Прокурор республики - Аркадий Ваксберг

Часть нынешнего проспекта Маркса от площади Свердлова до площади Дзержинского называлась тогда Лубянским проездом, по нему ходили трамваи главный городской транспорт тех лет. Но вечерами, в дни игры, движение перекрывали, потому что тысячные толпы москвичей заполняли Лубянский проезд и огромную площадь между Большим театром и Китайской стеной. Конная милиция безуспешно пыталась отразить натиск толпы.

Здесь, во 2-м Доме Советов (ныне гостиница "Метрополь") проходил турнир, на долгие годы ставший сенсацией не только в мире спорта. Советская республика была тогда признана далеко не всеми; приезд в Москву мировых знаменитостей означал еще одну брешь в "культурной" блокаде.

Приехал Капобланка, "знойный кубинец", чемпион мира, знаменитый шахматист, за ним стаей ходили болельщики - одаривали конфетами и цветами, охотились за автографами... Приехал другой великий шахматист, экс-чемпион мира Ласкер, прибыли Рети, Тартаковер, Рубинштейн, Грюнфельд, Шпильман, Маршалл, Торрес - словом, все лучшие шахматисты, чьи имена вошли в историю шахмат.

Люди, ни разу не слышавшие до той поры слов "ферзь" и "ладья", часами стояли возле демонстрационных досок, набрасывались на экстренные вып/ски шахматных бюллетеней, обсуждали удачи и промахи своих новых кумиров. А потом, окончательно "заболев"

шахматной лихорадкой, садились за учебники, записывались в кружки, овладевали премудростями дебютов и эндшпилей, пополняя росшую не по дням, а по часам армию советских шахматистов. Это массовое движение, которому не было равных, породило и полководцев шахматной армии Советского Союза будущих чемпионов мира и гроссмейстеров мирового класса.

У колыбели этой армии, проницательно видя ее будущие победы, зримо представляя себе ее роль в повышении культуры народа, стоял прокурор республики Николай Крыленко.

...Мест для зрителей на этом турнире не было - столики стояли в зале, посреди которого, освежая воздух и заглушая голоса темпераментных комментаторов, журчал настоящий фонтан. Редкие счастливцы толпились вокруг столиков, неуклюже задевая игроков коленями и локтями.

К Николаю Васильевичу, наблюдавшему за игрой Капабланки, протиснулся корреспондент "Вечерней Москвы":

- Скажите, пожалуйста, на ваш взгляд, шахматы - это спорт или искусство? Наши читатели интересуются...

Читатели действительно интересовались. Споры об этом велись тогда всюду.

- Искусство, прежде всего - искусство! - уверенно ответил Крыленко. Богатство идей и красота комбинаций ставят этот вид умственного творчества в один ряд с другими проявлениями искусства: поэзией, живописью, музыкой. Элемент борьбы придает шахматам еще и спортивный характер.

Ему возразил стоявший рядом нарком здравоохранения Николай Семашко:

- Вопрос, по-моему, поставлен неправильно. Надо

так: это наука или спорт? Я бы ответил: спорт, основанный на науке.

А французский гроссмейстер Савелий Тартаковер, который только что свел вничью трудную партию, заключил:

- И наука, и спорт, и искусство.

Крыленко махнул рукой:

- К черту определения! Это просто прекрасно - играть в шахматы... Так и запишите: прекрасно!

Капабланка допустил промах - ошибку, которая может стать для него роковой. Крыленко заметил это сразу. Он стоял в толпе болельщиков, плотным кольцом окруживших столик чемпиона мира, и безуспешно пытался скрыть волнение.

Он всегда переживал перипетии интересной, напряженной партии. А тут переживал вдвойне: с Капабланкой сражался чемпион Ленинграда Саша Ильин-застенчивый молодой человек, за плечами которого уже было боевое прошлое и такая революционная биография, что ее вполне хватило бы на троих. Восемнадцатилетним эмигрантом-большевиком он стал шахматным чемпионом Женевы, и с тех пор к его фамилии прибавилось, как это делалось в старину разве что с полководцами, гордое дополнение "Женевский".

Худое лицо Ильина-Женевского дергалось от нервного тика - это был результат контузии, полученной им на фронте десять лет назад. Отравившись газами, он потерял память и целый год не мог играть в шахматы, но огромным усилием воли он заставил себя начать с нуля и вскоре уже играл в прежнюю силу.

Элегантный, в прекрасно сшитом костюме, в белой сорочке с модными пуговками на воротничке, как мало напоминал он того, заросшего щетиной, с воспаленными, слезящимися глазами комиссара, который вел на штурм Зимнего гренадерский полк, а потом воевал с восставшими юнкерами... Вот он задумался, сдвинув мохнатые брови, нервно провел рукой по вьющимся волосам. И решительно отдал Капабланке ферзя.

