Красная волчица - Николай Кузаков

Угас огонь в чуме. Вьюга не унимается. Должно быть, охотники чем-то разгневали злых духов, и те загоняют в гнезда соболей и белок, заметают их следы. Попробуй-ка найди зверьков в такой кутерьме. Согдямо неторопливо набивает трубку табаком, поднимается на слабые ноги, выходит из чума. Ветер с яростью набрасывается на него, в морщинистое лицо бросает снег, рвет парку. С лабаза с жалобным криком снимается ворон. Он голоден. А тут, на лабазе, оленья шкура, от нее идет такой вкусный запах. Но страх перед человеком гонит его прочь. Охотники считают, что эта птица приносит несчастье, потому-то при первой возможности убивают ее. Но ворон старый и опытный, он прилетит сюда, когда опустеет стойбище.

К Согдямо подошел Суктан, ткнулся мордой в колени старика и завилял хвостом, радуясь встрече. Он тоже, старый и глухой. Охотники давно уже не признают Суктана за животное и часто награждают его пинками. Только Согдямо никогда не обижает его. Как и прежде, когда Суктан был лучшей зверовой собакой, старик обращается с ним ласково,

— Пойдем за дровами, — приглашает он Суктана, — иначе околеем. Видишь, как сердятся горы.

Бредут по снегу два старика: Согдямо впереди, Суктан за ним. Согдямо часто останавливается и подслеповатыми глазами смотрит в седую даль.

Там, где-то в горах, охотники добывают зверя. Степан велел промышлять много соболя и белки. Им дали муки, масла, сахару, табаку, спичек. Даже ему, Согдямо, выделили продукты.

«Это все старается Митька Воронов, сын Трофима Двухгривенного, — Неторопливо думает Согдямо. — Не в отца пошел. Шибко заботится об охотниках. А Трофим — худой человек, злей шатуна. Когда старуха заболела, пришел к нему, со слезами просил дать немного крупы, муки, и сахару. Не дал. Говорить не стал, потому что в ту осень соболиных шкурок ему не принес. А где их было взять? Не родился корм, укочевали соболи. Старуха есть мясо не могла, каши просила. Так и умерла голодной.

А Митька сам на стойбище пришел, в бумагу записал, кому что надо. Потом в город ездил. Мне мешок муки дал. Испугался я: чем платить буду, плохой охотник стал. Митька засмеялся. Теперь Советская власть, говорит. Сам немного спромышляешь, сын и невестка помогут. Шибко хорошую власть принесли с войны Степан и Митька. Помочь бы им надо, да силы мало. А когда-то один на медведя ходил, тушу молодого оленя на себе в чум приносил. А сколько за свою жизнь соболей и белок спромышлял — сложи в кучу, однако, гора будет. Все Трофим Двухгривенный забрал».

Нарубил старик охапку дров и понес к себе. За ним понуро брел Суктан. «Хорошую власть принесли Степан с Митькой, — продолжает размышлять Согдямо. — Только одно плохо, зачем ребятишек в город отправили. Совсем тайгу забудут. Кто потом охотиться будет? Прикочуем в деревню, к Степану пойду, говорить стану. Ребятишек возвращать надо. Учить буду их зверя промышлять».

Развел он в чуме очаг, повесил чайник, стало тепло. Вскоре прибежали дети пастуха Хогдыкана — десятилетняя Нака и одиннадцатилетний Камикан. Старик усадил их рядом, налил в чашки чай, разломил пополам лепешку и достал из мешочка два кусочка сахару.

— Петли смотрел? — спросил старик Камикана. Они вместе их ставили.

— Смотрел, — откусывая сахар, ответил Камикан. — Совсем ленивые зайцы стали. Не ходят, спят под колодами, ветра боятся.

— Амака, а мы гнездо нашли, — сообщила Нака. — В нем две белки живут.

— Почто не спромышляли?

— Лук дома забыл, — ответил Камикан. — За ружьем к тебе пришли.

— Какой такой охотник, — рассердился Согдямо. — Пошто без лука ходишь? Съедят звери.

— А мы хотели недалеко сходить, — защищала брата Нака.

— В тайге без ружья и за водой нельзя ходить, — наставлял Камикана дед. — Здесь дом зверя. Он везде ходит. Худой зверь-шатун возле дома подкараулит. Пошто об этом забываешь? Один раз оставишь дома ружье — голову потеряешь. А сохатого увидишь, привязывать его будешь, потом по ружье пойдешь?

Нака звонко засмеялась. Камикан бросил на нее сквозь щелки глаз сердитый взгляд, с шумом отодвинул от себя чашку с чаем и встал.

— Ружье, амака, дай.

— Вместе пойдем, Наку возьмем, — уже миролюбиво предложил Согдямо.

Впереди уверенно, как большой, шагает Камикан. На плече ружье. За ним с большим трудом, как костыли, переставляет ноги Согдямо. За стариком курочкой семенит Нака. Перевалили сосновый бор, спустились в распадок. Место здесь глухое, темное, сплошной стеной стоит ельник. Ветер цепляется за вершины деревьев, в серый снег сыплет продолговатые шишки.

