Четыре друга на фоне столетия - Вера Прохорова

Нине Львовне:

Плохо считать себя хозяином своей и чужой жизни. Все мы равны перед Богом и никому не дано права БЕЗНАКАЗАННО терзать и губить другого. Большая и КАЗНЯЩАЯ ошибка думать построить свое благополучие на несчастии другого; и сейчас достигнув своего — смиритесь и старайтесь не делать больше зла.

Славе:

Когда ты творец — ты в Боге, чем дальше ты ото всех и выше. Когда ты человек — ты в Боге, ближе ты ко всем и ниже.

Себе:

Будь благодарен всем урокам жизни, помня что — все от Бога.

В. М.»

Вера Ивановна молча прослушала, как я вслух читал записи Мороза.

Когда я закончил читать и закрыл тетрадь, Прохорова неожиданно предложила: «Возьмите себе. Станете писать о Светике, это может помочь».

Пока не грянул скандал, Нина с восторгом смотрела на Володьку.

Сама Нина Львовна хотела, чтобы в Тарусе возвели виллу. Но Светик ни о какой вилле не хотел и слышать. И потому в итоге построили тот простой деревянный дом. С балкончиком на втором этаже — «чтобы было место, где смотреть на реку и пить водку», как говорил Володька.

Хозяйка соседнего участка, хитрая женщина, бежавшая в свое время в Подмосковье с Украины от голода, долго наблюдала за отношениями Нины Львовны и Володьки. А потом сказала: «Ой, Валидька, Валидька, красивэнький, маладэнький. А ты Нина — ты ж страшна, ты ж стара! А Наташка (это про Гутман) — маладэнька, красивэнька! Шо ж тебэ Валидька? Вячеслав Трахимыч (это она так Святослава Теофиловича называла) — это ж деньги, он же роблет. Шо ж ты ж Нинка все смотришь на Валидьку?»

Я когда хотела в шутку позлить Володьку, то дразнила его, пересказывая эти слова.

А для Нины он был принц. Хотя потом наверняка его приписывали в любовники Святославу.

Елена Сергеевна Булгакова, которая очень любила и уважала Рихтера, и это чувство было взаимным, говорила Нине, что нельзя так забывать Святослава Теофиловича.

Нина была так увлечена Володькой, что порою забывала обо всем. Случалось, даже холодильник в их доме был пустой, ей было не до того, чтобы проследить за домработницами.

Елена Сергеевна пыталась воздействовать на Нину. «Вы можете восхищаться Володей, — говорила она. — Но и о Святославе Теофиловиче не забывайте».

У Светика случился приступ, и его отвезли в больницу.

Я знала об этом. Конечно, ничего хорошего то, что он в больнице, не предвещало.

За несколько минут до смерти Рихтер сказал: «Я очень устал».

Мне потом это передал сам врач, к которому обратился Светик.

Любая смерть всегда неожиданна. Но уход Рихтера стал для меня большим ударом.

Утром мне позвонила Наташа Журавлева и сказала: «Все кончено!»

Наташа Гутман с Ниной Дорлиак ездили на Новодевичье кладбище выбирать место.

Наташа сразу сказала о желании Светика быть похороненным рядом с Генрихом Густавовичем, которого он считал своим вторым отцом. Но Нина ответила: «Ну разве тогда его могилу будут видеть?»

И в итоге его похоронили рядом со стеной, на самом проходе. Правда, он лежит рядом с Лидией Руслановой, с которой был знаком по своим выступлениям на фронте.

А сами похороны…

На них случилось то, чего он сторонился всю свою жизнь — приобщение к элите. Он этого терпеть не мог. К кому его приобщили-то? К министрам?

Сегодня начинается накручивание мифов вокруг Рихтера.

Мол, он не любил говорить по телефону. Да он просто не терпел пустых разговоров.

Терпеть не мог целлофан, в который заворачивают цветы. «Зачем их так мучают», — возмущался он.

На уровне интуиции понимал все. Ему не нравилось, что к нам ходил один композитор. «Почему он к тебе приходит? — говорил он мне. — Интересно с ним разговаривать? Ну, смотри, он тебя посадит». Я не верила. Но прошло не более чем два года, как меня действительно арестовали по доносу того самого композитора.

Когда я уже находилась в тюрьме, Слава прислал мне на именины поздравительную телеграмму. «Москва, Лубянка, Вере Ивановне Прохоровой. Поздравляю, целую, Рихтер». Следователь потом мне сказал: «Ну, враг совсем обнаглел».

А Слава был бесстрашен во всем.

Однажды во время гастролей в Тбилиси, когда он уже был знаменитым пианистом, его поселили в один номер с флейтистом. Перед репетицией Светик пошел погулять. Возвращается, а войти в номер не может — дверь закрыта. Тогда он постучал к соседу и попросил разрешения выйти из его окна на карниз и пройти по нему в свой номер. Сосед позволил, только заметил, что это шестой этаж. Рихтер совершенно спокойно ступил на карниз и прошел по нему. Я потом спросила его, неужели он совсем не боялся. «Нет, — ответил он. — Знаешь, кто испугался? Мой флейтист. Он был в номере с какой-то дамой и, когда я появился из окна, жутко испугался».

Как-то во время выступлений в Польше машина, в которой ехал Светик, попала в аварию. Прямо перед концертом его отвезли в больницу, где ему должны были наложить несколько швов. Но так как анестезия не позволила бы ему в этот же день выйти на сцену, Светик решительно сказал врачам, чтобы они действовали без обезболивания. И ему прямо по-живому наложили швы. От боли он даже потерял на мгновение сознание. Но для него это было совершенно неважно. Потому что уже через час он вышел на сцену и сел за рояль…

Совсем не боялся холода. Мы как-то в самый мороз отправились опускать в почтовый ящик письма. Славе нужно было отправить поздравления с Новым годом сорока адресатам. Светик спокойно, одно за другим, опускал письма и не обращал внимание на холод. А потом протянул мне руку: «Потрогай». Я коснулась — она была теплой. А я, хоть и была в варежках, очень замерзла.

Он объездил весь мир, и красота окружающего была для него смыслом жизни. Он замечательно описывал все, что видел. Но в последнюю неделю своей жизни, когда мы с ним увиделись, сказал: «Самые красивые и самые лучшие места в мире — это Ока и Звенигород».

Основой его основ была абсолютная непосредственность и связь с природой и людьми. Он был как человек периода Возрождения, когда после веков темноты, устрашения и аскетизма вдруг все проснулось — любовь к женщине, к природе.

Ему была присуща радость жизни.

И еще его отличало чувство абсолютного равенства. Когда он видел женщину, моющую полы, то тут же бросался к ней: «Надежда Ивановна, я вам сейчас помогу». И нес ведро с водой и мыл пол.

А его представляют совсем другим. Пишут, что, когда ему предлагали сыграть на расстроенном фортепиано, «его лицо искажала мука». Да Рихтер чуть ли не на полене играл, когда выезжал в госпиталя или на фронт.