Красный гроб, или Уроки красноречия в русской провинции - Роман Солнцев

А что до его дочери, Углев сделал все возможное. При его поощрении она все-таки прочитала треть рекомендованных книг и, можно надеяться, что-то запомнила. Но этого мало, мало! Она должна ЖЕЛАТЬ самообразовываться. Страстно желать. Учиться логике, учиться вниманию, да и благородным манерам не помешало бы. Ничего этого пока нет. И уж, конечно, дикая надежда Ченцовых выдать ее замуж за знаменитого земляка из Сиречи не осуществима никогда. И вообще, что за бред пришел им в голову?! Алексей Иконников слишком умен и талантлив, чтобы подвешивать себе на локоть посредственность. Да и некогда ему. На днях прислал письмо с московским штемпелем – видимо, привезли из Штатов и бросили уже в ящик российской почты. Алексей пишет: “Дорогой Валентин Петрович! В Вашем имени для меня странно соединились два славных имени России – Распутина и Астафьева… я не шучу, здесь вдали все воспринимаешь обостренно, на грани шизофрении.

Когда уезжал, был туп как валенок, но уже тогда Вы внушили мне помнить „молитву” Пушкина… я ее часто повторяю, и она мне здесь очень помогает… бывает же, и голова закружится… а Кузьма Иванович – тоже знает, что говорит, – сказал на прощание: „Вот Россия рвется изо всех сил купить новейшие технологии Запада, а ты уверен, что, если война, в этой электронике что-нибудь против нас не сыграет?” Я надменно захохотал, как мерин. А сейчас думаю: элементарно!

Минобороны США и Гейтс за хорошие деньги вполне могли договориться.

Вот так, имею вид на жительство, а сам чувствую себя разорванным… чуть не шпионом… вернуться бы – да некуда… у нас ТАКИХ условий для работы нет. На прощание о чем хотел попросить. Не ругайтесь с

Кузьмой Ивановичем. Он добрый старик. Изломанный, как весь наш народ, скрученный до смолы, до черной матерщины. Но добрый, как вы.

Он очень талантливый учитель. А вы – самый-самый талантливый.

Обнимаю и не прощаюсь. Алексей”.

Но что значит талантливый? Всегда ли Углев делал все возможное, чтобы вызволить из детишек талант? Поток традиционного школьного образования, как жидкий бетон по желобу, тащил и его за собой, несмотря на его сопротивление, на остроумные попытки иной раз

“взлететь”. (В конце концов, того же Алешу, робкого заику-семиклассника, именно он ПЕРВЫМ выделил и одарил всем, чем мог.) Но почему же, почему МНОГИЕ, если не все, к десятому классу становятся менее интересны, чем были в младших классах? Да потому, что школа через своих учителей гасит в них все оригинальное, странное. В конце концов, с ними работает не один только Углев…

Но тогда что же получается? Они так дурно работают, а ты,

“гениальный” одиночка, в стороне? Но ты же директор! Ты лидер! Ты же

СОГЛАСИЛСЯ пойти на эту должность! Может быть, в этом и была твоя ошибка? Как одиночка ты мог изумлять, вдохновлять детей… а как капитан на мостике? При твоем-то мягком характере и вечно ноющем сердце…

Тебя могут любить ЧИТАЮЩИЕ, НЕЖНЫЕ дети. А вот как быть с теми, что желают на простынях с крыш прыгать, костры жечь огромные в тайге и через них бегать, подражая индейцам? Как быть с тем фактом, что каждый год из детишек только твоей школы двое, а то и трое попадают в тюрьму? Нынче – трое. Как упредить их тягу к опасному? Предложил водить их на экскурсии в зону, и милиция поддержала – так нет, восстали родители. “Они там плохому научатся”. Там бы они увидели стриженых, бледных ровесников, может быть, страх бы заполз в сердце?..

А один способный мальчик из пьющей семьи недоучился, второй год в психбольнице, шлет послания в стихах императору Вселенной, копия – президенту страны, копия – В. П. Углеву:

Явись и нажми нужную кнопку!

Чтобы включилась совесть масс!

Огрей ремнем железную попку!

Каждый чиновник – это мразь!

В глаза им вверни синие лампочки! – и т. д.

Нет, сегодня нужны молодые учителя! Чтобы их полюбили совсем юные детишки, как любили тебя сто лет назад. Но, во-первых, где их взять?

Они не хотят сюда – ни из Иркутска, ни из Читы не едут. А уж на должность директора… Даже честолюбивый Калачевский за сердце хватается: “Нет, нет, нет!” Каждый день приходится тянуть этот воз на скрипучих колесах: доставать уголь или хотя бы дрова, клянчить квартиры, пытаться купить для школы новые окна, двери, парты, химреактивы, компьютеры, измерительные приборы, телекамеры… да мало ли что необходимо? И для этого ты должен улыбаться, смиренно гнуть выю перед главой города, бывшим секретарем горкома, чтобы он дал сигнал своим службам – поддержать лучшую школу. Но стоит год помариновать школу – и она из лучшей превратится в никакую!

