Охота за слоновой костью. Когда пируют львы. Голубой горизонт. Стервятники - Уилбур Смит

Она взглянула на его обнаженную грудь и руки; ее щеки в тени шляпки покраснели, она опустила глаза и больше на него не смотрела.

Теперь, когда на северном берегу оставалось всего два фургона, которые отправятся за костью, а остальные благополучно переправились, Шон мог расслабиться. Он вымылся в пруду, надел рубашку и пошел на южный берег, предвкушая долгие послеполуденные часы с Катриной.

Его встретила ума.

– Спасибо, мой медведь, девочки приготовили тебе пакет с холодным мясом и бутылку кофе, чтобы ты поел в пути.

У Шона вытянулось лицо. Он совсем забыл об этих проклятых бивнях; что до него, то он готов был всю свою долю отдать упе и Яну Паулюсу.

– Больше не тревожьтесь о нас, минхеер. Я знаю, каковы мужчины, если они мужчины. Когда есть работа, все остальное потом.

Катрина отдала еду ему в руки. Он смотрел на нее, ждал знака. Один знак, и он откажется слушать уму.

– Быстрей возвращайтесь, – прошептала она. Мысль о том, что он может пренебречь работой, очевидно, ей и в голову не приходила.

Шон обрадовался, что не предложил это.

Обратная дорога к слонам показалась долгой.

– Ты не спешил, – подозрительно встретил его упа. – Лучше берись за работу, а то потеряешь часть своей доли.

Добыча слоновой кости – дело тонкое: стоит топору скользнуть, на бивне появляется шрам и ценность его снижается. Они работали на жаре, окруженные голубыми тучами мух; мухи садились на губы, заползали в ноздри и глаза. Туши начали разлагаться, огромные животы раздувались от газов; газы выходили в посмертной отрыжке. Работали в зной, потели, засохшая кровь покрывала их руки по локоть, но с каждым часов фургоны все больше заполнялись, и на третий день они погрузили последний бивень.

Доля Шона составила около тысячи двухсот фунтов – столько он зарабатывал на бирже за один удачный день.

Утром, когда они отправились назад, он был в хорошем настроении, но оно портилось по мере того, как день тянулся и тяжело груженные фургоны медленно тащились к реке. Дождь как будто наконец на что-то решился, и теперь небо нависло тяжело и низко, как брюхо стельной коровы. Под тучами сохранялась жара, люди тяжело дышали, быки горестно жаловались. В середине дня послышались первые далекие раскаты грома.

– Он застанет нас до реки, – тревожился упа. – Попробуй еще подогнать быков.

До лагеря Шона добрались через час после того, как стемнело, почти не останавливаясь, сбросили его долю бивней и по мосту перебрались на южный берег.

– У мамы еда готова, – крикнул Ян Паулюс Шону. – Когда помоешься, приходи к нам ужинать.

Шон ужинал у Леруа, но его попыткам остаться наедине с Катриной препятствовал упа, чьи подозрения подтверждались. Сразу после ужина старик выложил козырную карту, приказав Катрине ложиться спать. В ответ на умоляющий взгляд Катрины Шон мог только беспомощно пожать плечами. Когда она исчезла, Шон вернулся в свой лагерь. В голове у него туманилось от усталости, и он упал на кровать не раздеваясь.

Дождь начался ночью, с громового раската. Шон вскочил, еще не проснувшись. Он открыл полог фургона и услышал, как усиливается ветер.

– Мбежане, загоняй скот в лагерь! Проверь, весь ли брезент закреплен.

– Я уже сделал это, нкози. Связал все фургоны, так что быки не смогут убежать, и еще я…

И тут его слова заглушил ветер. Он пришел с востока и так испугал деревья, что они в панике затрясли ветвями; он забарабанил по брезенту фургонов и наполнил воздух пылью и сухими листьями.

Быки тревожно переступали внутри лагеря. Потом хлынул дождь – он больно бил, точно град, заглушил ветер и превратил воздух в воду. Он заливал склоны, которые не могли впитывать влагу. Он ослеплял и оглушал.

Шон вернулся в фургон и прислушивался к ярости дождя. От этого шума ему захотелось спать. Он закутался в одеяло и уснул.

Утром он отыскал в сундуке непромокаемый плащ. Плащ трещал, когда он вытаскивал его. Он выбрался из фургона. Скот стоял по колено в грязи, и не было никакой возможности развести костер. Хотя дождь еще шел, но шум не соответствовал силе дождя.

Осматривая лагерь, Шон неожиданно остановился: он вдруг понял, что шумит разлившаяся Лимпопо. Скользя по грязи, он выбежал из лагеря на берег реки. Стоял и смотрел на мутную воду. В ней было столько грязи, что она казалась полем, и текла так быстро, что создавала впечатление неподвижности. Она вздымалась на камнях, прыгала через глубины и образовывала застывшие волны на отмелях. Ветви и древесные стволы в воде проносились так быстро, что почти не развеивали иллюзию, будто река застыла в коричневой судороге.

Шон неохотно оторвал от нее взгляд и посмотрел на противоположный берег. Фургоны Леруа исчезли.

– Катрина, – печально сказал он, и повторил: – Катрина.

Он чувствовал, как печаль утраты смешивается с пламенем гнева. Теперь он знал, чего хочет: это не зуд, когда легко почесаться и забыть; это подлинная боль, та, что у тебя не только в паху, но и в руках, в голове и в сердце. Он не может потерять ее. Он побежал назад в фургон и бросил одежду на кровать.

– Я женюсь на ней! – сказал он и удивился этим словам. Он стоял голый, с испуганным лицом.

– Я женюсь на ней! – повторил он; мысль была необычна и немного испугала его. Он достал из сундука короткие штаны и всунул в них ноги, потом натянул и застегнул ширинку.

– Я женюсь на ней! – Теперь он улыбался своей смелости. – Будь я проклят, если не сделаю этого!

Он застегнул пояс и шнурками привязал к нему башмаки из сыромятной кожи. Потом прыгнул в грязь. Холодный дождь ударил по голой спине, и Шон слегка вздрогнул.

Он увидел Мбежане, выходящего из другого фургона, и побежал.

– Нкози, нкози, что ты делаешь!

Шон опустил голову и побежал быстрее; Мбежане гнался за ним до берега.

– Это безумие! Давай сначала поговорим, – кричал Мбежане. – Пожалуйста, нкози!

Шон поскользнулся в грязи и съехал с берега. Мбежане прыгнул за ним и поймал на самом краю воды, но все тело Шона было покрыто грязью, и Мбежане не сумел его удержать. Шон выскользнул из его рук и прыгнул вперед. Он плашмя ударился о воду и поплыл на спине, стараясь противостоять сильному течению. Река уносила его. Волна ударила ему в рот, он согнулся, кашляя, и река тут же схватила его за ноги и потащила на дно. На мгновение выпустила, чтобы он успел глотнуть воздуха, и завертела в водовороте, снова утягивая вниз. Он вынырнул, отбиваясь руками, но вода потащила его через пороги, и он по боли в груди понял, что тонет. Его проволокло по стремнине между камнями, но это уже не имело значения. Что-то царапнуло его грудь, и он, защищаясь, поднял руки; его пальцы сомкнулись на круглой ветви, и голова поднялась над водой. Шон глотал воздух, цепляясь за ветку, еще живой и стремящийся выжить. Начал бить ногами, пересекая течение и обеими руками обхватив бревно.