Вот и гнездо. Черный ком на старой ели. Камикан палкой шаркает по стволу дерева, из гнезда выскакивают две белки и с удивлением смотрят вниз.

— Хорошо целься, — наставляет Согдямо. — Пошто торопишься? Ноги поставь хорошо. Приклад прижми крепче. Дрогнет ружье, пулю мимо белки бросит.

Обдирал белок Камикан, Нака ему помогала. Согдямо молча следил за парнем. Маленький охотник возле отца и матери давно научился снимать шкурки.

— В деревню пойду, сдам белок и зайцев. Наке конфет куплю, а тебе, амака, табаку. Степан хвалить будет.

— Еще бусы мне купи, — просит Нака. — Бисер купи. Я тебе алочи красивые шить буду.

Ночью Согдямо разложил костер на улице и в медных чайниках варит чай для охотников и еду для собак в большом котле. Ветер раздувает головешки, стелет пламя по земле. Старику помогают Камикан и Нака. Они подсыпают снег в чайники, следят за костром. Тревожно на душе старого таежника. Где же охотники? «Как в такую погоду найдешь стойбище? Злые духи горы с долинами сровняли, все тропы замели. Ночь темную послали. Совсем ослепили людей, дерево в двух шагах не увидишь».

Первой пришла Бирокта. У нее на плечах и шапке толстый слой снега. Расседлала оленя, отпустила пастись, а сама прошла в чум и разложила костер. Согдямо молча налил невестке в деревянную чашку чая, положил кусок сахару. Бирокта отпила глоток, поддернула плечами, две глубокие морщины на лбу будто глубже стлали.

— Шибко промерзла, — голос у Бирокты простуженный. — Совсем темно, чуть ноги о колодины не поломала.

— Худой день. Пошто далеко ходила, думать надо, — упрекнул ее старик.

— Близко пойдешь, кого добудешь, — Бирокта усталым взглядом посмотрела на деда. — Надо кочевать на новое место. В хребты идти надо, там соболи есть.

— В хребтах теперь снег глубокий. Собаки не пойдут. А без собак что с соболем сделаешь? И белки возле речки больше.

Бирокта встала, повесила над костром котел и положила в него кусок оленьего мяса. Дым расползся по чуму. Защипало глаза. Согдямо надсадно закашлял. Набил трубку табаком.

— Чаю попей, — Бирокта поставила перед стариком чашку.

— В груди какая-то боль поселилась, — беря чашку, пожаловался старик. — Дышать тяжело стало.

— Сало медвежье пить надо, легче будет.

Откинулся полог. Вошел Кучум. Был он весь какой-то длинный: длинные ноги, длинные руки, длинная шея. Лицо серое, редкие усы.

Кучум сбросил понягу, смел с нее снег и опустился на оленью шкуру. На поняге у охотника соболь и десять белок.

— Совсем пристал, — вздохнул Кучум, достал трубку из кармана и раскурил. — Пять хребтов перевалил, пять речек прошел. Ноги гудят. Ты как спромышляла? — спросил он Бирокту.

— Семь белок. Совсем сегодня не ходили. Крепко спят. А у меня спина худо гнется.

— Много зачем ходишь? На олене ездить надо.

— Жалко оленя, молодой еще. На речке Каменке след выдры видела. Завтра пойду промышлять.

— Я бы с тобой пошел, — сказал Согдямо, — да не выдюжить мне.

— Ты, отец, дома хозяйничай. На хлеб мы добудем.

— Пошто Урукона в город послали? Помогал бы.

— Степан велел посылать.

— Степан молодой, что знает. Какие охотники из ребят получатся, если в городе жить будут? Неладно что-то делает Степан.

Вернулись с охоты Кайнача, Хогдыкан и его жена. Стойбище ожило: хрюкал и олени, люди рубили дрова. Требуя еды, нетерпеливо лаяли собаки. Камикан бегал из чума в чум и рассказывал, как он дедушкиным ружьем двух белок спромышлял.

— Однако еще у нас один большой охотник появился, — похвалила его Бирокта.

Камикан был счастлив.

Только к полуночи управились охотники с делами. Но спать никто не ложился: на стойбище не вернулась Ятока. Где потерялась шаманка? Не шатун ли повстречался? А может, заблудилась? В такую погоду немудрено сбиться с пути. Охотники собрались в чуме Согдямо. Надо прогонять злых духов. Старик достал из-за пазухи крохотного идола-сохатого, покормил его мясом.

— Прогони от нашего стойбища злых духов, — зашептал Согдямо. — А ты, амака[23], спи спокойно. Мы никогда тебе не делали зла.

Охотники сидели в покорном молчании. Каждый мысленно старался задобрить своих духов. Без них разве можно справиться с хитрым лешим, который то птицей по тайге летает, то зверем бродит, то ветром мечется? Попробуй разгадай, в каком он обличии сегодня. Согдямо открыл полог и заговорил громче: