Клуб любителей книг и пирогов из картофельных очистков - Мэри Шеффер

Я всегда знала, что детей тянет к страшному, но не уверена, стоит ли поощрять этот интерес. Боюсь спрашивать у Софи, не слишком ли мрачна игра в мертвую невесту для четырехлетней девочки. Вдруг она скажет «да»? Придется прекратить играть, а я не хочу. Мне мертвая невеста нравится.

Так много вопросов возникает, когда общаешься с маленьким ребенком. Например, если человек часто скашивает глаза к переносице, могут они так и остаться или это предрассудок? Моя мама говорила, что могут, и я верила, но Кит — ребенок из более крепкого теста и сомневается.

Я изо всех сил пытаюсь вспомнить, как воспитывали меня (хотя, судя по результатам, с моих родителей едва ли следует брать пример). Меня совершенно точно шлепали, когда я за столом плевалась горохом в миссис Моррис, но больше, собственно, в памяти ничего не сохранилось. Возможно, она получала по заслугам? Не похоже, чтобы Кит вредило обилие воспитателей. Оно определенно не сделало ее пугливой или застенчивой. Вчера я спросила мнение Амелии. Та улыбнулась: ребенок Элизабет ни при каких обстоятельствах не мог стать пугливым и застенчивым. А потом рассказала чудесную историю. Ее сына Йена собирались отослать учиться в Англию, а он не хотел и решил убежать из дома. Посоветовался с Джейн и Элизабет. Последняя уговорила его купить у нее для побега лодку, которой, к несчастью, у нее не было, — но она об этом умолчала. И построила лодку за три дня. В назначенный день ее оттащили к берегу, и Йен поплыл. Элизабет и Джейн махали ему вслед платочками. Примерно через полмили лодка начала тонуть — стремительно. Джейн хотела бежать за отцом, но Элизабет заявила, что на это нет времени, и вообще она виновата, ей и спасать. Сняла башмаки, бросилась в воду, доплыла до Йена. Вместе они дотолкали обломки до берега, и Элизабет отвела Йена в дом сэра Эмброуза — сушиться. Вернула деньги и, пока они сидели у камина, а от их одежды шел пар, мрачно изрекла: «Придется украсть лодку, вот и все». Но Йен уже решил, что проще поехать в школу, о чем и сообщил матери.

Знаю, тебе потребуется куча времени на приведение дел в порядок. Но если выдастся свободная минутка, поищешь альбом бумажных кукол? В роскошных вечерних платьях, пожалуйста.

Думаю, Кит начинает меня любить — гладит по коленке, когда проходит мимо.

С любовью, Джулиет

10 июня 1946 года

Дорогой Сидни!

Только что получила замечательную посылку от твоей новой секретарши. Ее что, действительно зовут Билли Би Джоунз? Неважно, все равно она гений, нашла для Кит целых два альбома бумажных кукол, и не каких-нибудь обычных, а Грету Гарбо и персонажей из «Унесенных ветром», много-много страниц очаровательных платьев, шуб, шляп, боа — прелесть, прелесть! Билли Би даже сообразила прислать ножницы с тупыми концами, а в мою глупую голову это не пришло. Кит сейчас ими вырезает.

Это не письмо, а благодарственная записка. Я и Билли Би напишу, отдельно. Где тебе удалось отыскать такое сокровище? Она кругленькая, уютная, по-матерински заботливая? Такой я ее представляю. В посылке от нее записка, где сказано, что глаза не останутся косыми — это бабкины сказки. Кит в восторге и собирается просидеть со скошенными глазами до ужина.

Люблю тебя, Джулиет

Р.S. Хочу особо отметить, что, вопреки клеветническим измышлениям из твоего последнего письма, мистер Доуси Адамс фигурирует отнюдь не во всех моих историях. Заметь, сегодня я не написала о нем ни слова. Мы не виделись с вечера пятницы, когда он приходил за Кит. Он застал нас в лучших нарядах и драгоценностях, мы маршировали по комнате под торжественную музыку из граммофона. Кит быстро смастерила для Доуси плащ из кухонного полотенца, и он немного помаршировал с нами. Думаю, кто-то из его предков был аристократом, Доуси умеет благосклонно взирать в пустоту как настоящий герцог.

Эбену или Изоле или любому из членов книжного клуба

Гернси, Нормандские острова, Великобритания.

(Доставлено Эбену 14 июня 1946 года)

Дорогой гернсийский книжный клуб!

Приветствую вас всех — людей, дорогих сердцу моей подруги Элизабет Маккенны. Пишу с прискорбным известием: в марте 1945 года Элизабет была казнена в концентрационном лагере Равенсбрюк.

Перед освобождением лагеря русскими войсками эсэсовцы грузовиками свозили в крематорий и жгли в печах документы. Я боялась, что вы можете так и не узнать о судьбе Элизабет.

