кипр. Необходимо упредить нежелательные последствия и в счёт долга арестовать царскую казну и проконтролировать перепись ценностей с тем, чтобы затем в сопровождении охраны вывезти в Рим.
– Есть острая нужда в тебе, Марк Катон. Это в интересах римского народа, – уверенно заявил Клодий, не отрывая взгляда от его лица. – Немедленно! Ценности огромные, а ревизию их нельзя поручить никому, кроме Катона.
Удивлённый наглым предписанием, сенатор замотал головой, думая, как достойно выйти из ситуации.
Клодий настаивал спокойно, но напористо:
– Марк Катон, отказываться от такой чести преступно для гражданина, к тому же сенатора. Предлагаю отправиться на Кипр через день-два, произвести учёт ценностей и доставить казну с надёжной охраной в Рим.
Катон отказался уже увереннее. Припомнил Клодию прошлое судебное дело и другие грязные делишки. Трибун вспылил:
– Понимай, Марк Порций Катон Младший, моё предложение не как распоряжение трибуна, а как глас римского народа! Откажешься – принудим, пошлём силой, а будешь упорствовать – народ осудит по закону за преступление против Рима!
Катону пришлось подчиниться. Для Цицерона это был удар, наступили чёрные дни. Трибун подготовил законопроект «О лишении воды и огня тех магистратов, которые повинны в казни римских граждан без суда». Послал по всем кварталам глашатаев с вооружёнными людьми, они принудили граждан собраться в цирке, объявив «народной сходкой», на которой новые консулы Пизон и Габиний поочерёдно призывали граждан осудить «расправу над многострадальными жертвами произвола консула Цицерона». Объявили, что законопроект поддержал отсутствующий Гай Юлий Цезарь. Люди слушали и не хотели никого осуждать, а когда пришло время для голосования, начали расходиться по домам. Но не тут-то было!
Все выходы из здания цирка оказались заблокированы людьми из «товарищества Клодия». Кто отказывался голосовать, не выпускали, угрожали оружием. Сенаторы тоже находились на «сходке», охранники издевались над ними, рвали тоги, не позволяя защищать.
Сенатор Катон целый день ничего не знал о происходящем в цирке, собираясь в дальнюю дорогу. Вечером в дорожном плаще явился к Цицерону с мрачным лицом.
– Марк, дорогой! – озабоченно воскликнул с порога. – Меня долго не будет – кто тебя защитит от чудовища, называвшего себя священным званием трибуна?
Цицерон растерянно молчал. Поговорили, а когда друг предложил ехать с ним вместе, отказался:
– Бежать мне позорно. Есть в Риме у меня ещё один друг. Не сравнить с тобой, но обещал помощь. С утра отправлюсь к Помпею. И к Пизону и Габинию пойду. Они консулы, их обязанность – защитить меня от беззакония. Не откажут! Я буду умолять их! А не помогут – брошусь в ноги. Нельзя лишать меня гражданства, как
