Невидимый огонь - Регина Эзера

Айгар взял два ведра и, раскачивая их на дужках, будто нарочно, со скрежетом, пошел к двери.

— Шапку надень!

— Да не холодно.

— Опять заболит ухо.

В ответ он только скривился, пряча, поди знай, то ли усмешку, то ли недовольство, и, толкнув дверь локтем, а снаружи затворив ногой, вышел в сени и затем во двор, делая все как-то вызывающе, нарочито шумно, во всяком случае шумнее, чем требовало дело: с лязгом и скрежетом, с гулом и грохотом. А потом во дворе заскулил колодезный ворот и скрипел так визгливо и резко, что невольно поморщилась и Ритма. Не колодец, а горе! И что ему сделать, чтобы не скрипел, — смазать, что ли?

Однако ни голоса или шаги, ни адский шум стиральной машины или звериные стоны ворота, как и старания Айгара, ничто, решительно ничто на свете, никакие звуки были не в силах нарушить крепкий сон Атиса.

— Атис! — с порога окликнула она и, так как ответа не последовало, подошла к кровати.

Глаза он не открыл, у него только дрожали ресницы, а когда она подошла, на круглом лице малыша тенью мелькнула улыбка. Она смотрела, как дрожат у него ресницы, будто и в ней трогая какую-то струну, но мальчик спал сладко и беззаботно и до того был похож на нее, что это казалось чудом.

— Атис! — опять позвала она, еще тише и очень нежно, без голоса; это было не произнесенное слово, а лишь дуновение воздуха на губах, которое не мог уловить человеческий слух. Его можно было только почувствовать или понять, угадать каким-то шестым или седьмым чувством, но Атис внезапно открыл глаза — большие и ясные, которые смотрели на Ритму. И она, растроганная, подумала: как они близки друг другу и как это неважно, несущественно, что Атис тоже всякую минуту норовит улизнуть из дома. Она сама себе удивлялась, что еще совсем недавно чуть ли не ревновала его к Войцеховскому, боже ты мой, к Феликсу Войцеховскому, в то время как Атис еще принадлежал ей. Ее охватило желание обнять сына и целовать, и она, прижав его к груди, гладила и тормошила, как давеча кошку.

А он — то ли от удовольствия, то ли слабо защищаясь — тихонько хихикал, потом выскользнул из ее объятий и, захлебываясь смехом, спросил:

— Мам, ты варишь завтрак?

— Я? Нет, я стираю, — отвечала она, постепенно остывая, но все еще не в силах отвести глаз от нежного лица ребенка, разрумянившегося от сна и от смеха.

Он покосился на другую кровать, ища взглядом брата.

— А где Айгар?

— Айгар уже носит воду! — сказала она со значением.

Смешно просто: где там он носит! Исчез как прошлогодний снег — пошел и пропал вместе с ведрами. Или забрался в уборную, или же курит, озорник этакий, что, впрочем, одно и то же. А что будешь делать? Сколько разговоров было, сколько ругани, за ремень даже брались — все без толку. Хоть ему кол на голове теши. Только отвернешься — опять за свое, опять дымит. Хорошо хоть, что у нее есть Атис…

— Ты хочешь кушать, детка?

— А что у тебя есть? — лениво осведомился он.

— Сварю яйца.

— А пироги… пироги печь не будешь? — подумав, спросил Атис, и его круглые ясные глаза стали еще круглее и яснее.

Слава тебе господи, хоть этого пока больше интересуют пироги, чем куренье. А впрочем, кто знает — не баловался ли он уже втихую где-нибудь за углом? Нет, мал еще, зелен, куда там… Еще родителей не вызывают в школу на беседу, не отчитывают, еще он не является домой с вырванным рукавом и с синяком под глазом, еще не надо раскошеливаться — платить за выбитые окна и сломанный инвентарь, все это еще впереди…

— Ну, пирогов у тебя нету? — повторил он.

— Друг ты мой, когда же я могла испечь? Подумай сам. К тому же нет дрожжей.

— Что, для пирогов нужны… дрожжи?

— А как же!

— Для пирогов нужно сало! — заявил он и, сморщив нос, засмеялся.

Так, наконец-то, наконец идет и Айгар, волынщик, лодырь этакий, балбес и копуша, тарахтя идет и расплескивая воду, и, отворяя дверь, наверно, не соизволит хоть одно ведро поставить, чтобы не кое-как, не локтем и не ногой, а по-людски, рукой открыть и закрыть за собой дверь и не залить, не затоптать вымытый вчера пол.

— Мама! Ты слышишь? — позвал он из кухни. — Ты слушаешь?

— Ну, что тебе? — она вышла навстречу.

Так и есть, у порога, конечно, уже лужа.

— Слышь, мама! Мне пришла в голову колоссальная идея.

— Айгар, сколько раз я тебе говорила, не носи ты такие…

— Мам, послушай!

Его очень часто осеняли идеи, большей частью, правда, никуда не годные. И она, уже приглядываясь, где половая тряпка, спросила без восторга, больше из миролюбия:

— Ну-ну?

— Нам нужно знаешь что? — Он сделал глубокомысленную паузу и выдал, как выкинул козырного туза: — Нам нужен электронасос!

Одному пироги, другому насос… третьему птичьего молока…

— Что ты на это скажешь, муттер?

— Таких идей я за один день могу выдумать дюжину, — с грустью ответила Ритма. — Поверь мне.

