Иду к людям (Большая перемена) - Георгий Садовников

— Садитесь. Пять!

Я вызвал тощего курчавого парня.

— Не успел я, Нестор Петрович. Завяз в математике, угробил на неё, будь она неладна, весь обеденный перерыв.

Он заранее взъерошился в ожидании двойки. Этот парень работает бетонщиком. Я каждый день прохожу мимо его стройки и нередко вижу, как он, запорошённый серым цементом, орудует лопатой.

— В среду, на консультации, расскажете этот урок. Иначе двойка. Уговор? — сказал я, щедрый, словно загулявший купец, только что не ударил с ним по рукам.

Курчавый изобразил на длинном лице гримасу: надо же, пронесло! Я попытался вытащить к доске курносую круглощёкую девушку-прядильщицу, но результат был тот же — вчера она почти до утра прободрствовала над сочинением «Образ лишнего человека в русской литературе» и на мой предмет не осталось ни минуты — пора было мчаться в цех.

— Назначаю вам свидание, там же, в то же время, в среду, — произнёс я с шутливой галантностью, вызвав на её щеках лёгкий румянец. Не то от радости, мол, обошлось без последствий, не то его вызвал мой опрометчиво игривый тон.

«Неважно, когда они ответят, — убеждал я себя. — Главное, будет выучен урок». Впервые я чувствовал себя в классе легко и свободно, меня так и подмывало, так и тянуло обратиться к затасканному сравнению: «Словно рыба в воде». Однако я удержусь от этого штампа, к тому же следует учесть мои сложные отношения с той самой водой, однако ощущение было похожим, с точки зрения рыбы, конечно.

Мне даже понравилось это занятие — учить. Ну что ж, с аспирантурой у меня ничего не вышло, но, тем не менее, история снова была со мной. Небогатое содержимое учебников я, войдя во вкус, украшал живописными эпизодами из сочинений Костомарова, Ключевского, Карамзина. Мои ученики слушали с жадным вниманием, они мне верили и простосердечно надеялись: Нестор Петрович научит их многому и самому необходимому, только надобно набраться терпения и впитать в себя каждое сказанное им слово. И упаси меня бог эти надежды обмануть. Старайся, Нестор Петрович, смотри не оплошай!

На один из моих уроков в гости ко мне заявилась Екатерина Ивановна, наш директор. Помнится, это было в девятом «Г». «Нестор Петрович, вы не возражаете?» — «Ну что вы?! Я польщён, милости просим!» Она пристроилась на задней парте и отсидела все сорок пять минут, не вмешиваясь в ход событий. А они были — какой же урок без двоек и нарушений дисциплины, но лёгких, лёгких… Школьное начальство на моём уроке впервые, — до сих пор оно меня обходило стороной, — не трогало. Визит директора, видно, означал: всё, срок, отпущенный мне на акклиматизацию в школе, истёк и теперь спрос с меня будет строг, как и с бывалых учителей.

Потом мы с Екатериной Ивановной зашли в её кабинет, и там она вынесла приговор моему уроку.

— Дебют у вас неплох. Поздравляю! — сказала она, усадив меня на старый дерматиновый диван и усевшись рядом. От неё исходил приятный аромат духов, не вяжущийся, в моём представлении, с понятием «директор». — Новый материал вы излагаете красочно и понятно, — продолжало благоухающее начальство. — Во всяком случае стараетесь. И лично я не скучала, вспомнила кое-что из забытого, освежила память. Словом, провела время с пользой. Вот только вы всё время бегаете по классу, мельтешите перед глазами. Ученикам трудно сосредоточиться на вашем рассказе, их зрачки, я обратила внимание, мечутся туда-сюда, сюда-туда, следом за вами. И ещё, Нестор Петрович, как говорится, нельзя ли убавить звук? Вы кричите так, будто вас пытают, слышно на улице. Участковый не знает, что и думать. Мы тоже. Вы нас уже один раз перепугали со своим Нероном. Спокойнее, Нестор Петрович, спокойнее. Пока всё идёт как надо.

А вот финал истории с Лазаренко. Я было выбросил его, отщепенца, вон из сердца и головы. Опыт с переливанием крови явно закончился сокрушительным провалом, я скрывал этот случай, опасаясь насмешек. А он, невольный единокровник, вдруг недели через две завалился в школу перед началом моего урока, возник передо мной у дверей класса, точно вышел из стены, и попросил:

— Нестор Петрович, можно я посижу на вашем уроке?

— Можно. И на моём. И на других. Вас из школы никто не исключал, вы по-прежнему в наших списках. Пока в списках. — Надеюсь, моё лицо казалось бесстрастным, зато ноги были готовы пуститься в пляс.

— Насчёт других ещё не решил, а на вашем бы хотелось.

После урока он снова подошёл ко мне.

— Пожалуй, посижу и на географии. — Он прятал взгляд, боялся, как бы я не счёл его малодушным.

