Перед бурей - Иван Майский

Потом тетя Лиля — веселая, добрая, не лишенная юмора

женщина — идет заниматься хозяйством. Дает распоряже

ния кухарке по обеду, прибирает комнаты и постели, чинит

платьица и штанишки ребят. Тетя Лиля — очаровательное

существо, и она мне очень нравится. Я часто ловлю себя

на мысли: кого бы я больше хотел иметь в качестве «ма

мы» — мою мать или тетю Лилю? И, по совести, не могу

дать на этот вопрос вполне ясного ответа.

Тетя Юля обычно остается на террасе и начинает читать

газету. Потом она присоединяется к тете Лиле и моей

матери, которая часто помогает младшей сестре по хозяй

ству. Вплоть до обеда три сестры не перестают безустали

болтать о городских новостях, о детях, о знакомых, о

вздорожании молока, о служебных делах мужей, о новой

постановке в театре. При этом тетя Лиля всегда все видит

78

в более легких, оптимистических тонах, а тетя Юля, на

оборот, всегда все видит в более тяжелых, пессимисти

ческих тонах. Бедная тетя Юля! В молодости она отлича

лась изумительной красотой, да и сейчас, в свои сорок лет,

она еще очень привлекательна. Ее муж, земский в р а ч , —

тот самый веселый мужчина, который купал меня двух

летним мальчишкой в днепровском лимане,—умер от чахот

ки несколько лет назад. Тетя Юля больше не вышла за

муж, отказалась от личной жизни и вплоть до своей смерти,

последовавшей уже в наши, советские, времена, она не

расставалась с семьей Чемодановых. Эти личные неудачи

наложили неизгладимый отпечаток на всю ее психологию.

Вот почему и сейчас, в Мазилове, она во всем прежде

всего видит темную, отрицательную сторону.

Тем временем мы, дети, развлекаемся, как можем. В на

шей восьмерке есть три параллельные по возрасту пары.

Я и Пичужка — старшие ровесники: нам по десять с поло

виной лет. Далее следует вторая пара — моя сестра

Юленька и Пичужкин брат Мишук, обоим по восемь лет.

Еще далее — мой брат Тося и Пичужкин брат Сергей, в

обиходе именуемый Гуней, им по шесть лет. На этом

параллелизм прекращается. Затем идут уже двое младших

детей нашей семьи — сестра Валя четырех и брат Минька

двух лет. Для игр комбинация подходящая. Играем па

рами, играем группами. Нанятая в деревне нянька лет

двенадцати не то возится с младшими детьми, не то сама

весело резвится со старшими. Строим крепости из земли,

устраиваем запруды на маленьком ручье, играем в лапту,

в пятнашки, в «гуси-лебеди, домой». Иногда совершаем

небольшие прогулки по полям и лугам, окружающим Ма¬

зилово. Хорошо! Солнце, небо, свежий запах травы, лег

кий свист ветра. Загораем, грубеем, крепнем, растем. Все

ноги в синяках и ссадинах, но зато в маленькие организмы

наши ведрами вливается трепещущее здоровье.

В полдень обед. С аппетитом едим щи или окрошку,

уплетаем за обе щеки на десерт чудно пахнущую лесную

землянику. Потом опять поле, опять игры и беготня до

вечернего чая, а потом постель и крепкий, непробудный

сон детства.

Так проходил день за днем. Я не помню, чтобы в это

лето в Мазилове я много читал. Я просто жил раститель

ной жизнью, накоплял здоровье, отдыхал от гимназии...

В субботу вечером все мгновенно переворачивалось. Из

79

города приезжал дядя Миша, как мы звали Лилиного му

жа, и с ним точно буря налетала.

Невысокого роста, коренастый, с блестящими карими

глазами, с нечесаной черной бородой и гривой торчащих

в разные стороны черных волос, дядя Миша был олице

творением живости, подвижности, энергии. Он сам громко,

заразительно смеялся и любил, чтобы и все кругом тоже

смеялись. Он всегда был полон страшно интересных мыс

лей, предложений, планов, проектов. Его голова все время

быстро работала, как какой-то умственный мотор. Влетая

в дом и наскоро целуясь с взрослыми и ребятами, дядя

Миша сразу же кричал:

— Детишки, завтра утром идем на плотину рыбу удить!

Я удочки привез.

Мы реагировали, конечно, радостными возгласами.

А дядя тут же продолжал:

— Только чур у меня не плакать! Кто заплачет, брошу

в пруд, на удочку ловить буду.

Мы отвечали дяде взрывами хохота. Потом дядя на

чинал всех нас тормошить — в куче или поодиночке. Бо

ролся со мной, носил на шее маленького Миньку, таскал

подмышками Юленьку и Гуньку и вообще проделывал

бездну всяких шалостей и глупостей, приводивших нас,

ребят, в самый дикий восторг.

Рано утром в воскресенье старшие дети действительно

отправлялись с дядей Мишей на рыбную ловлю, или на

Чортов Мост, или в какую-либо дальнюю прогулку за Мо

сква-реку, или на ярмарку, только что открывшуюся в со

седнем селе, где так весело было кружиться на карусели

и где продавались такие вкусные пряники. Эти экскурсии

с дядей были для нас ни с чем несравнимым наслажде

нием. Потом мы возвращались домой, после обеда дядя

ложился прикорнуть на часок, а дальше... дальше он либо

рассказывал нам какие-либо страшно интересные истории,

которые мы слушали, затаив дыхание, либо принимался за

карандаш. Дядя отличался большим художественным та

лантом, и под его кистью на наших глазах с необычайной

легкостью вырастали дома, поля, горные хребты, морские

пейзажи. Все выходило, как живое. Помню, однажды был

серый, дождливый день, с хмурым небом и быстро бегу

щими облаками. Мокрые галки сидели уныло на деревьях.

Из окон нашей дачи видна была разбитая деревенская

дорога, превратившаяся в сплошное море грязи. За ней

80

открывалось широкое желтое поле колосящейся ржи. При

рода навевала тоску, грусть и скуку. И мне было тоскливо,

грустно и скучно. Мы никуда не ходили, и дядя с утра

занялся рисованием. Он выглянул в окно и что-то невнятно

хмыкнул про себя. Потом взял кусок ватманской бумаги и

краски.

— Дядя, неужели тебе интересно рисовать эту гряз

ную дорогу? — изумился я. — Что в ней красивого?

— А почему бы и нет? — откликнулся дядя. — Вот по

годи, пока я окончу.

Дядя быстро заработал кисточками, от времени до вре

мени пристально поглядывая в окошко. Через час картина

была готова. Я взглянул на нее и ахнул. Предо мной