Она часто рассказывала об Амелии, Изоле, Доуси, Эбене и Букере. Фамилий не помню, но имена Эбен и Изола достаточно редкие, поэтому надеюсь, что вас легко будет найти.

Она нежно любила вас и благодарила небо за то, что ее дочь Кит вверена вашим заботам, что за нее можно быть спокойной. Пишу, чтобы вы и ее девочка знали, какую силу духа демонстрировала Элизабет в лагере. А еще она обладала особым даром помогать ненадолго забыть о том, где мы находимся. Она стала мне другом, а в тех условиях лишь дружба и позволяла сохранять человеческий облик.

Я сейчас нахожусь в хосписе Лафорет, это Лувье, Нормандия. Мой английский еще очень плох. Сестра Тувье, которая пишет под мою диктовку, одновременно исправляет ошибки.

Мне двадцать четыре года. В 1944-м в городе Плуа в Бретани меня с целой стопкой поддельных продуктовых карточек поймали гестаповцы. Допросили, избили, отправили в Равенсбрюк. Поместили в одиннадцатый блок. Там я и познакомилась с Элизабет.

Расскажу, как все было. Однажды вечеров она подошла ко мне и назвала по имени: Реми. Услышать свое имя было очень приятно. Элизабет сказала:

— Идем со мной. У меня для тебя чудесный подарок.

Я не поняла, о чем она, но поспешила вслед за ней в конец барака. Одно окно было разбито и заткнуто газетами, Элизабет их вытащила. Мы вылезли через окно и побежали к Лагерштрассе.

Чудесный подарок оказался небом, видневшимся над стеной. Оно полыхало огнем: красные, фиолетовые тучи были подсвечены снизу темным золотом. Они бежали по небу, клубились, меняли форму и цвет. Мы стояли и смотрели, взявшись за руки, пока не наступила кромешная темнота.

Те, кто там не был, вряд ли поймут, как много это для меня значило — пережить вместе такие прекрасные, мирные минуты.

В нашем одиннадцатом блоке содержалось около четырехсот женщин. Перед бараками была гаревая дорожка, где нас выстраивали на поверку дважды в день, в полшестого утра и вечером после работы. Женщины из каждого барака стояли квадратами по сто — десять женщин в десять рядов. Эти квадратные колонны тянулись и вправо от нас, и влево, далеко-далеко, так, что в тумане конца не увидишь.

Мы спали на деревянных нарах в три ряда. Соломенные тюфяки пахли кислым, кишели клопами и вшами. Ночью по ногам бегали большие желтые крысы. Слава богу, надзиратели не выносили крыс и вони, так что поздно вечером и ночью к нам не заглядывали.

Элизабет часто рассказывала об острове Гернси и книжном клубе. Мне все это казалось настоящим раем. На нарах мы дышали тяжелым, загустевшим от болезней и грязи воздухом, но, слушая Элизабет, я будто ощущала свежий морской ветерок и аромат фруктов, нагретых на солнце. Теоретически невозможно, но я не помню в Равенсбрюке ни единого солнечного дня… Еще я любила слушать про то, как из-за жареной свиньи возник ваш клуб. Еле сдерживалась, чтобы не расхохотаться. Но смех в бараке до добра не доводил.

У нас было несколько кранов с холодной водой, где помыться. Раз в неделю водили в душ, выдавали кусок мыла. Необходимая вещь, потому что больше всего на свете мы боялись грязи, заразы. Заболевшие не могли работать и становились не нужны, их умерщвляли.

Мы с Элизабет вместе с нашей группой каждое утро в шесть часов шли работать на фабрику «Сименс». Она находилась за стенами лагеря. На фабрике мы толкали тележки к железной дороге и перегружали тяжелые металлические пластины на платформы. В полдень получали гороховую болтушку с мукой, а к шести вечера возвращались в лагерь на поверку и ужин — суп из репы.

Мы делали что прикажут, и однажды нам велели рыть траншею для хранения картошки зимой. Наша подруга Алина украла картофелину, но уронила ее на землю. Работы остановили, надзиратель стал искать вора.

Алина страдала отслоением роговицы, если бы надзиратели это заметили, решили бы, что она слепнет. Такого нельзя было допустить. Элизабет без раздумий взяла вину на себя, и ее поместили в карцер на неделю.

Камеры в карцере крохотные. Пока Элизабет сидела там, охранник однажды распахнул двери во все камеры и начал поливать заключенных сильной струей воды из шланга. Элизабет сбило с ног, но ей все же повезло: сложенное одеяло не намокло. Она, когда смогла встать, укуталась, легла и согрелась. А вот молоденькой беременной девушке в соседней камере сил встать не хватило. Она замерзла и ночью умерла на полу.

Я, наверное, рассказываю лишнее, то, о чем знать не хочется. Но я обязана донести до вас правду о жизни Элизабет в лагере — и как она изо всех сил стремилась оставаться доброй и смелой. По-моему, это важно и для ее дочери.