— Сказать, Лазаренко, честно?

— Валяйте!

— Я этому очень рад. И вас уважаю. Вы переломили свой апломб, вот так, через колено. Хрясь! — Я показал, как он это проделал. — С победой, Лазаренко! Знаю: она вам далась непросто.

Так он вернулся в школу. А я подумал: может, и впрямь в нём взыграла наша бурная северовская кровь, охочая до знаний? Может, хирург такой же чудак, как и я, и выполнил мою идиотскую просьбу? Перелил, хитрец этакий!

Вернувшись как-то из школы, я обнаружил в своей комнате гостя. Он был мне знаком и вместе с тем незнаком. Я хорошо знал эту физиономию и худую щетинистую шею. Но вот брезентовую куртку и резиновые сапоги видел впервые. Следовало проверить: он ли?

— Коська, ты?

— Разумеется, это я, реальный, без подделок. Могу предъявить документы. Командирован за наглядными пособиями и прочим учебным инвентарём, — ответил Костя, мой бывший однокурсник, ныне учитель из станицы Петровской. Это его снимок Лины лежал в моём столе. — Впрочем, не ты один в пучине сомнений. — Он указал глазами на угол комнаты.

Только сейчас я заметил бабу Маню. Она притулилась в углу на табуретке и, прижав к груди веник — замену берданке, тихонько похрапывала.

— Сторожит твоё добро, — засмеялся Константин, — даже не позволила снять куртку. «Бабуся, — говорю, — ведь в случае чего куртка-то останется в залог». «Вот это и подозрительно», — отвечает. И заступила на пост.

Он стянул куртку из толстой грубой ткани, похожей на брезент. Та гремела, будто жесть.

— У нас потоп, вечная беспутица. Без неё да резиновых сапог — смерть. — Он повесил куртку на спинку стула и сладко потянулся. — Пожалеем сторожа? В конце концов она выполнила свою боевую задачу. Я так ничего и не спёр.

Я потряс бабу Маню за плечо.

— Неужто утро?

Хозяйка зевнула и тут же перекрестила рот. Здесь, очевидно, по бабкиному мнению, находился вход в её безгрешную душу, и она обезопасила себя от беса — мол, поторкается и отвалит в свой ад, скрипя зубами от досады.

— Баба Маня, спасибо, вы уберегли моего друга. На улице ошиваются какие-то подозрительные субъекты, небось хотели выкрасть Костю. Да побоялись вас. Вернее, вашего веника.

— А кто его знает! Может, он — вор, — простодушно возразила бабка, не поддаваясь на мой сарказм, и, уходя к себе, добавила своё фирменное: — На базаре сказывают всякое.

Нам безусловно хотелось есть и вообще посидеть — почирикать за столом. Я принёс из кладовки, игравшей в этом доме роль холодильника, свой скудный провиант — ломоть варёной колбасы и плавленый сырок. Я ещё в детстве заметил: если даже самую непритязательную, скучную еду назвать провиантом, как, например, поступал Жюль Верн, она обретёт более высокое значение и приятный вкус — выходит, дело только за нами. Костя последовал моему примеру — извлёк из своею походного рюкзака бутылку анапского «Рислинга» и шмат домашнего сала. Завершающий мазок на наш натюрморт нанесла баба Маня, молча и будто бы оскорблённо положила перед нами пару солёных огурцов, несколько холодных картофелин, поставила дополнительный стакан для моего гостя и удалилась к себе. Стол был накрыт! Мы выпили за встречу, и я сказал, упреждая неприятные вопросы, сразу ставя все точки исключительно над всеми «и»:

— Костя, мне крупно не повезло! Я тоже корячусь в школе. Проехал мимо аспирантуры, а вернее, меня провезли, носом по паркету. И взяли другого, точнее другую.

— Знаю, это Лина, — спокойно ответил Костя. — Я заходил в институт, искал тебя там. И мне рассказали, а Лёсик описал в красках. Не вижу повода для трагедии. Не ты, так Лина. Какая же она «другая»? Она наша! Или уже не наша? — Он подался вперёд над столом и заглянул мне в глаза. — Всё понятно! Лина или аспирантура? Выбор сделан: аспирантура! Бедная Лина!

— При чём тут аспирантура? Она от меня скрывала, копала тихой сапой. Я бы ей уступил сам, — пробормотал я с незаживающей обидой.

— Почему бы вам не встретиться, не поговорить по душам? Теперь! Пыль улеглась, притушены страсти, можно всё обсудить без эмоций и обид, — предложил Костя, будто речь шла о сущих пустяках, а сам я валял дурака.

Иногда я завидовал таким, как он. У них в жизни всё просто, почти до примитива, и нет мучительных забот там, где они есть у подобных мне, по их мнению, инфантильных, закомплексованных… Кто мы ещё? Ага, психи, пытающиеся собрать слона из мух и мосек.