Народ на войне - Софья Федорченко

Пойди, паря, к вельможе в тягло, может, он тебе под такую кралю, за твое послушание, теремок распишет. На свободе розан-то попримнется.

Вряд ли такой-то бутон с тобой на панели спать станет. А наши дома теперь под фонариками.

Не шлюх же брать, коли нас судьба в такие годы на земле застигла. Вот тут и придумывай.

Нам теперь жена

Образованна нужна,

С прежней женкой разведусь,

С гимназисткою сойдусь

Коли настоящая за меня не пойдет, на бабе необразованной не женюсь. Потерплю. Выйдем мы в люди, пообтешемся, может, и приглянусь какой-нибудь деликатной. А то к детям лучше козу приставить.

Хорошо ты о матери думаешь. Всякую честь забыл со свободой. Верно, в жены брать новых придется по времени. А я еще больно не узнал, какие лучше.

Кабы крылья прицепил,

Упорхнул бы пташкою,

По театрам бы ходил

Со своей милашкою

Как надену я тужурку

Да пресветлую,

Полюблю себе Машурку

Да вот этую

Закручу ус колесом

Горячими щипчикам

Да с милою во лесок,

В кружевном во лифчике

Зло такая баба, ровно клещ бешеный. На месте прыгает, слюною брызгает. Из-за бабьей мешанины как бы нам под кнут не запроситься.

Разохались бабушки,

Охи-ошиныш,

Как ихние внученьки

Слободнешенькие

Эх ты, тетка Аксинья,

Пожалей свово сына,

Коли царь не удохнет,

На войне сынок усохнет

А девок прежде и рожать не стоило. И бить-то ее не к чему было. Дитятей девка хила, не работница. Вырастет — тут бы и запрягти ее в тягло, так мужу отходит. И хлеба своего не отработает. Не любит девок деревня. Как-то теперь станется...

Наши девушки недолго цвели. То с нужды-работы вянет, то с грубости да побоев сохнет. В новой жизни не перчаточки шить, а волю-красу девичью поберечь надо.

Не учили наших девушек господами брезговать. Боятся, баивались, а приблизиться лестно. Вот и гинули. Небось господска барышня с пеленок выучена от простого человека подальше, хоть бы он тебе соколом ширял.

Мы-то тоже девок не берегли Озорники мы с недоуки да с силы работной. Вперед-то и не глядим, бывало, чего там увидишь. Теперь побережливее будем, как вся-то жизнь перед нами

Девушек надо учить и уму и красивым разным пустяковинам. Не хуже барынь женки станут.

Вот так-то баб и припортили себе на потребу. А уж барские-то жены и головы-то только под шляпкой носят, ни для чего другого.

Все равно учи не учи, мы себе красивеньких брать будем. Ум в бабе ни к чему. Ум-то и в мужчине есть, да еще и помудренее

И некрасивых брать станем, коли она тебе товарищ в новой жизни будет да над большими теперешними делами не плакальщица.

Не пойдет за простого такая. Ей беседа нужна и всякая смелость. Чтобы и дело, и разговоры. А то бы такую, хоть бы безносую, взял.

Самая наша расхорошая жена за безвыгодное дело разве что не пиявит И всё ей пустяки, кроме хозяйского. Всех мы жен переменим, вернувшись.

Моя милая, хорошая,

Рассвободная,

Как нам прежнее житье

Неугодное

Над бабой особенно барствовали. Грязь уберет, брюхо им набьет, горшки выносит, деток ихних носит, барыню чешет, барина тешит.

Коли все теперь твое.

По-новому говори,

До барышень подкатись,

Может, что и выгорит

Барышне свободной

Здоровый угодней,

А ихние паничи

Потощее свечи

Я бар теперь ни в чем не прощаю. Только женщин ихних люблю за деликатность и образование.

Ты это не в денщиках ли на таких дам понагляделся? А сказывали, что барыни чуть не матерно с денщиками деликатничали да даже по щекам поглаживали. Многие зубов лишилися.

Не для тела — для души

Ихни девки хороши,

Долгозубы да тощи,

А полненькой не ищи

Женился я не больно охотно, гулящий был, а для деревни бабу взяли. Почитай, и я видал-то ее разов десять. Так, заместо скота рабочего прикупили.

Уж как наши бабы

Головою слабы,

Им свобода словно зря,

Зажалели царя.