А опасность такая есть. Уже сейчас, после того, как Игорь завалил диссертацию да еще про свою дочь понял: не получается, Валентин

Петрович начал ощущать холодок СО ВСЕХ СТОРОН. Звонил в гороно – заведующая сказалась сильно занятой. Кстати, она тоже там была, на ложных похоронах, – стояла в огромных темных очках, как будто ее не узнают, и хохотала, разинув широкий красный рот, как арбузный вырез.

Напросился Углев к руководству банка “Европа-Сибирь”, его принять приняли, даже чаем с лимоном угостили, но управляющий, Антон Вельц, один из его выпускников, очень красивый малый, белокурый, прямо ариец, бывший комсомольский вождь города, сослался на финансовые трудности, возникшие по вине московских демократов, и в кредите школе отказал. А еще недавно по телевидению хвастался, что поддерживает культуру и образование, в частности, помог газете

“Бомба” организовать экспедицию в глубокие карстовые страшные пещеры, где будто бы обитает некое чудовище размером с паровоз…

Может быть, городская элита так взъярилась после того, как Углев сказал на открытии выставки народного творчества в музее:

– Рад, что сюда хоть кто-то пришел. Позабыли мы историю нашу, обычаи наши, языка уже своего не знаем… да и похоронить друг друга не умеем… – При этих словах люди понимающе рассмеялись.

Наверное, напрасно он это сказал.

Холодок и холодок – ладно бы. Но эти люди признают только один расклад: либо ты с нами, либо ты против нас. И просто так они не отстают. Они должны получить удовлетворение или, как они теперь выражаются, должны оттянуться по полной программе.

28.

И они пришли в субботу к нему на дачу. Взошли, громко топоча, по деревянной лестнице и постучались, когда он сидел один перед горящим камином и читал Лотмана. И попутно листал комментарии Набокова к

“Евгению Онегину”. И еще взглядывал на строчки одного из самых дивных сонетов Шекспира (116):

Не думаю, что истинной любви преградой будут эти передряги.

…

Ей не к лицу кривляния шута у трона Времени: векам на зависть она дойдет до Страшного суда, не изменяя и не изменяясь.

А если это ложь, – я не поэт

И правды в мире не было и нет.

Была суббота, он намеревался остаться тут ночевать, Мария обещала прийти утром, сегодня прибирается в квартире. Он ей обязательно хотел прочесть эти стихи.

– Кто там? Проходите.

И они предстали на пороге: тяжело дышащие Игорь Ченцов и младший

Калиткин. За ними явился Толик. У первых двоих лица красные, глаза бегают. Толик, напротив, войдя, зевнул.

– Чё делаем, Петрович? – спросил милиционер. Он был, как и все они, в серо-зеленой охотничьей куртке, в пятнистых штанах, в сапожках.

Только если на головах Игоря и Толика красовались модные шерстяные шапочки с помпончиками, то у Федора горделиво высилась милицейская фуражка с кокардой.

– Сижу, читаю. – Углев поднялся. – Здравствуйте, господа.

– Здрасьте, – пробормотал Ченцов, шмыгая носом, проходя мимо и заглядывая в маленькую комнатку, где спальня у Углевых. Видимо, хотел удостовериться, что там никого. – А вы не забыли: у вас сегодня именины?

– Какие именины? – Углев поморщился, от гостей несло застарелым перегаром и куревом. – Валентин… Не помню.

– Точно, – бодро закивал младший Калиткин. – Мы вас поздравить.

Съездим на вечернюю зорьку… глухаря подцелим, у костра посидим.

Тугунков пожарим.

Что-то недоброе и малопонятное было во всем этом. Надо было бы

Валентину Петровичу сказать: пошли вон, праздные мальчишки, я занят… а он пожал плечами. И поехал. Почему поехал? Сидел в “тойоте”

(интересно, на какую “зорьку” можно проехать по тайге на “тойоте”?) и чувствовал себя обреченным. И почему, почему не вылез вон, когда остановились перед красным светофором? Наверное, потому что устал, страшно устал от всего. И, сам того не осознавая, решил искусить судьбу. “Что бы ни случилось, я не должен показать этой пацанве, что я чего-то боюсь”. Интересно, что они задумали? Можно и спросить:

– А куда направляемся?

– В лес, за Красную гору. Там птиц много.

– За Красной горой? Там же туннель грохочет…

Толик и младший Калиткин переглянулись. Игорь вел машину, насупленный, сгорбленный, показался вдруг каким-то маленьким. Что с ними происходит? Надо бы Марии на всякий случай позвонить. Уж, наверное, позволят? Или скажут, что сотовых телефонов с собой не взяли?