История моей жизни - Александр Редигер

Мне до сих пор не приходилось говорить о моем отношении к религии; помню, что в детстве (лет десяти-двенадцати) я был вполне верующим, и лютеранское богослужение (особенно пение, сопровождаемое игрой на органе) производило на меня сильное впечатление; но с поступлением в гимназию, а особенно в Финляндский кадетский корпус, это совершенно изменилось. В Корпусе подробно преподавался закон божий, но это был сухой учебный предмет, становившийся крайне несимпатичным вследствие личности преподававшего его пастора, и дух в Корпусе был вообще атеистический. В Пажеском корпусе пастор, преподававший нам историю церкви, тоже не может быть помянут добрым словом. По выпуску в офицеры мне и в голову не приходило заходить в церковь, и лишь раз в год я ходил в шведскую церковь для причастия, так как свидетельство о бытности у Святого Причастия нужно было ежегодно представлять начальству; в шведской церкви эта формальность выполнялась особенно легко и просто. В штабах упомянутых свидетельств не требовали, а потому я перестал ходить к причастию, и только в 1879 году мне пришлось это сделать, опять-таки для получения свидетельства, нужного для вступления в брак. С тех пор я бывал на богослужениях только по обязанности: в торжественные дни, при похоронах и т. п., причем чаще всего приходилось бывать в православных церквах.

Православное богослужение я находил красивым, но ужасно длинным и утомительным; притом, я вовсе не был знаком с последовательностью и внутренним смыслом отдельных его частей; оно, однако, меня заинтересовало и в конце восьмидесятых годов в моей библиотеке появилась первая книжка с краткими его объяснениями.

С духовными лицами мне вовсе не доводилось встречаться; только во время турецкого похода мне пришлось познакомиться с полковым священником, достойнейшим отцом Евстафием Крюковым, но он на религиозные темы говорил только с лицами, которые сами того желали, а я к их числу не принадлежал. После того мне в течение десятков лет не приводилось встречаться и беседовать с духовными лицами. Мое отношение к религии было просто индифферентное, я уважал религиозное чувство других, но у меня его не было. Лютеранское богослужение мне было несимпатично; суть его в проповеди пастора, а именно эти проповеди я не был в состоянии выслушивать без внутренней критики и протеста: меня отталкивал деланный пафос пасторов и обличительный тон их проповедей, уместный лишь в устах проповедников, каковыми они мне вовсе не представлялись. Прямую противоположность в этом отношении представляли те редкие проповеди, которые мне случалось слышать в православных церквах, в которых проповедник, без ораторских приемов, говорил просто и задушевно и не громил своих слушателей, а указывал на грешность нашей жизни, каялся, что он и сам грешен, как и они. В лютеранских проповедях было больше анализа и толкования священного писания, это были лекции по закону божьему, тогда как православные проповеди были простыми, задушевными поучениями, говорящими не уму, а сердцу, а по моим понятиям, именно это и нужно. О переходе в православие у меня однако не было и мысли - повторяю, что вопросы религии меня мало занимали, а кроме того перемена религии имела бы вид искания выгод по службе, устранение одного из возможных препятствий для получения высшего назначения.

В 1898 году смерть моей матери, очень религиозной, вызвало у меня желание вновь сблизиться с церковью, найти ту веру, благодаря которой она спокойно и даже с радостью готовилась к смерти. Я попробовал бывать в лютеранской церкви, но вскоре перестал, так как чувствовал, что она мне ничего не дает, и ничто мне меня туда не тянет.

В 1907 году дело о моем разводе заставило меня вновь войти в соприкосновение с лютеранским духовенством. Я уже упомянул, что при этом чины Консистории произвели на меня весьма несимпатичное впечатление*. Больше мне понравился царскосельский пастор Берман, с которым мне пришлось беседовать запросто на его квартире; но и его я заподозрил (может быть напрасно?), что теплое отношение ко мне зависело от моего бытия военным министром.

После моего брака с православной я стал изредка бывать с нею в православной церкви, и тут только возникла мысль о моем переходе в православие. Меня однако удерживало то, что при продолжавшемся равнодушии к религии я из плохого лютеранина обратился бы в столь же плохого православного, а при таких условиях обряд перехода был бы чисто внешним и кощунственным! Пока я был министром, об этом не могло быть и речи еще и потому, что у меня не было времени сосредоточиться как следует на подобном вопросе. После моего увольнения времени у меня было вдоволь, а когда выяснилось, что у меня нет никаких шансов быть вновь призванным к активной деятельности, то отпало и опасение, будто перемена религии может объясняться служебными соображениями. Поэтому моя мысль все чаще возвращалась к этому вопросу; я, однако, не знал, как взяться за дело и какими условиями обставлен переход в православие, не потребуется ли для этого особое поучение у священника, можно ли его совершить без огласки и т. п. Все это можно было узнать у священника, но среди моих знакомых таковых не было.

Во время юбилейных торжеств весной 1913 года я вновь встретился с епископом Владимиром, который сделал нам визит. При моем ответном визите я ему сказал о моем намерении принять православие; он мне ответил, что это дело простое, совершается по такому-то чину, и предложил мне, если будет нужно, свое содействие; ответ его был чисто деловой.

Только в конце 1914 года мне пришлось познакомиться с отцом Александром Петровичем Журавским, и это знакомство привело меня к принятию православия.

Мой тесть 25 ноября серьезно заболел; мы поехали с женой к нему и застали у него отца Александра, который когда-то был полковым священником в 15-м стрелковом полку, когда И. В. им командовал.

Теперь он был священником церкви Космы и Дамиана, при л.-гв. Саперном батальоне. Вечером 4 декабря отец Александр служил молебен на квартире моего тестя, после чего он остался у него к чаю и много беседовал. Человек простой, добрый и глубоко верующий, он произвел на меня впечатление истинного пастыря, и я решил обратится к нему за разрешением моих сомнений. 7 декабря он навестил нас, и я спросил, когда я могу его застать, чтобы переговорить с ним? Он меня принял на следующее утро и выразил согласие теперь же присоединить мня к православию. Через два дня он был у нас вечером, привез чин присоединения и объяснил мне разницу догматов обеих церквей; среди них самой верной оказалась разница вероучений о Святом Духе, так как лютеранская церковь переняла от католической учение о его исхождении от отца и сына (filioque). Вопрос этот совершенно отвлеченный, и я даже не знал, как он решается лютеранской церковью, так как в ее символе веры о нем ничего не говорится. Очевидно, что разница между церквами зависит не от этих богословских тонкостей, а от господствующих в них настроения и духа!