Собрание сочинений - Карлос Кастанеда

Невозможно было запомнить всех людей, на которых он мне указывал и которых мы обсуждали. Я пожаловался на то, что если бы я делал записи, то по крайней мере смог бы набросать заметки к его схеме индульгирования. Однако он не захотел повторять, а может быть, и сам всего не запомнил.

Он засмеялся и сказал, что не помнит ее, потому что в жизни мага за творчество отвечает нагваль. Он взглянул на небо и сказал, что уже поздно и что с этого момента мы должны изменить направление. Вместо слабых тоналей мы станем ждать появления «правильного» тоналя. Он добавил, что только воин может иметь «правильный тональ» и что у обычного человека может быть в лучшем случае «хороший тональ».

После нескольких минут ожидания он хлопнул себя по ляжкам и засмеялся.

— Ты посмотри, кто идет, — сказал он, указывая на улицу движением подбородка. — Они как будто встали в очередь.

К нам приближались трое индейцев. Все они были в коротких шерстяных пончо, белых штанах, доходящих до середины икр, белых рубашках с длинными рукавами, грязных изношенных сандалиях и старых соломенных шляпах; у каждого был заплечный мешок.

Дон Хуан поднялся и пошел к ним навстречу. Он окликнул их. Индейцы были удивлены и с улыбками окружили его. Видимо, он рассказывал им что-то обо мне. Все трое повернулись в мою сторону и улыбнулись. Они были в трех-четырех метрах. Я слушал внимательно, но не мог понять, о чем они говорили.

Дон Хуан достал из кармана несколько ассигнаций и отдал им. Индейцы казались очень довольными. Они смущенно переминались с ноги на ногу. Мне они очень понравились. Они напоминали детей. У всех были белые мелкие зубы и очень приятные мягкие черты лица. Старший носил усы. Его глаза были усталыми и очень добрыми. Он снял шляпу и подошел ближе к скамейке. Остальные последовали за ним. Все трое в один голос приветствовали меня. Мы пожали друг другу руки. Дон Хуан сказал мне, чтобы я дал им денег. Они поблагодарили меня и после вежливого молчания попрощались. Дон Хуан сел на скамейку, и мы проводили их взглядом, пока они не исчезли в толпе.

Я сказал дону Хуану, что почему-то они мне очень понравились.

— Ничего удивительного, — сказал он. — Ты должен был почувствовать, что их тональ очень хороший. Это правильно, но не для нашего времени. Наверное, ты заметил, что они похожи на детей. Они и есть дети. И это очень грустно. Я понимаю их лучше тебя, поэтому не мог не почувствовать привкус печали. Индейцы — как собаки, у них ничего нет. Но такова их судьба, и я не должен был чувствовать печаль. Моя печаль — это мой собственный способ индульгировать.

— Откуда они, дон Хуан?

— С гор. Сюда они пришли в поисках счастья. Они братья и хотят стать торговцами. Я сказал им, что тоже пришел с гор и что сам торговец. Тебя представил как своего компаньона. Деньги, которые мы дали им, были амулетом. Воин должен давать подобные амулеты всегда. Им, без сомнения, нужны деньги, но необходимость не должна быть существенным соображением в случае с амулетом. Обращать внимание следует на чувства. Лично меня тронули эти трое.

Индейцы в наше время — это те, кто теряет. Их падение началось с испанцами, а теперь, под владычеством их потомков, индейцы потеряли все. Не будет преувеличением сказать, что индейцы потеряли свой тональ.

— Это метафора, дон Хуан?

— Нет, это факт. Тональ очень уязвим, он не выдерживает плохого обращения. С того дня, как белые ступили на эту землю, они постоянно разрушали не только индейский тональ времени, но и личный тональ каждого индейца. Легко можно представить, что для бедного среднего индейца владычество белого человека было настоящим адом. И однако же ирония в том, что для других индейцев оно было чистым благом.

— О ком ты говоришь? Что это за другие индейцы?

— Маги. Для магов Конкиста была вызовом жизни. Они — единственные, кто не был уничтожен ею, не примирился с ней, а использовал ее с полной выгодой для себя.

— Как это было возможно, дон Хуан? Мне казалось, что испанцы не оставили камня на камне.

— Скажем так, они перевернули все камни, которые находились в границах их собственного тоналя. Но в жизни индейцев были вещи, недоступные восприятию белого человека, и он их просто не заметил. Может быть, магам просто повезло, а может быть, их спасло знание. После того как тональ времени и личный тональ каждого индейца были разрушены, маги обнаружили, что удерживаются за единственную вещь, оставшуюся незатронутой, нагваль. Другими словами, их тональ нашел убежище в их нагвале. Этого не могло бы произойти, если бы не мучительное положение побежденных людей. Люди знания сегодняшнего дня — это продукт таких условий. И единственные знатоки нагваля, потому что они оставались там совершенно одни. Туда белый человек никогда не заглядывал. Фактически, он даже не подозревал о его существовании.

Здесь я вмешался, искренне утверждая, что европейская мысль знакома с тем, что он называл нагвалем, и привел концепцию «Трансцендентного Эго» или «Ненаблюдаемого Наблюдателя», незримо присутствующего во всех наших мыслях, восприятиях и ощущениях. Я объяснил дону Хуану, что именно через это Эго индивидуум и воспринимает себя самого, потому что это единственное в нас, не подверженное изменениям, способное раскрыть реальность в сфере нашего осознания.

На дона Хуана это не произвело впечатления. Он засмеялся.

— Раскрытие реальности, — сказал он, подражая мне, — это тональ.

Я настаивал, что тоналем может быть названо «Эмпирическое Эго», существующее лишь в преходящем потоке сознания или опыта человека, тогда как «Трансцендентное Эго» пребывает вне этого потока.

— Наблюдая, я полагаю, — сказал он насмешливо.

— Правильно. Наблюдая самого себя, — сказал я.

— Я слышу твои слова, — сказал он. — Но ты не говоришь ничего. Нагваль — это не опыт, не интуиция и не сознание. Эти термины и все остальное, что бы ты ни сказал, являются только предметами острова тоналя. С другой стороны, нагваль — это только эффект. Тональ начинается с рождением и кончается со смертью, но нагваль не кончается никогда. Нагваль — беспределен. Я сказал, что нагваль — это нечто, где обитает Сила, — но это только способ упомянуть о нем. Из-за его проявлений