Крыленко впился глазами в доску. На лбу выступили капельки пота. Он мысленно стал считать варианты, но Капабланка быстро схватил фигуру принял жертву. В азарте борьбы этот великолепный тактик не заметил ловушки. Еще несколько ходов... Ладьи ИльинаЖеневского взрывают позиции чемпиона мира. Пешка рвется в ферзи. Мат неизбежен. Капабланка эффектным жестом низвергает своего короля - признает поражение, И подает противнику руку.

В зале началось что-то неописуемое. Все бросились обнимать победителя. Кто-то распахнул настежь окно:

"Капабланка сдался!" - восторженный возглас на всю заполненную людьми площадь. И овация такая, что милицейские кони испуганно заржали.

Николай Васильевич радовался вместе со всеми, но клики победы были ему не по душе. Что это - коррида? Петушиный бой? Или схватка гладиаторов? Не хватало еще, чтобы зрители кричали: "Добей его!"-и, как в Риме, опускали палец вниз.

Он протиснулся к Ильину-Женевскому и молча его обнял. Лишенный ложного честолюбия, повелевающего спортсмену возвратиться с поля битвы не иначе, как победителем, Крыленко никогда не распекал за поражение, если противник, каким бы он ни был, взял верх в честной спортивной борьбе. Но, если в столь же честной игре победил свой, радость его была огромна.

Капабланка с грустной улыбкой смотрел на ликующую толпу. Крыленко крепко стиснул его руку.

- Согласится ли маэстро в свободный день дать сеанс одновременной игры? - спросил он.

- Охотно! - ответил гроссмейстер. - Шахматы для меня не мука, а наслаждение.

Сразиться с чемпионом мира пришли на этот раз не совсем обычные шахматисты. Это были ветераны революции, приобщившиеся к шахматам в эмигрантском далеке или сибирской ссылке. Привыкшие ко всему относиться серьезно, они и на шахматы смотрели не как на приятную забаву, а как на дело, которое требовало от человека напряжения всех его духовных и нравственных сил, полной самоотдачи.

Никто из них не рассчитывал на победу - силы слишком неравные, но все были готовы не к шуточной - настоящей борьбе. И, едва взглянув на своих противников, Капабланка понял это, понял, что не гастроль его ждет, а работа. Бой!

Всего несколькими днями раньше ему преподнесли необычный сюрприз. В день, свободный от игры, он согласился поехать на экскурсию в Ленинград. Согласился и встретиться с ленинградскими шахматистами - походя разгромить их где-то по дороге из Эрмитажа в Петергоф. Но Петергоф "не состоялся". Сеанс длился шесть часов. Чемпион мира неожиданно проиграл 14-летнему пионеру Мише Ботвиннику.

Крыленко был последним в ряду. Все чаще и чаще останавливался у его столика Капабланка. Одно время казалось, что у Крыленко не только ничейная позиция, но даже появилась возможность атаки. Другие участники сеанса уже мало-помалу превратились в зрителей, а он все еще играл, высчитывая новые и новые варианты. И вдруг неожиданно для всех сказал:

"Сдаюсь".

- Почему? - воскликнул Яков Генецкий, старый друг, заядлый шахматист, неизменный участник домашних баталий. - Ведь еще можно было играть. До мата, во всяком случае, далеко.

Крыленко пожал плечами.

- Что за странная идея - играть, когда не осталось шансов даже на ничью? Рассчитывать, что противник допустит промах, зевнет? Но это же не спортивно!.. Надо уметь не только выигрывать, но и проигрывать.

- Уметь проигрывать?!

- Конечно. Спорт есть спорт: побеждает сильнейший. А терять достоинство - хуже этого ничего не бывает.

ГЛАВНАЯ ВЫСОТА

Представьте себе громадное, то ровное, как ска- терть, то покрытое небольшими холмиками пространство, километров сто пятьдесят - двести в длину и километров двадцать - двадцать пять в ширину, поднятое на высоту 3 тысяч метров над уровнем моря, ограниченное с обеих сторон двумя гигантскими хребтами снежных гор, один в 5 тысяч и другой в 6 тысяч метров высоты, - и вы получите Алайскую долину...

Солнце играет на ледяных массивах. Безоблачная синева отражает горячий блеск солнца. Темные скалы и те как бы впивают в себя солнечную ласку, радуясь теплу.

Забравшись на высокий камень, у подножия которого раскинута наша палатка, с карандашом и блокнотом в руках, я пишу эти строки, а сам вглядываюсь в бесконечное ледяное поле, расстилающееся под ногами, в снежные поляны, сливающие ледник с грязно-серой мореной. А наших все нет. Что же их так долго нет?