— Какой тут может быть смех! — задетый за живое, вспылил он, хотя Ритма смеяться и не думала. — Ты говоришь так, будто я… будто я т-требую вертолет! — громко сказал он, все больше повышая голос, и одним махом, одним рывком вздернул и грохнул на лавку оба ведра сразу, так что вода угрожающе колыхнулась и плеснула через край.

— Наивный ты человек, ни денег у нас лишних, ни мастера — установить насос и наладить, — примирительно сказала она, терпеливо подтирая пол. — Только лишние расходы и хлопоты, все равно в сарае ржаветь будет.

— Какие там особые расходы? Всего сорок рублей. Ну, муттерхен… Сорок… или сорок с хвостиком. И не будет он в сарае ржаветь, вот увидишь. Мы с Ингусом в два счета…

— Вы с Ингусом… — сказала она и невесело засмеялась.

Ее смешок резал Айгару слух, и кадык на его длинной и тонкой шее ходил вверх и вниз нервно и нетерпеливо.

— Ма-ам… — опять взмолился он.

— Поговорим лучше о чем-нибудь другом.

— Н-никогда нич-чего мы не можем! — вдруг выкрикнул он снова чуть не со слезами. — П-поч-чему мы такие бедные? П-почему?

Ритма не отвечала, только, выпрямившись, смотрела на сына с тихой грустью.

— М-мы что, хуже других? Почему у нас не так, как у д-других… х-хотя бы как в Лиготне?

И после короткого молчания:

— В каком смысле? — наконец глухо спросила она, хотя и прекрасно понимала в каком.

— Т-там чего только нет, не то что какой-то вшивый насос, у Велдзе даже…

— …экспортная «Волга», — договорила за него она и не без иронии про себя добавила: «и молодой муж», но вслух этого не сказала, и не столько из симпатии к Велдзе, сколько к Ингусу.

— Да, «Волга», — строптиво повторил Айгар. — Разве плохо, если б…

— …и у нас была тоже, ты хочешь сказать? Наверное. Не пришлось бы толкаться в автобусах и мерзнуть на остановках. Да вот беда…

— Ну?

— Заработать на машину я не могу.

Он усмехнулся горько, только что не презрительно.

— А много ли зарабатывает Велдзе? — возразил он.

— Тебе хорошо известно, откуда у них что, — бесцветным голосом сказала Ритма, не желая вдаваться в детали. — А нам наследства ждать неоткуда. На зарплату машины не купишь. Как ни крути. Ни на отцову, ни на мою. Так что ездить придется на автобусе. И воду таскать ведрами.

Он что-то буркнул, но больше не кричал, и теперь, когда вспышка прошла, как будто даже немного стыдился того, что вообще орал и притом чуть не плакал; может быть, ему втайне хотелось загладить впечатление от размолвки, но он не знал как и только вздохнул.

— Что ты вздыхаешь, — сказала Ритма, хотя и сейчас прекрасно понимала что.

— Так просто… — коротко отозвался он и не прибавил ни слова, он точно потух.

И так же как только что Атиса, ей захотелось обнять и старшего, но она не решилась. Лучше не надо: надуется как сыч, встопорщит перья… Айгар не Атис. Айгар большой. Сколько лет она с нетерпением ждала, когда наконец он вырастет, торопила, подгоняла время, летела навстречу будущему, и вот теперь, когда ее мечта сбылась, ей вдруг стало жаль — жаль Айгара, а может, и себя или минувших лет и дней, как будто вместе с детством сына неуловимо, безвозвратно кануло в прошлое и что-то прекрасное в ее жизни. И ее захлестнуло желание приласкать, словно возвращая тем самым былое, и обрадовать сына, хотя бы встряхнуть, хотя бы ободрить. Только она не могла сообразить, что сделать, что сказать и какие дать выполнимые и невыполнимые обещания…

И тут нежданно-негаданно она вспомнила о премии. Господи, да у нее же есть целых тридцать рублей — как с неба упали, о них не знал даже Вилис: эти деньги она спрятала и берегла на платье. На три десятки не купишь не то что «Волгу», даже велосипеда, но если чуть-чуть поужаться, добавить к тем трем еще десятку-другую, у них будет, по крайней мере, насос. А Ингус все сделает лучше не надо. Уж он никогда не откажет, о боже, и понятное дело — Ингус не взял бы с нее ни копейки, никогда, отродясь не спросил бы с нее плату, разве она его не знает! Мало того, Ингус сам привез бы мотор из Раудавы, а нет в Раудаве, доставил бы на Велдзином авто хоть из Риги… И, вспомнив, каково таскать ведра и как они обрывают руки — мука-мученическая, ей-ей, каторжная работа, особенно зимой, — она очень живо и ярко представила себе, как это выглядит, когда вода течет в кухню, и, мысленно вызвав эту идиллическую картину, как будто она уже стала явью и вода в самом деле капала, и текла, и с шумом хлестала из крана, Ритма вдохновлялась и загоралась все больше, она воспаряла и окрылялась, как Айгар и даже еще сильнее. И Айгар, который все это видел и понимал, чувствовал и угадывал, ведь он был не слепой и не дурак, тоже приободрился и расцвел, воспрял духом и под конец заулыбался, сияя как полная луна. И они счастливо смотрели друг на друга, И счастье стоило так дешево, до смешного дешево стоило их счастье — всего сорок рублей, и притом на двоих.