Память и желание. Книга 2 - Лайза Аппиньянези

Жакоб сидел в плюшевом кресле и смотрел прямо перед собой. На пьедестале стоял гроб с телом Сильви. Справа от Жакоба сидела Катрин, положив руку ему на запястье. Слева сидел бледный Лео. Лица всех собравшихся были строги и печальны.

Траур. Что означает это слово? Большинство из тех, кто пришел на похороны, по-настоящему не знали покойной. Но все же людей собралось много, причем никаких приглашений и извещений разослано не было. Люди пришли из уважения к Жакобу, к его жене, к постигшему их несчастью. Жакоб понимал, что на время превратился как бы в олицетворение горя, и это притягивало окружающих.

Странное место – ритуальный зал. Похож на церковь, хотя никакого отношения к религии не имеет. Еще он похож на театр, где все присутствующие – зрители на спектакле Смерти. Бог здесь отсутствует, но все атрибуты богослужения налицо: и псевдоготические арки, и торжественные, приглушенные тона, и кафедра, с которой Жакоб произнес выученный наизусть текст в память Сильви. Еще выступил Жак, старый добрый друг, рассказавший собравшимся на великолепном французском о Сильви былых времен. В зале царила тишина, если не считать музыки. Мелодии выбирал сам Жакоб – такие, которые понравились бы покойной. Это были чувственные, земные мелодии. И, конечно, «Рапсодия» Гершвина, с которой, собственно, и началась их любовь.

Сильви всегда терпеть не могла похороны. Будь ее воля, она наверняка устроила бы шумный праздник с танцами и вакхическими играми. Но, увы, это было невозможно.

Весь предыдущий день и всю ночь Жакоб провел у изголовья усопшей, не сводя с нее глаз. Сильви казалась очень молодой. Лицо ее стало хрупким, бледным, густые светлые волосы обрамляли его нимбом. Казалось, что на белой простыне лежит девочка, играющая очередную роль. Впечатление еще более усиливалось из-за того, что Сильви была одета в свою любимую черную ночную рубашку.

Сильви сама разработала мизансцену своей смерти. В вазу она поставила одну розу. На подушку положила томик «Цветов зла» Бодлера. Одна из страниц была заложена. Подчеркнута строчка: «J'ai plus de souvenirs que si j'avais mille ans». – «Я накопил воспоминаний столько, как будто прожито тысячелетье». И еще записка, обращенная к Жакобу. Она лежала на столике между ярко-зеленым яблоком и пустой бутылочкой из-под пилюль. В записке одно-единственное слово: «Assez». – «Достаточно». На листке нарисован любимый персонаж бестиария Сильви – скорпион с головой Медузы. Жакоб долго смотрел на этот набросок, не мог оторвать взгляда от холодных гневных глаз, от угловатых сочленений фантастического чудовища. Это был последний выпад Сильви, ее вызов.

Жакоб вновь и вновь перечитывал знакомое стихотворение Бодлера. Да, оно было совершенно в духе Сильви, отлично передавало ее внутренне состояние: безысходную усталость, чувство заброшенности. Сильви ощущала себя старым кладбищем, залитым лунным светом, древним сфинксом, на которого беззаботный мир давно перестал обращать внимание. И все же сфинкс оставался загадкой. Бесчисленные воспоминания Сильви, ее тайны, ее архив – все это исчезло вместе с ней.

Вокруг Сильви всегда крутились мужчины. Когда-то Жакоб очень мучился этим. Он вспомнил последнюю сцену ревности, которую устроил жене в Париже, вскоре после ее возвращения из Польши. Об этой своей поездке она ничего ему не рассказывала.

– Мне совершенно все равно, Сильви, но все же я хотел бы знать, чей это ребенок? – не выдержал тогда Жакоб. – Может быть, этого твоего Анджея?

Она долго смотрела на него, сначала спокойно, потом с нарастающим гневом.

– Какая разница, что я тебе отвечу? Ты мне все равно не поверишь. Да. Нет. Пустые слова. Ты влюблен в свою подозрительность. – И, вконец рассвирепев, добавила: – Мужчина никогда не может быть уверен, что он отец ребенка. Я могла родить ребенка от кого угодно!

Она, разумеется, была абсолютно права.

Больше всего Жакоб любил в своей жене то, что ее нельзя было ограничить рамками, подчинить своей воле. Ее невозможно было понять, до конца узнать. Сильви олицетворяла собой страсть Жакоба к непознаваемому. В смерти она как бы вернулась в состояние полной загадочности, возродила в Жакобе былое желание.

Он сидел возле ее изголовья и рыдал. Вспоминал Сильви во всей ее многоликости: женщину-ребенка с озорными глазами, которая крала яблоки на парижском рынке; школьницу, которую он выслеживал возле монастырских ворот; страстную любовницу, приходившую к нему на квартиру и доставлявшую ему острое, мучительное наслаждение; испуганную девочку, то отталкивавшую его, то молящую о защите. Еще Жакоб вспоминал гордую, бесстрашную Сильви военных лет; Сильви-соблазнительницу, выступавшую на сцене и купавшуюся в обожании толпы. Да, Сильви умела брать, но она умела и отдавать.

Жакоб горевал по тому, что потеряно и никогда не вернется – по тому, чему не суждено было произойти. В последние годы Сильви замкнулась в круге существования, которое было для Жакоба загадкой. Он не смог ей помочь, не смог найти общий язык. Жакоб увез Сильви в Америку, обещая ей счастливое будущее, но ничего из этого не вышло. Хваленые американские свободы оказались для этой женщины оковами. С годами Сильви стала бояться зеркала, отражавшего ее старение. Сильви стала жестокой, приучилась к алкоголю, к наркотикам. По мере того как уходила молодость, роль матери стала для нее невыносимой…

Жакоб знал, что виноват перед Сильви. В нем угасло желание – началось с этого, а потом он даже перестал пытаться перешагнуть через возникшую между ними пропасть. Жакобу стало все равно. Его отношения с женой стали формальными, превратились в пародию близости и семейной жизни.

Горе отступало, вытесняемое чувством вины.

Самоубийство Сильви являлось упреком, обращенным к Жакобу.

Но было в этом и что-то другое. Как бы объяснить это детям, страдающим от горя и раскаяния? В особенности подавлена была Катрин.

Он должен объяснить им, что самоубийство Сильви – достойный финал всей ее жизни. Эта женщина, почувствовавшая, что силы ее подходят к концу, сделала смелый и мужественный выбор. «Достаточно». Она пыталась создать из своей неудавшейся жизни произведение искусства. И, как подобает художнику, сама выбрала момент, когда опустить занавес.

Гроб с телом Сильви медленно двинулся вниз, где его должно было поглотить невидимое сверху пламя. Жакоб никак не мог связать это пламя с образом Сильви, оно не имело к ней никакого отношения. Сильви продолжала жить в памяти близких, а не в горстке пепла, которую предстояло похоронить.

Жакоб стиснул руку Катрин, помог ей подняться. Дочь стала такой высокой, такой красивой. Уже не девочка, а юная женщина в простом черном платье. А сын, золотоволосый Лео, так похожий на мать… Сильви оставила ему в наследство детей. Он должен быть ей за это благодарен. Жакоб в сопровождении сына и дочери направился к двери. Пришло время прощаться с друзьями и знакомыми. Жардины стали у двери в ряд. Их осталось трое, трое уцелевших. Уходившие негромко произносили слова утешения.