Статьи за 10 лет о молодёжи, семье и психологии - Татьяна Шишова

«Газеты будущего, — грезил футуролог, — могли бы помещать объявления, обращенные к молодым женатым парам: „Почему родители должны себя связывать? Позвольте воспитать вашего ребенка ответственным и преуспевающим взрослым. Категория А профессиональной семьи предлагает: папа — 39 лет, мама — 36 лет, бабушка — 67… Число детей — от одного до четырех, 6–8 лет. Выверенная диета превосходит установленные стандарты. Все взрослые ручаются за развитие ребенка и умение обращаться с ним. Биородителям предоставляется возможность часто посещать детей. Контактный телефон приводится ниже. Ребенок может проводить каникулы с биородителями. Поощряемые религия, искусство, музыка, специально оговариваются. Минимальный контракт — 5 лет. Подробности почтой“.

Биологические же родители, по мнению Тоффлера, могли бы исполнять роль „заинтересованных крестных, то есть дружественных и полезных посторонних“».

Что ж, прогноз уже в значительной части осуществился (вплоть до предсказанного Тоффлером разрешения гомосексуалистам усыновлять детей). Во Франции, по данным Ассоциации по защите прав детей, отнято порядка 2 млн. детей — примерно пятая часть. С поощрением религии, правда, с каждым годом дела на Западе обстоят все хуже. Да и с принципом добровольной передачи детей на воспитание родителям — профессионалам — тоже. Но для утопий это обычная история. Глупое человечество всегда приходится палкой загонять в светлое будущее.

Нет человека — нет проблемы

А теперь копнем еще глубже и спросим: почему те, кто разлучают детей с родителями, сейчас не видят в этом трагедии? Ну, хорошо, они заботятся о благе ребенка, как они его понимают. Но ведь не только многие родители не хотят отдавать ребенка. Дети тоже часто этого не хотят: разыгрываются прямо-таки душераздирающие сцены. Почему не жалко?

Люди, у которых на Западе отняли детей, часто повторяют одну и ту же клишированную фразу, которую им говорили самые разные ювенальные судьи и прочие «защитники детей»: «Мы действуем в интересах вашего ребенка. Мы знаем, как ему лучше». В последний год она несколько раз попадалась мне и в публикациях о нашей опеке, пытающейся перейти на «ювенальные рельсы». Так говорят, когда верят в свое превосходство: дескать, вы невежи, а мы люди компетентные, знающие, нам виднее. Наверное, это частичное объяснение: в современном обществе усиленно поддерживается культ экспертов и «специализма». Ну, а «ювенальщики» еще и хорошо поддержаны экономически. На Западе они получают прекрасные зарплаты и, боясь потерять работу, старательно выполняют установки начальства. Когда российское посольство добилось встречи актрисы Натальи Захаровой с генеральным прокурором суда Ивом Ботом, он сказал: «Мадам, вы не думайте, что мы отняли дочку только у вас. Мы и у французских родителей отбираем детей». «Я спросила зачем», — вспоминает Захарова. «Нам сверху спускают распоряжение, мы обязаны его выполнять, — ответил Бот. — Если завтра указания изменятся, мы не будем отнимать детей в таких количествах».

Однако это все равно до конца не объясняет того поразительного бесчувствия, которое вдруг охватило людей. Не только же среди работников ювенальной системы, но и среди «незаинтересованной публики» широкомасштабное «спасение» детей от родителей не вызывает протеста. Конечно, дает себя знать «промывка мозгов»: из кровной семьи настойчиво лепят образ врага. В СМИ постоянно муссируется тема родительской безответственности и садизма, в произведениях современной культуры «предки» (особенно мать) тоже обычно осуждаются или высмеиваются.

Но как вообще могла укорениться идея, что Богом данные родители суть нечто такое, чем легко можно пренебречь? Ведь и на Западе до недавнего времени старались сохранить кровную семью. Говорят, что подход изменился, поскольку фостерным мамам, в конце концов, стал неприятен их неопределенный статус, а родные семьи не торопились забирать детей обратно (хотя, как отмечалось выше, многим детей просто не отдают). Однако для столь радикальной ломки системы ценностей этих факторов маловато. Мало ли кому что не нравится? Для революции, как известно, нужен не только повод, но и серьезные, в том числе духовные, причины.