Уж вы девушки,

Уж вы прелести,

Ожидайте нас домой

В скором времени

Сидит она под окошком, шьет, а глаза на окно наводит. Зырк — и приманила. У бабы в глазу и невод, и наживка.

Эх, какую бы принаду[97]

Красным девкам положить?

Кабы знать, что девкам надо,

Стали б весело мы жить

Моя милка на крыльце,

Брови ниточкой,

Я с румянцем на лице

За калиточкой

Прежде, ух, баб я любил. А с революцией — хоть бы их и не было, всякую не замечу даже. Все-то я думаю, как бы мне теперь какого-нито случая не просмотреть. Не до баб.

Уж такой я гордый

Дал милой по морде,

На солдатской ты квартире,

Не путайся с командиром

О бабье теперь с дедушкой на печи побеседуй. А нам теперь не до перины, попроснулись будто.

Кончено бабье дело, нам товарка нужна. И с букварем родить можно

Коль цари свалилися.

Сразу все сменилося.

Девки косы выстригли,

В революцью выбегли

IX. О СКАЗКАХ, СЛОВАХ, СТИХАХ И ПЕСНЯХ

За прибаски-песенки

Братишку повесили,

А как петлю затянуло —

Все народы потянуло

За хорошу книжку

Повесили братишку,

За братишку всем народом

Мы добилися свободы.

Слова сказать боялись, всё присказками. Дела никакого простыми словами не объясним, а сказками про что хошь расскажем.

Присмотрела себе машина хозяина: на, говорит, вот я, пользуйся. И давай машина работать, а хозяин ее умасливать. И так сколько-то времени. Отсытел хозяин, выгоду получил, жирком затянулся,— только и работы у него стало, что спит да со сна пальчиками шевелит. За те сонные пальчики и зацепила его машина.

Прежде я все, бывало, сказки слушать любил,— не сказывай ты мне про жизнь теперешнюю, обрыдла она мне до последней горечи.

О полуночи вылез ему из сена дедок с вершок, говорит: я мудрый, коли кто в праздник спит, а в будни работает, я тому, говорит, веселые времена предрекаю. Быть времени, переместится на белом свете горюшко со счастьем. Теперь спор идет, в каком народе кому жить. И быть счастию в рабочем народе.

Лег у пню, головой к корню, и слышит коний топ, идет под землей конница, такие слова меж собой говорит: лежит, братцы, кто-то такой, к земле брюхом, к нашему следу ухом. Хочет от нас науке учиться, про землю понять. А мы что за учителя? Такой же народ темный, только что подземельные. А и все, как все, что у нас во тьме, что и на небе, что и на земле. Одна судьба — по незнаемой указке жить, со смертью кончиться, ничего не пораскусивши.

В чужих руках была наша судьба призажата. Говорить-то с оглядкой приходилось. А вовсе не замолчишь. Вот мы сказками и перебивались, бывало.

А я сказки и теперь бы послушал, да не сказываются. Так вышло, что и нам наворожили, без сказки.

Двадцать четыре года на свете жил да на все удивлялся. На двадцать пятом разъяснили дела люди подходящие. И было всего-то чуда, что рабочему человеку жилось больно худо. Вот его сказочками-то и баюкали, чтобы глаз, на чужие пакости не продрал.

Давным-давно в лесу непроглядном жил и думал обо всем человек. Кругом звери, как родня. Волки и те не обижали. Додумал свое людям в совет, из лесу вышел и в первый же денек в кутузке клопов кормил.

Кто стишочки писал,

Видно, горе не знавал,

Как бы часто колотили,

Не писал бы тили-тили.

Стали мы его книжки пересматривать. Ну просто ни одной стоящей, всё стишки.

Книги нашли у него стоящие, про землю, как пахать и сеять. Были и про пушки. Стишков же, всяких там пустяков, не держал.

Соберутся стишочки читать, про любовь и всякие разности. Настоящие же люди мармеладничать не станут.

Та-та-та да ти-ти-ти — очень складно. Слова непонятные, а дух мягчит. Вроде как мамины заговорки.

Стишки вещь хорошая, коли самые холеные господа ими вплотную займались. Этих на плохое не потянет.

Стишки люблю, завел всякие переписанные. Звонко, где конец. Сразу знаешь, как скажется, не хуже песни. Только непонятно.

Стихи есть понятные, как народу тяжело, про жизнь крестьянскую, про всякие наши тяготы. А где про нежности, так ни к чему. Лучше про это песни играть.

Покажи ты мне такого,

Кто стишки те написал,

Как про горе все до слова