«Если», 1995 № 02 - Айзек Азимов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Все эти сборища, хождение строем… — ворчал он. — Это пристало парлам и им подобным. Все те же надменные манеры и церемонии, что и в Алике. Стоит ли нам перенимать их?
Хотя Стронгарм мне нравился, порой я готов был согласиться с точкой зрения Хорлокс-Местлера, что он чересчур ограничен и его личные взгляды быстро затмевают истинную суть дела. Я даже не пытался упоминать о предложении Местлера поднять «Изабель», поскольку заранее знал, какова будет его реакция.
Однако с течением времени произошли два события, которые поставили Паллахакси перед фактом, что он — часть воюющей нации и что оккупация астонскими войсками не лучшая альтернатива относительно мягкому правлению парлов.
— Алика сдана, — однажды утром сказал за завтраком отец, читая газету, только что доставленную прямо с почты.
Мать разразилась громкими рыданиями, вскочила из-за стола и выбежала из комнаты.
Какое-то мгновение я сидел на месте, думая о том, пошла ли она воткнуть астонский флаг в точку «Алика», или же военная карта будет теперь просто выброшена, и её место займут ежедневные молитвы. Потом перед моим мысленным взором вновь возник образ астонцев, спящих в моей комнате, и я понял, что новости невесёлые.
— Что же делает в связи с этим Парламент? — спросил я отца. — Где Регент? — В моих мыслях возник образ его августейшего величества в запряжённой локсами повозке, катящейся по пустыне в сторону Бекстон-Поста, а за ней — члены Парламента в своих мантиях, в повозках поменьше.
— Парламент эвакуируется, — сказал отец. — Думаю, тебе следует об этом знать; скоро об этом узнают все. Паллахакси выбран в качестве временного местопребывания правительства. Нам оказана большая честь, Дроув. Один из членов Парламента будет жить в нашем доме, и будут сделаны соответствующие распоряжения относительно других подходящих жилых помещений в городе. На новом заводе подготовлена резиденция для Регента.
В этом было что-то забавное, но меня больше заботила перспектива появления в доме постороннего. У нас не было места; это был всего лишь летний коттедж. Мне вовсе не хотелось, чтобы здесь жил кто-то ещё, с кем я должен был бы вести себя вежливо.
— Ракс, — буркнул я. — Он может занять мою комнату. Я буду жить в «Груммете».
К моему удивлению, за этим не последовал взрыв ярости. Вместо этого отец задумчиво посмотрел на меня.
— Возможно, это был бы самый лучший выход, — наконец сказал он.
Естественно, меньше всего ему хотелось скандалов в доме, когда здесь будет облечённый властью парл. — Я договорюсь, чтобы тебе там выделили комнату.
У тебя должны быть достойные условия.
— Я сам об этом позабочусь, если ты не возражаешь, папа, — поспешно сказал я.
— Как хочешь. — Лицо его приобрело отстранённое выражение, и он уже обдумывал, каким образом лучше произвести впечатление на возможного постояльца.
* * *Я пошёл прямо в «Золотой Груммет» и сообщил Кареглазке новость, что я собираюсь жить в гостинице, — конечно, если её родители согласятся. Мы стояли в небольшой комнатке позади бара, и она, обняв меня, подарила мне долгий, сладостный поцелуй. Почти в тот же момент вошли Эннли и Гирт.
Кареглазка, не теряя времени, сообщила им новость.
— Ну не знаю… — с сомнением произнёс Гирт, глядя на меня.
— Твой отец действительно так сказал, Дроув? — спросила Эннли.
— Понимаете, у нас собирается жить член Парламента, и отцу нужна моя комната, — сказал я. — Я просто буду жить здесь как обычный постоялец, честное слово.
Гирт широко улыбнулся.
— В таком случае добро пожаловать, и ты будешь не обычным постояльцем.
Покажи ему самую лучшую комнату, Кареглазка.
Она повела меня наверх по лестнице и по извилистому коридору к тяжёлой двери с блестящей медной ручкой. Кареглазка распахнула дверь и отступила в сторону, выжидающе глядя на меня.
Первым, что я увидел, была кровать, на которой могло бы свободно разместиться целое стадо локсов. Огромная, с медными украшениями, она, казалось, занимала большую часть комнаты. Справа стоял тяжёлый чёрный комод, а у противоположной стены — деревянный туалетный столик. Я подошёл к окну и выглянул наружу: передо мной открывался вид на рыбный рынок и гавань. Напротив возвышался холм, покрытый деревьями и домами с серыми крышами; его по диагонали пересекала дорога на Палец. Я увидел человека, ехавшего в запряжённой локсом повозке по пологому склону; верхом на локсе сидел лорин.
Я снова повернулся к Кареглазке.
— Отличная комната, — сказал я. — Я проверю, чтобы твоим родителям хорошо заплатили.
— Не думаю, чтобы их это особенно беспокоило, — ответила она. — Они рады, что ты будешь здесь жить.
Мы сели на кровать и подпрыгнули несколько раз, потом поцеловались.
— Я люблю тебя, Кареглазка, — впервые сказал я.
Она смотрела на меня, и лицо её было неописуемо прекрасным.
Послышались шаги на скрипучей лестнице. Мы отскочили друг от друга. В комнату вошла Эннли.
— Что ж, вы оба явно выглядите счастливыми, — с тревогой сказала она.
— Тебе нравится комната, Дроув?
— Это лучшая комната из всех, которые я когда-либо видел. Вы уверены, что я могу здесь жить?
— Если она подходит для Регента, то подойдёт и для тебя, — рассмеялась она.
— Я тебе не говорила, — улыбнулась Кареглазка, — на случай, если это тебя отпугнёт. Здесь спал Регент, когда как-то раз был в Паллахакси.
— Гм… — я посмотрел на кровать с некоторым благоговейным трепетом.
Интересно, о чём думал Регент, когда лежал на ней, и что ему снилось, когда он спал? Стояла ли за дверью охрана? Не подумал ли он, что Кареглазка — самая красивая девушка во всём Эрто? И если так, решил я, то я убил бы этого грязного мерзляка…
— Конечно, я об этом почти ничего не помню, — сказала Кареглазка. — Мне тогда было всего три года.
Я рассмеялся.
Позже, после того как у Эннли и Кареглазки состоялся какой-то личный разговор матери с дочерью, мы с Кареглазкой направились через рыбный рынок к монументу. Камни под ногами были скользкими от рыбьей чешуи и воды, и мы держались за руки, чтобы не упасть.
— Что тебе сказала твоя мать? — спросил я.
Она остановилась, облокотилась на ограждение и уставилась на густую воду внизу. Там плавал обычный набор странных предметов: обрывки верёвок, поплавки от сетей, дохлая рыба, намокшая бумага. Даже в отбросах гавани Паллахакси есть что-то романтическое. Кареглазка переоделась в жёлтый свитер и голубые джинсы, и я могу поклясться, что она была ещё прекраснее, чем обычно. Я не знал, любовь ли была тому виной, или что-то ещё.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});