Мне кажется, для прояснения ситуации имеет смысл вспомнить, в какие годы началась «эпоха перемен». Пришлась она на конец 70–х — начало 80–х годов XX века. Время, когда уже закончилась другая «великая революция» — сексуальная, и ее победители, поколение бэби-бумеров, все активней перекраивали реальность по своим лекалам. Усиленными темпами создавалось общество потребления и так же усиленно размывались моральные ценности. С одной стороны, быстро совершенствовалась техника, а с другой — чем дальше, тем стремительней происходило расчеловечивание. Все чаще и все откровенней озвучивалось, что человек — это всего лишь сексуальное животное. А потребительская идеология приучала к стандартизированному подходу. Вещи взаимозаменяемы, в обществе потребления их лучше не ремонтировать, проще купить новые. И настал момент, когда эти две линии — технократическая и грубо-биологизаторская — соединились. «Человек, — отмечает французский философ — постмодернист Ж. Делез, — уничтожив все, что не есть он сам», заняв «место Бога», оказался «отвергнут всеми и всем». Под разглагольствования о правах человека на него стали смотреть как на бездушную «машину желаний», которую можно запрограммировать определенным образом, и одновременно как на скота.

«Доктор И.С.И. Хэфиз, всемирно уважаемый биолог из Вашингтона, — писал в свое время Тоффлер, — открыто говорит, ссылаясь на свою собственную блестящую работу о воспроизведении (имеется в виду репродукция человека. — Т.Ш.), что в пределах срока, ограниченного не более чем 10–15 годами, женщина сможет купить крошечный замороженный эмбрион, пойти с ним к врачу и вынашивать девять месяцев, а затем родить его, как если бы он был зачат в ее собственном теле. Эмбрион в действительности мог бы продаваться с гарантией, что родившийся в результате ребенок будет свободен от генетических дефектов. Покупателю также могли бы предварительно описать цвет глаз и волос ребенка, его пол, его предполагаемый рост и вес, когда он родится, а также его предполагаемый коэффициент умственного развития (IQ)».

Тут, конечно, прогноз сбылся не в полной мере: пока что зародыши человека в магазинах не продаются. Но, с другой стороны, суррогатное материнство — идея, не пришедшая в голову Тоффлеру, — лежит в русле все той же технократически — животной концепции. Женщина, вынашивающая ребенка, мыслится как инкубатор, который должен исправно работать, обеспечивая здоровье плода и при этом не испытывая к нему никаких материнских чувств. Потому что эти вполне естественно зарождающиеся у беременной женщины чувства могут помешать ей расстаться с младенцем после его рождения. Людям с традиционными взглядами это кажется диким. Русская Православная Церковь в своей Социальной концепции специально оговорила, что «суррогатное материнство противоестественно и недопустимо даже в тех случаях, когда осуществляется на некоммерческой основе». Но далеко не все согласятся с таким суждением. В интернет-дискуссиях по этому поводу многие горячо защищают возможность обзавестить ребенком подобным способом и обвиняют противников в бессердечии. Чувства «инкубатора», как нетрудно догадаться, даже не обсуждаются.

Из того же ряда — проекты клонировать людей на запчасти (во избежании этических проблем предлагается выводить особи без головы) и эксперименты с эмбрионами человека. Опять-таки вспомним Тоффлера: «Мы быстро приближаемся к тому времени, когда сможем выводить как супер-, так и субрасы… Мы будем иметь возможность произвести расы либо идиотов, либо математических гениев. Мы также сможем выводить детей со сверхнормальным зрением или слухом, способностями обнаруживать изменения запахов, с мускульной ловкостью или музыкальным мастерством. Мы сможем создавать сексуальных суперспортсменов, девушек с супергрудями (и, возможно, с большим или меньшим их числом, чем стандартные две) и другие неисчислимые виды изначально мономорфного человеческого существа».

Так что термин «биологические родители» возник неслучайно. Он, пожалуй, как ничто другое выражает суть происходящего в ювенальной реальности. Прямо назвать кровных родителей животными пока не решаются, хотя, педалируя тему их скотского отношения к детям, массовое сознание, конечно же, программируют на такое восприятие. Но слово «биологические» уже вызывает определенные ассоциации. (Обратите внимание, к людям вообще сейчас все чаще стали применять такие расчеловечивающие термины: об убитых в утробе младенцах могут сказать «биоматериал», о народе — «биомасса».) А если это животные, то с какой стати беспокоиться об их чувствах к детенышам? Разве мы угрызаемся совестью, отдавая щенят в хорошие руки? Мы же не топим их! А мать поскулит и успокоится, забудет. Тем более что человек — животное сексуальное. Значит, для него дети совсем не главное.